Юрий Никитин - Князь Владимир
Тавр напомнил с неудовольствием:
– Княже, люди и так не звери!
– Но зверья в них много. Или потому, что звери всюду? А человек все перенимает. Потому что своего нет. Брешут христиане, что человек рождается с душой. Какая ж душа у Медведко? Душа делается, растет вместе с человеком. Выхаживается, как яблоня с редкими плодами! Она не бессмертная. Ее загубить – раз плюнуть!
– Княже, – снова сказал Тавр, – оставь это волхвам.
– Такое важное дело? Да никогда в жизни. Даже тебе не доверю, а уж волхвам… Я – великий князь всей Руси. В моей власти повернуть ее как к озверению или оскотению… оскотинению, так и… ну, приобщению к богам. Только как это сделать, не знаю.
– Ну, как к озверению знаешь… У тебя уже сколько жен?
Владимир снова не заметил шутки, боярин старается вернуть его на землю, где ходят все, сказал очень серьезно:
– Я себя не переоцениваю, не думай! Мол, захочу – поверну туда, захочу – сюда… Просто человека так легко повернуть в любую сторону, что страшно мне!
После случая с лесным человеком Тавр заметил, что к князю зачастили волхвы. Они и раньше пытались бывать у него чаще, но Владимир отмахивался, дел невпроворот, ежели что надобно – скажите, мол, Тавру, а то даже Кремень распорядится. Исключение делал для Бориса, больше воина-ветерана, чем волхва, но с ним говорил больше о политике, чем о богах.
Теперь же речи в тереме велись заумные, нудные и глупые, по разумению Тавра. Он присутствовал не раз, Владимир не таился, охотно включал в работу и чужие мозги, а своей головой Тавр гордился не зря. Уже доказал, что котелок на его плечах варит лучше, чем у многих родовитых, стоявших у трона Ольги, Святослава и Ярополка.
Запах кавы распространялся теперь по всему терему. Вслед за князем к ней пристрастились бояре и даже гридни. Сувор ненадолго отлучался в Жидовский квартал, возвращался с мешком ароматных зерен. Иудеи набивались поставлять каву прямо в терем, но Сувор воспротивился: обманут, надуют, гнилье да попревшее в дороге спихнут, все племя у них такое, а так он в их закромах все перероет, перещупает, выберет самое лучшее. Теперь в княжьем тереме уже вдвоем с Кременем носили в чугунке наверх ароматное пойло, разливали по махоньким чашкам князю и боярам.
На этот раз у князя был сам Несс, верховный жрец всей земли Русской. Каву он брезгливо отодвинул, но и в сторону чаши с хмельным медом не повел бровью. Для него Борис, его помощник, готовил особый отвар из трав. Несс, который помнил еще молодого Рюрика, так о нем говорили, был бодр и свеж, хотя и с виду напоминал столетний вяз, а глаза блестели жизнью.
– Ты должен знать, княже, что когда долго-долго, невообразимо долго, вечность обретала форму, она приняла облик Праяйца…
– А из него явилось Прадерево, – нетерпеливо сказал Владимир, – на котором теперь сидит Род в облике белого сокола. Это я знаю, великий волхв. Пропусти несколько веков своей мудрости, насладимся же главным! Жизнь так коротка, прямо утекает как песок меж пальцев! А сделать надо так много.
Волхв поморщился, взглянул строго, заговорил чуть измененным голосом:
– И когда великий Род родил двух сыновей…
– Белобога и Чернобога, – снова перебил Владимир. – И это знаю. Волхв, жизнь коротка, я хочу успеть до старости услышать конец твоего рассказа.
Несс вспылил, воздел было себя грозно, но хоть перед ним сидел почти что юнец, но глаза у него были совсем не молодые, в них была тоска и боль много повидавшего человека, словно из тела юного князя смотрел другой человек – неулыбчивый и жестокий. И Несс опустился на лавку, сказал глухо:
– Эх, княже… не вижу в тебе почтения к великим деяниям народа нашего.
– Эх, волхв, – ответил ему Владимир в тон, – меня больше волнует, что с моим народом будет, чем то, что было! Но ты рассказывай. Авось и в прошлом отыщется какое-то зерно, что можно прорастить нам на пользу.
– А знаешь ли, что русским он стал зваться только что, а это время – песчинка в сравнении со всей его жизнью?
– А это важно?
Волхв хотел было снова вспылить, привык к послушанию младших волхвов, но князь смотрел требовательно, и он сказал лишь с легкой укоризной:
– Знаешь ли ты, княже, что народ наш идет из такой древности, что и земля была не та, и горы не те, и солнце светило не такое, и луны не было на свете… но волхвы все помнят и все укладывают в свои записи? Знаешь ли ты, что народ наш – могучий ствол древа, он все пускает ветви, а те всякий раз начинают жить сами, отделяясь от ствола, и скоро забывают о кровном родстве? И снова мы – сердце, обрастаем плотью, снова даем новые выплески племен, что идут на юг, на север, идут на восток и запад, заселяют земли…
– Добро, что заселяют, – пробурчал Владимир. – Плохо, что воюют потом. Ляхи, к примеру.
