Анри Труайя - Свет праведных. Том 2. Декабристки
Вестибюль был пуст, в гостиной почти не осталось мебели, отчего комната стала казаться слишком просторной, и на выцветшей от солнечных лучей зеленовато-голубой обивке стен виднелись более темные прямоугольники – след пропавших картин. Обводя глазами обстановку, уцелевшую после бедствия, Софи с благодарностью узнавала то кресло, то столик, то комод с инкрустациями, то драпировку, за которой скрывалась дверь. Даже самый воздух дома чудом сохранился в этом давным-давно необитаемом жилище, тонкий, едва уловимый аромат, к которому примешивались запахи отсыревших, истлевших тканей, воска, сухой краски, трухлявого, источенного червями дерева. Софи, раздувая ноздри, напрягая ум, двигалась вспять сквозь годы. Вернувшись в Каштановку, она погрузилась в воспоминания о своей жизни с Николаем, а здесь она оказалась среди родных, вновь стала такой, какой была до того, как познакомилась с Николя. При мысли о том, что мать и отец умерли, когда она была от них так далеко, Софи почувствовала, как ее душу заполняет нестерпимая горечь. Не загубила ли она и их жизнь, когда загубила свою? Они мало ее любили, и она отвечала им тем же. Все это было так плохо и так грустно!
Софи задумчиво глядела в пространство между окном и дверью, и перед ней словно наяву выросла девушка, которая так часто там стояла, прижавшись лбом к стеклу, – стройная, в голубом платье, с книгой в руке. В ее жизни еще никто не появился. Она торопится жить, действовать, самоотверженно трудиться, жертвовать собой, восхищаться, любить без памяти. Дело было только за тем, чтобы найти мужчину, достойного ее уважения. Она читала Плутарха. Ей хотелось совершить что-нибудь героическое. Стать второй мадам Ролан.[26] Отец и мать обменивались у нее за спиной напрочь лишенными для нее интереса замечаниями о знакомых или слугах. В саду вечерело. Этот сумеречный час всегда производил на Софи тягостное впечатление. Поглядевшись в зеркало над камином, она увидела себя загримированной под старую даму. На голове седой парик, вокруг подбородка неумело проведенные морщины, под глазами свинцовые тени, взгляд застывший… Зачем она себя в такое превратила? Внезапно возвратившись к действительности, она с нежностью признала в этом усталом лице все, что свидетельствовало о поражениях, утратах, обо всех постигших в жизни разочарованиях. Софи поежилась, ее знобило. В доме было сыро и холодно, несмотря на то что за окном стояла майская теплынь.
– Затопите камин, – через плечо бросила Софи вошедшему в комнату Жюстену.
– Слушаюсь, мадам. Мэтр Пеле сказал, что зайдет поговорить с вами вечером. Мы с Валентиной не знали, какую комнату вы выберете для своей спальни, и пока приготовили для вас ту, что показалась нам лучшей, на первом этаже…
– Вы правильно поступили, – ответила Софи.
«Лучшей, на первом этаже» показалась слугам комната, которая прежде служила маленькой гостиной и где ее мать проводила зимние вечера. Теперь сюда поставили кровать, которой Софи раньше не видела, туалетный столик, два разрозненных кресла, трельяж, платяной шкаф, пол застелили ковром, багаж сложили в углу… Надо разбирать сундуки… Вот докука! Ни малейшего желания заниматься этим у Софи не было, и она, поручив Валентине пока хоть как-нибудь разложить и развесить одежду и белье, решила продолжить осмотр дома.
Приоткрывая двери, Софи с любопытством заглядывала в помещения, ощущая себя так, словно прогуливалась по чужому жилищу. От спальни ее родителей остались одни только голые стены; от всей обстановки комнаты, где спал Николай, пока жил в Париже, сохранилась лишь продавленная кровать с обрывками желтого балдахина. Софи вошла в библиотеку: тут она когда-то впервые увидела своего будущего мужа: молодого, высокого, белокурого, в великолепном мундире офицера гвардейского полка. Как же она тогда ненавидела его – за то, что был русским, за то, что был победителем! Из прорехи диванной обшивки лез конский волос. На пыльных полках кое-где уцелели ряды книг. Самые ценные пропали. Софи наугад прочитала несколько имен на корешках оставшихся: Жан-Жак Руссо, Монтескье, Вольтер… Чуть подальше – Шамплитт. Ее первый муж. Он так мало на нее повлиял, что Софи едва могла его вспомнить. Нет, она жена Николя, и больше ничья. Машинально сняла с полки маленький томик, переплетенный в шагреневую кожу, полистала. «Письма о непрестанном развитии человеческого духа», сочинение маркиза де Шамплитта – изумилась наивности заглавия. Как только она могла этим восхищаться? Поставив книгу на место, Софи спустилась по лестнице и вышла в сад. Давно заброшенный, он превратился в заросли сорняков и колючего кустарника. Из одичавшей зелени выглядывала грациозная и жеманная статуя Купидона. Кончик носа у него был отбит, часть лука отломана. В ветвях деревьев, уже одевшихся пышной листвой, пели птицы. Издали доносился городской шум. Софи и сама не могла понять, радостно ей или грустно. Счастье от встречи с Парижем омрачалось мыслями о том, что это паломничество ей пришлось совершить в одиночестве. Она вернулась одинокой и постаревшей в те места, где когда-то начиналась ее жизнь! «Мы суетимся, любим, ненавидим, надеемся, увлекаемся разными вещами, которые назавтра кажутся нам ничтожными, и с пустыми руками возвращаемся к тому, с чего начали! – подумала она. – Неужели есть хоть какой-то смысл в судьбе, подобной моей?»
