Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Книга 2
«Розы надо полить», — вдруг подумал Ворон. «Жарко, завянут, Эстер расстроится. А скамейка хорошая получилась, я как раз думал — родится дитя, будем в саду сидеть, с ним и Мирьям».
Сзади раздался осторожный кашель.
Ворон повернулся и посмотрел на врача. Стариковское, морщинистое лицо было непроницаемым.
Врач тяжело вздохнул, и, вытирая руки салфеткой, сказал: «Давайте, я вам нарисую. Можно, перо и чернильницу?»
Степан смотрел на его сухие, с длинными, ловкими пальцами, руки, и, наконец, сказал: «Я понимаю, да. Все понимаю. А если операция?».
— Нас там трое, — врач показал на дверь опочивальни, — и мы все согласны с диагнозом — если бы можно было прооперировать, — он вдруг прервался, и, — Степан вздрогнул, — стукнул кулаком по столу, — вы думаете, мы бы не стали этого делать?
— Вы же, слышали, наверное, об операции покойного герцога Орсини? Это я ее делал, я тогда преподавал в Болонском Университете. Я ему дал десять лет жизни, пусть он остался калекой, но все равно — жил.
— А тут, — он помолчал, и горько сказал, — я могу попробовать. Но она умрет под ножом, мы ведь пока ничего, ничего не умеем, все на ощупь, все вслепую. И опиум — ну что это за обезболивающее, так, — врач не закончил и махнул рукой.
Степан опять отвернулся. Ник гладил Мирьям по голове, и было видно, что она плачет.
— Там, с вашей женой, — лучшие врачи города, — вздохнул старик. «Вы поймите, рав Авраам, с тех пор, как Абу-аль-Касим описал симптомы такой беременности, а было это пять сотен лет назад — никто из пациенток не выжил. И уж, разумеется, не доносил дитя до срока. Это просто невозможно. Вы говорили, у вашей жены было много выкидышей?
— Шесть, — Ворон посмотрел на рисунок. «Но…, когда она была первый раз замужем. Потом, со мной, у нее все было…, хорошо».
— Видите, девятая беременность, — врач помолчал и пожал плечами. «Может быть, из-за этого тоже».
— Она страдает? — тихо спросил Степан.
— Нет, что вы, — старик сцепил пальцы. «Она под опиумом, мы, в общем, уже научились рассчитывать дозы — хотя бы для этого».
— Что будет дальше? — Ворон взглянул на скамью — Ник заплетал Мирьям косы.
— Внутреннее кровотечение усилится, и откажет сердце — просто захлебнется, — врач, было, повернулся уходить, но Степан спросил: «А почему так случилось?
Старик подошел и положил ему руку на плечо: «Если бы мы знали». Он постоял рядом со Степаном и попросил: «Рав Авраам, я знаю, что этого делать нельзя, но в таких обстоятельствах раввины разрешают. Мы же ничего не знаем о таких беременностях, нам было бы потом проще…, - он не закончил.
— Спросите у моей жены, — тихо ответил Степан.
— Она сама это предложила, — старик сглотнул, — она врач, она понимает.
— Она акушерка, — поправил его Ворон.
— Она врач, — повторил старик и тихо, неслышно вышел.
Эстер лежала, откинувшись на подушки, и Степан с порога увидел, какое бледное у нее лицо. «Даже губы синие», — подумал Ворон и сев на постель, взял ее за руку — холодную, слабую.
— Уже не болит, — сказала Эстер тихо. «Ты не волнуйся, Ворон, уже не болит».
В опочивальне никого не было, и он заплакал, прижимая ее пальцы к губам.
— Не надо, — Эстер погладила его по голове. «Не надо, любимый. Ты…,- она глубоко вздохнула, — ты возвращайся на моря, Ворон. Пожалуйста».
— А Мирьям? — он все никак не мог оторваться от ее ладони. «Мне ее вырастить надо».
— Отвези ее в Лондон, к Кардозо, — Эстер помолчала. «У них ей будет хорошо».
— Искупление, — вдруг подумал Ворон, и, опустившись на колени, просто стоял — а она все гладила его голову и шептала что-то — неразборчивое, ласковое, то, что она шептала ему каждую ночь, все эти восемь лет.
— Позови девочку нашу, — наконец, попросила, она. «Потом я…, засну, просто засну».
Мирьям вошла осторожно, очень осторожно и тихо спросила: «Тебе не больно, мама?».
— Нет, что ты, — слабо улыбнулась Эстер. «Иди сюда, доченька».
— Я стану врачом, — сквозь слезы, твердо, сказала Мирьям и взял руку отца, крепко сжала ее.
«Чтобы больше такого никогда не было!»
— Папа тебя отвезет в Лондон, — губы Эстер уже еле двигались, и Ворон вспомнил, как медленно становилась ледяной рука Маши. «Там…, продолжишь учиться, счастье мое. Будь хорошей девочкой, милая».
