Анри Труайя - Свет праведных. Том 2. Декабристки
– Сколько же горя вам пришлось вытерпеть, бедная моя подружка!
– Откуда вы узнали?.. – изумилась Софи.
– Прежде всего, от сестры княгини Трубецкой, мадам Ванды Косаковской, – она живет в Париже. Затем, от мсье Николая Тургенева, который был очень близок к декабристам; однако ему повезло оказаться за пределами России, когда они совершали свой государственный переворот. Наконец, из газет, из книг… Я прочла «Учителя фехтования» Александра Дюма!
– Одна сплошная ложь!
– Может быть! Но ложью подобного рода не следует пренебрегать! Она пробуждает интерес и сочувствие к вам и вашим друзьям. Широкой публике известно, кто вы…
– Я не гонюсь за славой, Дельфина. Больше того, признаюсь вам, что никогда мне так сильно не хотелось оставаться незамеченной!
– Как я вас понимаю! – вздохнула Дельфина. – Свет, шум, все это было хорошо когда-то! Знаете ли вы, дорогая моя, что и мне пришлось пройти через то же испытание, что и вам? Я ведь тоже пятнадцать лет тому назад потеряла мужа!..
Софи пришлось сделать над собой усилие, чтобы изобразить огорчение. Да как она может сравнивать столь разные утраты! Барон де Шарлаз был вдвое старше Дельфины, и в том, что он скончался намного раньше, не было ничего удивительного, тогда как Николай погиб в расцвете лет, в расцвете сил… Но, может быть, после того, как всю жизнь изменяла мужу, Дельфина теперь искренне преклонялась перед ним посмертно? Нередко воспоминание о мужчине приносит женщине куда больше пользы, чем сам этот мужчина. Именно в такие сумеречные часы сплетаются венки, рождаются легенды… «Сохрани меня Господь от этой болезни запоздалого почитания!» – подумала Софи.
В течение нескольких минут подруги перебирали общих знакомых, многие из которых уже умерли, вспоминали Николая, которого Дельфина, по ее словам, почти не знала, родителей Софи… они поговорили и о политических волнениях, пронесшихся над Францией в последние годы… Дельфина, которая прежде была легитимисткой, теперь признавалась, что всей душой поддерживает Наполеона III.
– Республике так и так пришел конец, она была бессильной и прогнившей насквозь, – уверяла баронесса. – Когда Луи Бонапарт взял бразды правления в свои руки, мы катились к анархии! И все это осознавали! Сокрушительные результаты плебисцита служат тому подтверждением! Нация проголосовала за Наполеона, как правые, так и левые, за исключением нескольких безумцев! Я знаю, что вы всегда разделяли взгляды… скажем, отчасти социалистические!.. Ну, так вот! Как ни странно вам это покажется, но это может быть еще одной причиной, по которой вы должны восхищаться императором! Он любит народ, народ его избрал, и он будет управлять страной для народа! При этом нисколько не ущемляя буржуазию! С тех пор, как он с нами, мы свободнее дышим, мы снова поверили в мир, в братство, в справедливость…
– Не помню, чтобы вы когда-нибудь так увлекались государственным мужем! – с улыбкой промолвила Софи.
– Дело в том, что к этому человеку я имела счастье приблизиться. Стало быть, могу говорить о нем с достаточными основаниями. Да-да, меня не раз приглашали в Тюильри…
Эти слова Дельфина произнесла с нарочитой скромностью, но было заметно, что она гордится своим возвышением, вхождением в сферы власти.
– Удивительный человек, существо высшего порядка! – продолжала между тем гостья. – Благородный, умный, полный решимости и вместе с тем чувствительный. А императрица! Что за грация, что за прелесть, что за красота! Знаете, она, несомненно, захочет с вами познакомиться!
– Хотела бы я знать почему?
– Потому что неравнодушна к любым проявлениям человеческих страданий! Впрочем, мы с ней занимаемся одними и теми же благотворительными делами. Поверите ли, если я скажу вам, что почти все свое время отдаю Обществу Материнского Милосердия!
Софи во все глаза смотрела на это создание: похоже, начав с того, что переходила от одного мужчины к другому, Дельфина закончила тем, что полюбила всех людей без разбора. Вместе с морщинами былая вертихвостка обрела добродетель. Разве можно разглядеть прежнюю молоденькую женщину, легкомысленную и довольно-таки заурядную, в этой старой даме, держащейся с достоинством и благожелательно настроенной?
– Только от вас зависит, будет ли и ваша жизнь так же наполнена, как моя, – снова заговорила Дельфина. – Придумайте себе какое-нибудь занятие, которое окажется вам по душе. До сих пор ведь не придумано лучшего средства от одиночества, чем общество! Кстати, поскольку мы об этом заговорили, хочу сообщить вам, что в Париже сейчас очень много русских и все они совершенно очаровательные люди. Собственно, я и о вашем приезде узнала от господина Николя Киселева, русского посла во Франции. Вам, наверное, надо бы нанести ему визит…
– Если бы вы знали, сколько визитов мне пришлось нанести в России губернаторам, генералам и директорам министерских департаментов, вы бы поняли, что у меня нет ни малейшего желания продолжать заниматься тем же и здесь!
– Хорошо, хорошо! – смеясь, унимала ее Дельфина. – Оставим в стороне официальных особ. Как бы там ни было, есть один салон, в котором вы непременно должны побывать, вы не можете не появиться у княгини Ливен. Вся маленькая русская парижская колония собирается там по воскресеньям, чтобы встретиться с величайшими умами нашего времени. Никто во Франции не достиг равного величия! Княгиня сказала, что намерена вас пригласить. Вот я и предупреждаю об этом, чтобы вы не слишком удивлялись…
– Очень любезно с ее стороны, – сказала Софи. – Если не ошибаюсь, она – урожденная Бенкендорф?
– Совершенно верно; ее муж, князь Ливен, отличился, будучи послом в Лондоне. Сама она была фрейлиной русской императрицы…
– Так что же она делает в Париже?
– Лет двадцать назад она пережила огромное горе. Двое из ее сыновей умерли от скарлатины. После этого она покинула двор. Больше того, рассталась с мужем, с которым и до того не слишком ладила. И вот, ссылаясь на то, что санкт-петербургский климат для нее неблагоприятен, княгиня из любви к Франции обосновалась здесь, на улице Сен-Флорантен. Говорят, что она была подругой Меттерниха и что, хотя ей уже семьдесят лет, Гизо безумно в нее влюблен. Граф де Морни – завсегдатай ее салона. Лорд Абердин пишет ей каждую неделю. Кроме того, княгиня состоит в постоянной переписке с императрицей Александрой Федоровной, которая по-прежнему питает к ней большую нежность. Одним словом, она как здесь, так и там особа весьма влиятельная. Что-то вроде неофициального посла России во Франции. Ее даже прозвали Европейской Сивиллой. Нет, в самом деле, вам обязательно надо с ней познакомиться!..
Софи подумала о том, какие надежды на нее возлагают оставшиеся в Сибири друзья, – так разве может она упустить возможность походатайствовать за них перед особой, столь близкой ко двору!
– Досадно, что мне совершенно нечего надеть, – непритворно огорчилась она.
– Вот уж на этот счет можете совершенно не беспокоиться, – утешила ее Дельфина, – у княгини Ливен куда больше внимания уделяют уму, чем туалетам! Впрочем, я нисколько не сомневаюсь в том, что вы на себя клевещете. Насколько я вас знаю, вы должны были непременно уже заказать себе несколько прелестных нарядов! А если вам нужны адреса модных магазинов…
И разговор увяз в тряпках. Софи уже не замечала морщин на лице Дельфины. Заговорив прежним языком, женщины помолодели в глазах друг у дружки. Только для них двоих, и всего на какой-нибудь час, им стало по восемнадцать.
Дельфина поднялась и прошлась по гостиной, разглядывая мебель через лорнет.
– Вы с таким изысканным вкусом обставили свой дом! – певуче восхитилась она. – Этот угловой шкафчик – истинный шедевр! А вот этот книжный шкаф из черненой груши, должно быть, работы Фурдинуа?
– В самом деле, его, – отозвалась Софи, довольная тем, что ее покупки так высоко оценила женщина, несомненно знавшая толк в красивых вещах.
Затем баронесса принялась восторгаться предметами, которые Софи вывезла из России: малахитовой чернильницей с бронзовыми накладками, несколькими фарфоровыми статуэтками, изображавшими пляшущих русских мужиков, набором гравюр под общим названием: «Виды Санкт-Петербурга в 1812 году».
– Как называется эта площадь? – то и дело спрашивала гостья. – А это что за мост?
И Софи со странной гордостью давала пояснения. Ей вспомнилось время, когда она в сибирской избе собирала по крохам напоминания о Париже. Неужели эти душевные метания между той и другой страной никогда не прекратятся? Внезапно ее охватило веселье при мысли о том, что у нее нашлась подруга, что теперь она во Франции не одна и отныне может делиться впечатлениями с женщиной той же национальности, одного с ней круга, одних лет. И старые подруги тут же условились встретиться на следующий день.
* * *Софи настолько отвыкла бывать в свете, что, войдя в большую белую с золотом гостиную княгини Ливен, удивилась тому, сколько людей там собралось. Перед ней в свете люстр теснились богато украшенные платья, оставлявшие плечи открытыми и, расширяясь тяжелыми складками, ниспадавшие книзу, от чего облаченные в них дамы напоминали перевернутые чаши. На фоне волнующихся шелков, мерцающей парчи и переливающегося муара-антик мужские фраки резко выделялись своим унылым цветом и строгим покроем, навеянным очертаниями стручка фасоли. Над головами плыли запахи горячей пудры и румян, а ровный гул разговоров казался благовоспитанным, медоточивым и нескончаемым. Слуга у двери выкрикивал имена гостей. Лакеи в париках и белых чулках подавали разноцветные напитки. Рассеянно скользя взглядом по лицам, Софи тревожно спрашивала себя, достаточно ли хорошо она одета, достаточно ли нарядно ее платье из кружев цвета сливы с многоярусными юбками, которое только накануне доставили от портнихи, «мадам Луизы Пьерсон». Головной убор из лакированных листьев был от Александрин, длинные перчатки – от Майера, веер – от Дювеллеруа. Давно у нее не было от себя самой впечатления подобной гармонии. Да и Дельфина, увидев подругу, вскрикнула от непритворного восторга.