Волхв пренебрежительно отмахнулся:
– Ляхи – сегодняшний день, а, к примеру, хетты, или хатты, хатцы – ибо они даже в походах ставили хатки, – то день позавчерашний… Не слыхивал о таком народе? А он был. Великий народ, что отпочковался от нас, великая держава… Особенно много родов и даже племен выделилось из нашего народа при великом завоевании Индии. Многие там и остались… Еще больше родов вычленилось после большого похода в Малую Азию. Наши предки завоевали много стран, захватили Мидию, Мизию, Опаленный Стан… Двадцать восемь лет держали все эти страны в повиновении, затем ушли назад с богатой добычей. А многие остались там жить, выстроили свои славянские города Назарет, Еруслан…
– Эт Ерусалим, что ли? – удивился Владимир. – И его построили наши деды? А Опаленный Стан – это Палестина?
– Они самые, – кивнул волхв торжественно. – Гора Сион – это была наша Сиян-гора… Все это было нашим… Ну, русичи тогда еще не звались русичами… Но это были отцы русичей… или деды. От них отпочковались явусы, или, как их еще называли, евусеи. Остались там жить, настроили городов, куда чужаков пускали очень неохотно, ибо те были дикие и немытые… Потом через сотни лет туда вторглись дикие орды кочевников-иудеев. Города брать они еще не умели, захватили только долины, потому евусеи продержались в крепостях еще лет сорок, но помощь не пришла, и тогда пала главная крепость на Сиян-горе, пал Еруслан, названный захватчиками Ерусалимом, пали и другие города… А наш народ, что еще не звался русами, а венами или венедами, продолжал выплескивать из своих недр новые племена! Один из таких выплесков был конный отряд горячих голов, что отправились на поиск новых земель, – их так и назвали: слы венов. Они захватили земли по Днепру, дав начало новому племени, которое так и называлось: слывене. За тысячи лет племя разрослось и само начало выплескивать племена, которые назывались: словене, славяне, словане, словаки, сербы, хорваты, поляне, кривичи… А потом каждое из этих племен, разрастаясь, тоже делилось на части…
– И каждая часть начинала жить по-своему, – прервал Владимир. – А по-простому это значит, что тут же затевала войну с соседями! А особенно с племенем, породившим их. Верно?
– Увы, да.
Владимир со стуком опустил на столешницу тяжелые кулаки. Посуда подпрыгнула.
– Но есть ли предел этому бессмысленному действу? Что за цепь: отделившись от родителя, тут же воевать с ним? И со всеми, кто рядом?
– Для того и ведаю тебе древнюю и горькую историю нашего народа, чтобы ты понял, уразумел, преисполнился гордостью и печалию. Слушай дальше…
Владимир оглянулся на хмурые лица воевод. Им уже в печенках сидел монотонный рассказ волхва. Войдан вовсе уронил голову на грудь и шумно похрапывал. Кремень скреб в затылке, пытался поймать выпадающий волос, а найдя, тут же принялся совать его в ноздрю Войдана. Воевода потешно кривил рожу, двигал носом, бурчал, но не просыпался. Тавр слушал с непроницаемым лицом.
– Погодь, – сказал Владимир просительно, – ты много мудрости обрушил за один раз. Моя бедная голова не вынесет! Дай передых. Продолжим в другой раз, а пока я должен заняться делами более земными. Кремень, ты слушал всех внимательнее… проводи верховного волхва с наибольшим почтением. И вручи дары капищу богов наших.
Кремень подхватился, едва не уронил Войдана. С готовностью подхватил волхва, почти бегом, но со всей почтительностью пронес до выхода. Там старого волхва приняли молодые помощники, взяли бережно под руки. Кремень вернулся с широкой улыбкой облегчения, даже ладони отряхнул, словно полдня держал какую пакость.
Владимир с грохотом обрушил кулак на край стола. Посуда подпрыгнула, зазвенела. Войдан очнулся, на лету ухватил узкогорлый кувшин, не дал разбиться о пол. Еще сонными руками поднес ко рту, забулькало, по горнице потек запах пряного вина.
– Не понимают! – сказал Владимир яростно. – Я политик! По-ли-тик!
На него смотрели кто с сочувствием, кто с иронией, но все – непонимающе.
– Все эти рассказы о великом прошлом… – сказал Владимир с болью в голосе. – Зачем? Чтобы я преисполнился спесью? Мол, мой народ древнее всех, уже этим я выше других? Так меня тогда с моей Русью и куры загребут. Как бы я ни убеждал себя и вас, что мы-де древнее и потому имеем право на чужие земли, а еще по праву первородства могем другие народы тыкать мордами в ихнее… да и свое дерьмо, но они-то знают, что мы не древнее!
