Конь бѣлый - Гелий Трофимович Рябов
— Не ошибися, елка там. Тройная.
— Ты говорил: двойная? — поправил Бабин.
— А хто ее разбереть… Ты ступай, а то Пелагея как бы не ушла по малину.
— А растет?
— Много. Медведями все засрато вот по сех… — показал ладонью.
Двинулись, Дебольцов хмыкнул, оглянулся:
— Он мне не нравится. Мы, боюсь, напоролись.
— Все может статься… — Бабин закурил. — Вы бы, конечно, завербовали именно этого мужика?
— Конечно. Первым встречает, последним провожает. Глаза и уши.
— Ну, мы так и сделали, — рассмеялся Бабин. — Власьев это. Бобышев Мирон Евлампиевич — на самом деле. Ему еще дежурить, а вечером Пелагея за ним и Сургучовым сходит.
Ель была обыкновенная, вероятно, Бобышев — Власьев просто пошутил. И Пелагея оказалась дома — правда, с корзинкой в руках, собиралась уходить.
Поздоровались, Бабин, словно фокусник, извлек из кармана обрывок игральной карты — валета бубен без головы. Бабка лихо придвинула табурет к божнице и вытащила валетову голову. Соединили — сошлось.
— Кто был от нас месяц-полтора назад?
— Видный мужчина, предъявил документ. От Врангеля. Мы тут со страху и осрамились. А потом и поздно стало… Влас с Мироном подбивали совсем сниматься и уходить.
— Правильно подбивали. Вам что объясняли? Только разорванная игральная карта, от которой у вас остаток. Пусть хоть Деникин, хоть сам Колчак, неужто не понятно вам было? Господи…
— Оно понятно… Да ведь такое фамилие, ты вникни: сам, конешное дело, струю бы распустил, нет? Ты, милок, приезжаешь на бюнюфис, а мы тутое под оперуполномоченным ходим.
— Часто наезжает?
— Да уж в месяц раз-два. Через два-три дни пожалует.
Но оказалась доброй. Накормила щами с пылу, вареньем из черники, замесила тесто. За разговором наступил вечер, надоевший гнус мало-помалу пропал, стало прохладнее. Пока занималась по хозяйству — рассказывала, все с нарастающей горечью: «Я аккурат в тайге была, с Шемонаиным. Мечтали соболя добыть, белку на худой конец. Время такое тогда было, сами знаете, а у нас китаец появился, «Ходя Ли», мы его называли. Платил чистыми николаевскими и хорошо давал… Возвращаемся, на последней заимке человек десять мужиков, военные все, копают что-то. Ну, мы залегли и все увидели: как ящики захоронили, как людей поубивали и в той же яме зарыли». — «Вы сами не пытались это… оттуда взять? — спросил Дебольцов. — Это ведь не белка и не соболь даже». Опустила руки, старательно отдирая прилипшее тесто с пальцев, укоризненно покачала головой: «Что ж, барин, у вас такое представление? Раз-де совсем человек простой — он и вор, выходит? Нет уж… Не нами наживалось, не нами и взято будет. Мы здесь отродясь чужого не брали. Царева — тем более».
Под вечер пришел Шемонаин — бородатый, таежный, корявый весь — и лицо и руки как сучья, и ноги колесом. Поздоровался, выслушал объяснения, коротко сказал: «Трудно, стало быть, будет. Достичь…» — «Почему?» — Бабин тоже старался кратко. «Да понятно… Раз большевики там ужо поковыряли — стал быть, ящик оставлен для приманки. Как пойдем — так и сядем. В Иркутский централ. По следу страстотерпцев…» — «Что предлагаешь?» — «Вам виднее». — «Ну а коли виднее — прямо сейчас, в ночь и пойдем». Не успели договорить — явился и старый знакомый, Бобышев. «А что, — сказал, — дело совсем не глупое. Эслив щас выйдем — через полтора часа будем на месте. На все про все там — три часа. И сразу станет с ребра на плашмя. Ясно то ись». Обсудили возможные действия милиции и чекистов. Так по всему и выходило, что никого из них в поселке нет и вроде бы не предвидится. Поезд со стороны Ачинска когда еще будет — не раньше следующего вечера. Бывает, правда, что милиция и прочие останавливают здесь и дальние, скорые поезда, но последний раз такое было года два назад, когда ловили в тайге банду.
— Не боись, — улыбнулся Шемонаин. — Они там копали давно, года три тому, тропы заросли давно, теперь в тайгу на промысел никто и не ходит. Мы пройдем и даже ночью, а вот они… Без проводника — ни за какие спасиба. Пелагея… — посмотрел улыбчиво, та покопалась в подполье, вылезла с тремя промасленными маузерами и таким же количеством коробок с патронами. Бабин и Дебольцов переглянулись. Шемонаин заметил:
— Ни-ни, господа, даже не вздумайте отказываться. Если что — эти орудия единственная наша надежа на отрыв. Все фонари керосином заправлены, по куску хлеба, разбирайте маузера и патроны, бабы, то ись женщины, остаются надеяться до нашего благополучного. Вперед…
Ночью тайга была не страшной — странной. Черное небо с россыпью сверкающих звезд, острые верхушки елей, пронзающие эту, оказывается, не такую темную бесконечность, дробящийся хруст и скрип под ногами и беспокойный шелест крыльев ночных птиц. «А что, полковник, — заметил Бабин, — помните, под Екатеринбургом? Никакого сравнения! Там, можно сказать, культурный лес». — «Сказка», — отозвался романтик-Дебольцов. Влас ощерился: «Жить желаете — молчите себе. Тайга…» Пришли на заимку, здесь догнивали остатки заборных слег, крыша на избушке давно сгнила и рухнула, печь оказалась разваленной. «Кирпичи, поди, брали…» — объяснил молчаливый Мирон. Работать начали сразу, подсвечивая керосиновыми фонарями, место Влас указал без колебаний. Уже через двадцать минут раскопали первый скелет и через минуту — второй. Оба были в истлевших шинелях, сапоги и ремни оказались на месте. «Торопились очень, некогда было снимать. — Влас воткнул лопату, закурил. — Сейчас и деревяшка пойдет…» И действительно, только начали — Дебольцов сразу же наткнулся на ящик. Очистили крышку, полуистершиеся буквы свидетельствовали, что десять слитков Государственного банка Российской империи весом от одного пуда каждый запечатаны в данном объеме Государственным контролером империи.
— Фонари сюда… — тихо приказал Бабин. Принесли и осветили, крышка оторвалась легко, из-под промасленной бумаги тускло блеснул пирамидальный бок.
— Оно… — подтвердил Влас, вытирая потный лоб. Мирон стоял молча.
— По пуду, десять штук… — начал считать Дебольцов, — это выходит сто шестьдесят килограмм. Дели на три. Получается…
— Получается, что не дотащим… — Бабин аккуратно погасил окурок, растер между пальцев и сунул остатки в
