Элизабет Гилберт - Происхождение всех вещей
Альма считала, что подобная стратегия была самым блестящим ходом Дарвина: он не охватил весь спектр проблемы. Возможно, он собирался сделать это позже, но в данный момент не сделал, только не в этом первом осторожном рассуждении на тему эволюции. Осознание этого факта так ошеломило Альму, что она в сердцах чуть не хлопнула себя по лбу, ведь ей самой никогда не пришло бы в голову, что настоящий ученый может не охватить сразу весь спектр проблемы, о какой бы тематике ни шла речь! По сути, Дарвин сделал то, в чем столько лет пытался убедить Альму дядюшка Дис: напечатал прекрасную книгу по теории эволюции, не выходя за пределы ботаники и зоологии, и поделился своими мыслями с миром, предоставив людям возможность самим спорить о своем происхождении.
Альме так хотелось с ним поговорить — с Дарвином, не с дядей Дисом (хотя с ним ей тоже хотелось поговорить). Она готова была пересечь Ла-Манш и отправиться в Англию, сесть на поезд до Кента, постучаться в дверь его дома и спросить: «Но как вы объясните мотивы поступков моей сестры Пруденс и вообще самопожертвования, хотя свидетельства непрерывной биологической борьбы за выживание действительно видны повсюду?» Однако не одной ей хотелось поговорить с Дарвином, а очень многим, интересующимся естественной историей, а у Альмы, к сожалению, не было такого веса в научном мире, чтобы договориться о встрече с человеком, в тот момент являвшемся самым популярным ученым в мире.
Со временем Альма начала лучше понимать Чарлза Дарвина, и ей стало ясно, что этот джентльмен не из тех, кто любит поспорить. Скорее всего, он не обрадовался бы и шансу обсудить проблему с Альмой Уиттакер. Он, скорее всего, просто добродушно бы ей улыбнулся: «А вы сами как считаете, мадам?» — и захлопнул бы дверь у нее перед носом.
Пока весь образованный мир обсуждал Дарвина, сам великий ученый держался в тени. Когда Чарлз Ходж[63] из Принстона обвинил его в атеизме, тот не стал защищаться. Когда лорд Кельвин[64] не поддержал его теорию (что Альма нашла весьма прискорбным, ведь слово лорда Кельвина было очень весомым), Дарвин не стал возражать. Не отвечал он и своим сторонникам. Когда Джордж Сирл,[65] известный астроном и католик, написал, что теория естественного отбора видится ему довольно логичной и не представляет угрозы для католической церкви, Дарвин не отреагировал. Когда англиканский пастор и писатель Чарлз Кингсли объявил, что и его не коробит идея Бога, «создавшего первоначальные формы, способные к саморазвитию», Дарвин ничем не выразил свое согласие. Когда теолог Генри Драммонд попытался отыскать подтверждение теории эволюции в Библии, Дарвин не пожелал принять участие в дискуссии.
На глазах у Альмы либерально настроенные теологи утешались метафорами (утверждая, что семь дней творения, упомянутых в Библии, на самом деле были семью геологическими эпохами), а консервативные палеонтологи вроде Луи Агассиса кипели от злости, обвиняя Дарвина и всех его сторонников в отступничестве. И во всех этих случаях Дарвин воздерживался от публичного ответа. За него бились другие — могучий Томас Гексли[66] в Англии и красноречивый Эйса Грей[67] в Америке. (Альме особенно понравилась рецензия мистера Грея на «Происхождение видов…», опубликованная в журнале «Атлантик мансли», и его превосходная, остроумная первая фраза: «Новшества увлекают большинство людей, но нас, ученых, они просто раздражают»). Однако сам Дарвин держался от этих споров в стороне, как и подобает английскому джентльмену.
Альма, напротив, воспринимала все нападки на теорию естественного отбора на свой счет, а всем одобрительным отзывам втайне радовалась, ведь под прицелом всего мира оказалась идея не только Дарвина, но и ее собственная. Порой ей казалось, что эти дебаты расстраивают и волнуют ее намного больше, чем самого Дарвина (и это была, пожалуй, еще одна причина, почему из него вышел бы лучший защитник этой теории, чем из нее). Но иногда сдержанность Дарвина выводила ее из себя. Ей хотелось встряхнуть его и заставить сражаться. Будь она на месте Дарвина, то непременно ринулась бы в бой, размахивая палкой, как истинный Уиттакер. Она бы нос расквасила в процессе борьбы, руки и ноги бы стерла, защищая их теорию (теперь она всегда думала о ней как об «их» теории), если бы решилась ее опубликовать, конечно. Чего Альма, разумеется, не сделала. И теперь у нее не было права ее отстаивать. Поэтому она молчала.
Однажды все это Альму очень раздражало и сбивало с толку.