Вечерняя прохлада и темнота прогнали ее из сада. Жюстен затопил камин в гостиной. Софи приказала, чтобы ужин ей накрыли здесь же, в гостиной, на маленьком столике. Валентину наняли служить одновременно горничной и кухаркой, за что она получала жалованье в двадцать пять франков в месяц плюс вино. Софи переоделась в домашнее платье, свободно уложила волосы под кружевной косынкой и принялась за молодую уточку с оливками. Нотариус – преемник того, какого она знала в прошлой жизни, – появился, когда она заканчивала ужинать. На вид лет сорока, кругленький, напомаженный, цветущий… Мэтр Пеле в нескольких словах обрисовал хозяйке дома ее материальное положение, как выяснилось, далеко не блестящее. Но для Софи не имело ни малейшего значения то, что она лишена каких-либо источников дохода во Франции, поскольку ей должны были регулярно присылать деньги из России. Лишь на те средства, которые она перед отъездом сама перевела сюда, можно было прожить два, если не три года. А если понадобится, она станет играть на бирже (говорят, это приносит немалый доход!). Однако от этого мэтр Пеле ее отговорил. Нотариус показался ей уравновешенным, здравомыслящим и щепетильно честным, она пообещала следовать его советам и подписала бумаги, которые он принес. Перед уходом он наилучшим образом отрекомендовал нанятых им слуг и спросил, не требуется ли прислать кого-то еще. Софи отказалась: этих двоих было вполне достаточно, она не собиралась вести светскую жизнь, впрочем, у нее и друзей-то во Франции совсем не осталось.
– Друзья у вас очень быстро заведутся, – пообещал мэтр Пеле. – И их окажется куда больше, чем вам хотелось бы!
Сломленная усталостью, Софи легла в постель и мгновенно уснула крепким сном. Проснулась едва ли не на рассвете, с чувством, что надо немедленно предпринять что-то очень важное. Но, раздав указания Жюстену и Валентине, поняла, что заняться решительно нечем. Было еще довольно рано, погода стояла прекрасная, и Софи вышла из дома. Уличная суета ее развлекла. Консьержки и привратники зевали, стоя у дверей, бродячие торговцы катили по Бургундской улице свои тележки и, надсаживаясь, хриплыми голосами выкрикивали свой товар, затем ее обогнал водонос, согнувшийся под тяжестью деревянного круга, к которому были подвешены полные ведра. Поддавшись воспоминаниям, Софи позволила им увлечь себя на улицу Жакоб и направилась к книжной лавке давнего своего друга, Огюстена Вавассера, но лавка оказалась закрыта, ставни заперты, вывеска «У верного пастуха» наполовину стерлась. Софи решила расспросить консьержа – толстощекого субъекта с подозрительным взглядом, с комком жевательного табака за щекой, с животом, перетянутым грязным передником. Над каморкой висела табличка: «Обращаться к привратнику».
– Вавассер? А он уехал, – проворчал толстяк.
– Куда?
– Вот уж чего не знаю.
– И давно ли уехал?..
– Да уж несколько месяцев прошло.
– Но… а он должен вернуться?
– Не так скоро! А кому он требуется-то?
– Простите?
– Звать, говорю, вас как?
«Что это он меня допрашивает, точно полицейский?» – подумала Софи и в ответ пробормотала:
– Мое имя вам ничего не скажет.
Однако уходить не спешила: вспомнилось, что другие ее друзья, Пуатвены, жили когда-то в этом же доме. Хотя… хотя они были такими старыми в те времена, когда она с ними зналась, что, наверное, умерли задолго до ее возвращения… И все же ради очистки совести она спросила:
– А господин и госпожа Пуатвен?
Консьерж сдвинул брови: