Жанна д'Арк из рода Валуа. Книга 1 - Марина Алиева
И тут удача улыбнулась в первый раз! Как по заказу, в те же самые дни в Пуатье приехал вернувшийся из Англии герцог Бретонский. Потихоньку расспросив прислугу и узнав, что переговоры о выкупе из плена брата герцога – Артюра де Ришемон – снова зашли в тупик, Ла Тремуй вспомнил историю с несчастным Бернаром Арманьякским и напросился на аудиенцию к герцогу якобы желая помочь и дать некоторые советы. Герцог Бретонский вспомнил, что Ла Тремуй тоже был в английском плену и охотно его принял. Ничего нового для себя, конечно же, не узнал, но был покорен страстным желанием помочь, обходительными манерами и состраданием посетителя. Поэтому, когда речь зашла о причинах пребывания Ла Тремуя в Пуатье, туманные намеки на «очень важный разговор, от которого многое зависит», были признаны вполне убедительными, вследствие чего встреча с дофином скоро состоялась. Герцог под свою ответственность провел посланца из Труа в покои принца и деликатно оставался в стороне, пока шел разговор.
Ла Тремуй подготовился к этой беседе со всем возможным старанием. Он долго и цветисто объяснял причины, по которым не мог назвать имя доброжелателя, давшего ему поручение, и упирал при этом, в основном, на свою неподкупную преданность. Но когда заветные слова, ради которых он приехал, были произнесены, стало ясно, что ловкий царедворец не подготовился к тому единственному, что и случилось: дофин – точно так же, как и сам Ла Тремуй – не имел представления о том деле, в которое герцог Бургундский собирался вмешаться, а потому оценить доставленную информацию не только не сумел, но попросту её не понял!
Это обескураживало.
Но, видимо, Удача была в те дни в хорошем настроении и, начав улыбаться, продолжала делать это не переставая.
Пытаясь «удержать лицо», дофин, как смог, скрыл свое неведение, но приказал Ла Тремую немедленно собираться и ехать вместе с ним в Бурже, чтобы слово в слово повторить все мадам Иоланде.
«Отлично! – думал Ла Тремуй во время бешеной ночной скачки. – Встреча с герцогиней – это то, что надо! Кажется, со всем своим умом и со всей ловкостью мадам замахнулась на несколько дел сразу, а это чревато ошибками. Если она действительно что-то затевает и держит Шарля в неведении, значит, это «что-то» не совсем законно! И слава Богу! Уверен, при таком раскладе я неплохо сумею развернуться!».
Он терпеливо прождал в Бурже целый час, моля Господа только о том, чтобы его предположения о незаконности действий мадам Иоланды оправдались. И они оправдались, судя по слишком сдержанному виду герцогини, по тому, что приняла она его очень приватно – лишь в присутствии дофина и господина Дю Шастель – и по тем беспокойным взглядам, которые этот последний неумело пытался скрыть.
– Вы должны сказать, кто вас послал, сударь. Иначе, согласитесь, весь дальнейший разговор не имеет никакого смысла.
Герцогиня смотрела и говорила холодно. Образ Ла Тремуя, почему-то, плотно ассоциировался у нее со смертью супруга, и даже если бы она старалась, не смогла бы подавить интуитивную антипатию к этому господину. Но она и не старалась.
– То чудо, на которое вы намекаете и которое я якобы готовлю, нам неизвестно. И предупреждения тайного доброжелателя в этом случае выглядят по меньшей мере странно, если не сказать – провокационно. Или вы называете имя пославшего вас, или мессир Дю Шастель немедленно арестует вас, как шпиона.
«Ах, как держится!», – невольно восхитился Ла Тремуй.
Вопрос герцогини его нисколько не обескуражил. Напротив, он его ждал. И, разобравшись в положении фигур на этой доске, давно уже продумал единственно возможный для себя ход. Поэтому, скроив на лице покаянную мину, Ла Тремуй опустился на одно колено и, низко пригнув голову словно от стыда, выложил слово в слово всю беседу с королевой, последовавший за этим разговор с герцогом Бургундским, а в конце гордо прибавил:
– Как видите, мне нечего скрывать, мадам. Ваше неведение достаточно очевидно показало, что данное мне поручение – лишь обходной маневр. Вероятно, её величество, желая отвлечь внимание его светлости от каких-то своих дел, выставила меня тайным гонцом, которого не будет жаль, когда его вздернут на дыбу, либо сразу же в Труа – по приказу герцога, либо здесь у вас – по приказу его высочества. Моя роль жалка. Но, устраивая собственные дела, мадам Изабо, судя по всему, вот так изощренно поквиталась со мной за помощь в делах покойного графа Арманьякского…
Голос Ла Тремуя обессилено потух, а опущенные словно под тяжестью воспоминаний плечи явили всем и, в первую очередь, дофину великолепно исполненную скорбь по погибшему графу…
Слушая и наблюдая, мадам Иоланда искала и не находила даже маленького намека на фальшь. Искренность, с которой Ла Тремуй всё им рассказал, сомнений не вызывала, и можно было бы ему поверить, если бы не намек на чудо… Пусть даже сам он ничего не знает, и только повторил ничего не значащие для себя слова, всё равно получалось, что о тайном, тщательно оберегаемом деле знала даже королева! И вставал вопрос – насколько подробно она о нем знала, и насколько искренней была, когда говорила, что не знает ничего?! Не говоря уже о герцоге Бургундском, который определенно что-то знал, и о самом факте, что разговоры о чуде вообще могли возникнуть и обсуждаться при дворе!
Единственным, кто принял все происходящее за чистую монету, оказался дофин Шарль. Как только Ла Тремуй закончил, он хлопнул себя по клену и раздраженно воскликнул:
– Так я и думал! Вам следовало сразу сказать мне, сударь, что здесь замешана моя так называемая мать, чтобы я не имел возможности даже на мгновение усомниться в матушке! Почему вы не сказали? Нам бы не пришлось нестись сломя голову в Бурже и пугать всю округу!
Ла Тремуй почтительно развернулся к принцу.
– Вы не задавали никаких вопросов, ваше высочество. А мне, как вы понимаете, трудно было поверить, что поручение обставили так… подло. Особенно после слов о благе Франции. Грешным делом, всего на мгновение, мне тоже показалось, что… да простит меня герцогиня… что её светлость что-то от вас скрывает. Но теперь… Теперь я вижу, как ошибался и обманывался. И если господин Дю Шастель сейчас меня арестует, я приму застенок, как возмездие за собственную глупость.
Сказав это, Ла Тремуй склонился еще ниже. Ему не нужно было видеть выражение их лиц. Дофин своё сочувствие особенно и не скрывал, а мадам Иоланда и Дю Шастель, думая, что он не