Мало того, она не могла не заметить, что в ходе этих споров никому еще не удалось найти удовлетворительное объяснение парадоксу Пруденс.
В теории по-прежнему зияла дыра — по крайней мере, она ее видела.
Теория по-прежнему была недоказанной.
* * *Но в скором времени внимание Альмы привлекло кое-что еще.
Смутно, неявственно, где-то в тени дебатов о Дарвине, замаячила еще одна фигура. И этот человек вызвал интерес Альмы. Так же как в юности, когда, обучаясь работе с микроскопом, она замечала что-нибудь в углу предметного стекла и пыталась навести резкость на этот предмет (подозревая, что он может оказаться важным, но еще не зная этого наверняка), Альма и теперь углядела что-то странное, но очень важное во всей этой истории. Что-то было не так. Было в теории естественного отбора Чарлза Дарвина что-то такое, чего не должно было быть. И вот Альма подкрутила ручки, настроила рычажки и нацелила все свое внимание на это загадку — и именно так и узнала о человеке по имени Альфред Рассел Уоллес.
Имя Уоллеса попалось Альме на глаза впервые, когда однажды из любопытства она решила отыскать самое первое упоминание о теории естественного отбора, которое, по всей видимости, было сделано 1 июля 1858 года на собрании Линнеевского общества в Лондоне. Когда тем летом протокол собрания был опубликован, Альма его пропустила, так как была в трауре. Но теперь личность Дарвина настолько заинтересовала ее, что она решила изучить этот протокол, причем довольно тщательно. И тут же заметила нечто странное: в тот день на собрании вниманию Линнеевского общества было представлено еще одно эссе — как раз после дарвиновского «Происхождения видов…». Та, другая работа называлась «О склонности видов к образованию бесконечных вариаций первоначальной формы» и принадлежала перу А. Р. Уоллеса.
Альма нашла это эссе и прочитала его. Рассуждения Уоллеса в точности повторяли то, о чем твердил Дарвин в своей теории естественного отбора. Мало того, его слова в точности повторяли то, о чем твердила Альма в своей теории обусловленных соперничеством мутаций. В своем эссе мистер Уоллес заявлял, что жизнь является непрерывной борьбой за существование; что ресурсов для всех недостаточно; что численность популяции регулируется хищниками, болезнями и недостатком пищи; что слабые всегда умирают первыми. Далее он писал о том, что любая вариация вида, повлиявшая на ход процесса выживания, способна в итоге навсегда изменить облик этого вида. Он был уверен, что самые удачные вариации того или иного вида распространяются; самые неудачные отмирают. Так с ходом времени возникают, мутируют и исчезают виды.
Эссе было кратким, простым и, как показалось Альме, очень знакомым.
Кем же был этот человек?
Раньше Альма о нем никогда не слышала. Это было само по себе странно, ведь она старалась следить за всеми видными фигурами в научном мире. Она написала несколько писем коллегам в Англии, известным ученым, и расспросила их: «Кто такой Альфред Рассел Уоллес? Что о нем рассказывают? Что случилось с его работой? Расскажите все, что вам о нем известно».
То, что Альма услышала, лишь сильнее заинтриговало ее. Она узнала, что Уоллес был валлийцем из небогатой семьи — можно сказать, самоучкой, он получил профессию топографа. В юности тяга к приключениям привела его в джунгли, и он стал неутомимым коллекционером насекомых и птиц. В 1853 году Уоллес опубликовал книгу под названием «Пальмы Амазонки и их применение», о которой Альма ничего не слышала, так как в то время совершала плавание с Таити в Голландию. В 1854 году он отправился на Малайский архипелаг, где занимался изучением древесных лягушек и прочих подобных тварей.
Там, в далеких чащах Целебеса,[68] Уоллес подхватил малярию и чуть не умер. Во время болезни все его мысли обратились к смерти, и его осенило: у него возникла теория эволюции, основанная на конкуренции в рамках борьбы за выживание. Всего за каких-то пару часов он изложил свою теорию на бумаге. И отправил свой поспешно написанный труд с Целебеса в далекую Англию, человеку по имени Чарлз Дарвин, которого встречал один раз в жизни и которым искренне восхищался. Уоллес с почтением спрашивал мистера Дарвина, имеет ли, по мнению последнего, его эволюционная теория какую-либо ценность. Это был самый обычный вопрос, ведь Уоллес не знал, что Дарвин и сам развивал точно такую же идею примерно с 1840 года. Мало того, на тот момент Дарвин написал уже почти две тысячи страниц своего трактата о теории естественного отбора, но не показывал его никому, кроме своего близкого друга Джозефа Хукера, работавшего в садах Кью. Хукер уже много лет умолял Дарвина опубликовать свой труд, но Дарвин — и Альма его прекрасно понимала — медлил, вероятно считая свою теорию незавершенной.
