Дэвид Вейс - Возвышенное и земное
– Четыре. Но это не такой уж фокус. Главная трудность – правильно их исполнить. Вам они понравились?
– Чрезвычайно. Эти замечательные концерты делают вам честь.
– Они действительно заставляют исполнителя порядком попотеть, но не настолько, чтобы публика могла это заметить.
– А не слишком ли вы балуете публику новыми концертами?
– Нет. Ей быстро все приедается. Для каждого публичного выступления я должен сочинять по крайней мере одну новую вещь. В противном случае, аудитория будет считать себя обманутой.
– И как вы только выдерживаете столь жесткое расписание?
Лицо у Ветцлара стало таким озабоченным, что Вольфганг счел себя обязанным дать другу некоторые разъяснения:
– Кроме того, я написал два концерта для валторны – моему зальцбургскому другу Лейтгебу, который глуп как осел, но играет божественно. И еще сонаты для фортепьяно, и приступил к одному струнному квартету – эта форма меня особенно привлекает, и к арии для Алоизии Ланге и Адамбергера – они все время пристают, чтобы я писал арии для их голосов, и исполняют их везде, где возможно. Но, может, вы и правы, Ветцлар. Может, я пишу чересчур много.
– Я вовсе не то хотел сказать. Я всегда рад слушать вашу музыку. Просто меня беспокоит ваш утомленный вид. Недалек день, когда вы получите новый заказ на оперу, а сил взяться за нее у вас не хватит.
Вольфганг рассмеялся. Уж на что, на что, а на оперу сил у него хватит!
– Есть у вас какие-нибудь мысли насчет будущей оперы?
– И немало. Но либретто, которые мне предлагают, либо те, что попадаются мне под руку, слишком убоги, просто детский лепет. Помимо всего прочего, мне приходится писать вещи, за которые мне платят сразу.
– Как, например, ваш квинтет для гобоя, валторны, фагота, кларнета и фортепьяно?
– Он прошел с шумным успехом, Ветцлар.
– И вы исполняли его для друзей и не получили ни единого гульдена.
– Право, я считаю его своим лучшим квинтетом!
– Он очарователен. Я получил от него огромное удовольствие.
– А что скажете об исполнении? Разве квинтет не был сыгран прекрасно?
– Согласен. Но когда вы кончили, вид у вас был совсем измученный.
Вольфганг промолчал. Ветцлар, в общем-то, прав. К концу квинтета, где он исполнял партию фортепьяно, он почувствовал страшную усталость, хотя аудитория принимала его восторженно. Вдруг захотелось перестать играть, просто играть: музыка вызывала в нем страстное желание творить, и, хотя это было невозможно, он хотел творить и ничем другим не заниматься. Однако Вена сочтет это за прихоть. Вельможи, для которых он давал так много концертов последнее время, говорили: никто не может исполнять музыку Моцарта так, как сам Моцарт. Вольфганг усмехнулся про себя. Он и сам прежде так думал. Ветцлар очень проницателен. Выпали дни, когда, несмотря на радостное возбуждение, испытанное накануне, несмотря на восторги и поклонение публики, он просыпался наутро страшно усталый, единственным желанием было повернуться на другой бок и снова погрузиться в сон. Но разве признаешься в этом Ветцлару или Кому-нибудь еще? Его поднимут на смех. Скажут: он еще слишком молод, чтобы поддаваться усталости. Напомнят, ему нет еще и тридцати, а для мужчины это самый расцвет сил, однако бывали минуты, когда он чувствовал себя столетним стариком. Но остановиться не мог. Музыка переполнила его. Не хватало времени записывать всю музыку, которую он и себе слышал. В голове уже звучали мелодии нового фортепьянного концерта, и Ветцлар, знай он об этом, посоветовал записать поскорее, пока не забылось, но разве можно забыть! Концерт этот не оставит его в покое, пока не будет записан. Сейчас это основная забота. Нужно записать мелодии, даже если не придется ложиться всю ночь. Нет таких трудностей в области музыки, которые были бы ему не под силу.
– Ваша плодовитость, Вольфганг, приводит меня в изумление, – сказал Ветцлар, – но сомневаюсь, способны ли вы или кто-либо другой долго выдержать подобное напряжение.
– Придет время, и я смогу немного передохнуть. Вот получу заказ на оперу и все внимание отдам только ей.
– Нет, вы никогда не сможете сосредоточиться на чем-то одном. При всем желании не сможете. Это от вас не зависит.
– И все же судьба ко мне благосклонна. Другие без натуги и такта не могут написать.
Позднее в тот же вечер ван Свитен попросил Вольфганга задержаться после ухода гостей. Барон, прилагавший отчаянные усилия к тому, чтобы постичь искусство композиции – ему требовалось не меньше года тяжелейшего труда для написания симфонии, – поражался плодовитости Моцарта и завидовал ему. Однако сейчас он не стал обсуждать собственные проблемы, горячо волновавшие его – из-за чего он, собственно, и затеял разговор, – а только сказал:
– Двенадцатилетний сын одного моего друга проявляет незаурядные музыкальные способности.
– Это тот юный Бетховен, о котором вы говорили в прошлом году?
– Нет, не он, другой вундеркинд.
– И этот новый вундеркинд тоже хочет стать композитором?
– Откуда вы знаете? – удивился ван Свитен.
– Вам же писал учитель Бетховена, что каждый юноша, наделенный мало-мальским талантом, мечтает стать вторым Вольфгангом Амадеем Моцартом.
– А вы считаете, другого никогда не будет?
– Мой дорогой друг, а вы ожидаете, что появится второй Себастьян Бах или Иосиф Гайдн?
– Нет.
– Значит, если у кого-то и есть призвание стать композитором, он должен прежде всего быть самим собой.
– Однако вы изучали музыку всех композиторов.
– И до сих пор изучаю. Но стал композитором вовсе не поэтому. Вы хорошо знаете.
– А почему? Этот мальчик спросил: «Мне очень хотелось бы что-нибудь сочинить. С чего начать?»
– Посоветуйте подождать.
– Но ведь сами вы начали писать музыку гораздо раньше!
– И никого не спрашивал, с чего начинать. Если в человеке заложен композитор, он начинает писать, потому что иначе не может.
– Я должен дать отцу мальчика и ему самому более вразумительный ответ. По крайней мере порекомендуйте какую-нибудь книгу или книги. В дополнение к изучению других композиторов.
– Ну-ну, ван Свитен, – ответил Вольфганг, поняв, что все это имеет прямое отношение и к его другу, – никакие книги ничего не дадут… – Вольфганг указал на свое ухо, на голову и сердце и добавил: – Вот здесь, здесь и здесь заключена моя школа. Если с этим все в порядке, можно смело брать перо в руки и писать музыку.
Как только были отпечатаны четыре новых фортепьянных концерта, Вольфганг послал их отцу и попросил высказать свое мнение – какой из концертов ему больше нравится.
Все концерты превосходны, написал в ответ Леопольд, и все одинаково ему нравятся. Он не может отдать предпочтение ни одному. Но имеет ли смысл, спрашивал Леопольд сына, сочинять столь трудные вещи, рискуя вызвать недовольство публики. Пока их исполняет сам Вольфганг, все в порядке, но, когда за концерты возьмутся другие виртуозы, им потребуется слишком много времени и усилий на преодоление технических трудностей. Леопольд предупреждал сына: нарушать традиции опасно, как бы тонко ни преподносил он придуманные им новшества. Леопольда сейчас в гораздо большей степени волновало другое событие – в августе Наннерль собиралась обвенчаться с господином Зонненбургом, свадьба должна была состояться в городке Санкт-Гильген, где этот вдовец с пятью детьми был мировым судьей. В Санкт-Гильгене родилась Анна Мария, что, по мнению Леопольда, являлось хорошим предзнаменованием.
– Санкт-Гильген – небольшой городок в пятидесяти милях от Зальцбурга, – объяснил Вольфганг Констанце. – Надеюсь, Наннерль будет там счастлива.
Выйти замуж за вдовца с пятью детьми? Неужели сестра Вольфганга не могла найти себе лучшую партию, неодобрительно подумала Констанца. Но, зная, как Вольфганг не любит, когда осуждают членов его семьи, сказала:
– Жена должна всюду следовать за мужем.
– По всей вероятности, так. Я очень рад, что она выходит замуж. У нее были и другие претенденты, но этот первый по-настоящему задел ее сердце.
Вольфганг написал Наннерль нежное поздравительное письмо и посоветовал Папе расстаться с Колоредо и переехать к ним в Вену.
Констанце вовсе не улыбалась совместная жизнь со свекром, но она молчала, уверенная, что Леопольд отклонит предложение сына.
Ожидания ее оправдались: Леопольд отказался. Не желая ни от кого материально зависеть, он не мог идти на риск потерять жалованье.
Отказ отца разочаровал Вольфганга, но виду он не подал.
– Папа всегда был очень независим, – пояснил Вольфганг. – В его возрасте трудно менять привычки.
С долгами покончено, с гордостью сообщил Вольфганг жене, и в течение следующих месяцев приобрел много вещей, о которых прежде мог только мечтать. Констанцу беспокоил рост цен на провизию, а Вольфганг просил ее покупать самые изысканные деликатесы. Для хранения партитур он купил кусок непромокаемой материи самого лучшего качества. С наступлением лета стал каждое воскресенье нанимать карету и отправлялся с Констанцей кататься в Пратер. Он дарил ей красивые и дорогие платья, таких она еще никогда не носила. Но наиболее любезным его сердцу приобретением был скворец. Вольфганг отрабатывал основную мелодию своего нового фортепьянного концерта и вдруг услышал, как птица ему подсвистывает. Это привело его в восторг. Скворец оказался вполне способен повторить мелодию. Он терпеливо обучал птицу, и, когда она наконец смогла насвистывать рондо, Вольфганг оркестровал его, введя рулады скворца, и под пассажем написал: «Как прелестно!»