Дочь забралась на постель, и зарыдала — отчаянно, тихо, изо всех сил сдерживаясь.
Эстер нашла в себе силы взглянуть на Ворона и так и смотрела на него — пока он не протянул руку и не закрыл черные, дивные, остановившиеся глаза.
Ник ждал за дверью. Он подхватил девочку на руки и ласково сказал: «Пойдем, папа придет потом, пойдем, сестричка». Мирьям уцепилась ему за шею и опять заплакала — теперь уже громко, горестно.
Врачи ждали в гостиной.
— Все, — сказал Степан, открывая дверь. «Вы…, можете начинать».
Старик задержался, и, подойдя к нему, проговорил: «Мне очень, очень жаль. Мы сделаем все…, осторожно. Вы хотите знать, кто это был?».
Степан сначала не понял, а потом, скомкав пальцами скатерть на столе, приказав себе терпеть, невыносимую, переполняющую его боль, ответил: «Нет. Не хочу».
Он встал над раскрытой могилой, и, посмотрев на маленькое, такое маленькое тело в саване, зачерпнул из мешочка горсть земли.
Было безветренно и сухие комочки сразу посыпались вниз. «Будто дождь, — подумал Степан.
Когда он сказал все, что нужно было сказать, и вел ослабшую от слез дочь к выходу с кладбища, она вдруг спросила, подняв заплаканное лицо: «А что там, в мешочке?».
— Немножко почвы со Святой Земли, — Степан погладил ее по голове, — немножко — оттуда, — он кивнул в сторону моря, — где твоя старшая сестричка похоронена.
— Я тоже хочу, — Мирьям протянула руку. «Вдруг я умру, пока ты…, будешь в море, папа».
— Тише, тише, — он присел и обнял рыдающую дочь. «Никто не умрет, милая. Ты будешь жить в Лондоне, учиться, а я немножко похожу в море и вернусь. Потом выйдешь замуж, родишь мне внуков, — он невольно улыбнулся, — и я буду твоим старым, надоедливым отцом.
— Ты совсем не старый! — горячо, вытирая слезы, проговорила девочка. Степан взглянул в карие, обрамленные черными, длинными ресницами глаза и сказал: «Ну, пойдем, вспомним маму, пойдем, радость моя».
На исходе недели, — той недели, которую они с Мирьям провели сидя на низких стульях в прохладной, затененной гостиной, слушая соболезнования, просто держа друг друга за руку, Ник подошел к нему и тихо сказал: «Она заснула. Пойдем, прогуляемся, можно ведь уже?».
Степан кивнул и, потерев руками лицо, сказал: «Хорошо».
Он неделю не выходил на улицу, и сейчас, стоя на пороге своего дома, оглянулся — было свежо. Булыжная мостовая блестела, будто от дождя.
— Гроза была, — тихо сказал сын. «Вообще, всю эту неделю было сыро».
— Я и не заметил, — Степан посмотрел на тихую воду Зингеля. Над крышами Амстердама уже загорались первые, еще слабые, звезды, тонкий серпик луны висел над шпилем Аудекерк.
Он взглянул на Ника и проговорил: «Спасибо тебе. Видишь, ты в гости приехал, а как получилось…»
— Папа, не надо, — сын нашел его руку и сжал пальцы. «Не надо, пожалуйста. Это же моя семья тоже, кто у меня есть, кроме вас с Мирьям?
— Майкл, — не удержался Степан. «Или он с тобой тоже не разговаривает?».
Ник пригладил каштановые, выгоревшие на концах до темного золота волосы, и, наконец, ответил: «Я ему писал, папа. Несколько раз. Просил, чтобы он. подумал. Ты подожди, может быть, что-то изменится».
— Мне, мой дорогой, пятьдесят восемь лет, — вздохнул Ворон, — не так-то много времени ждать осталось. А ты почему с нами в Лондон не хочешь — там ведь тетя твоя Марфа Федоровна, она уже два года как из Москвы вернулась? С семьей ее познакомишься, а то, кроме Матвея ты и не видел никого.
— Я бы поехал, — неохотно ответил Ник, — но ты, же сам знаешь, я тут друзьям, — он махнул в сторону моря, — помочь обещал. Ну, у них времени нет — на верфях быть, — а раз уж я тут, я за всем присмотрю.
— Ты там осторожней, — помолчав, велел Степан. «Они пусть здесь воюют, у тебя свои заботы есть». Он усмехнулся: «То, наверное, уже сыновья моих друзей-то, с которыми мы начинали все это».
— Ты же тут не ходил, — удивился Ник.
— А деньги давал, — Степан улыбнулся. «Да и сейчас даю, конечно. Так ты отсюда сразу в Плимут? — он посмотрел на сына и подумал: «Да, и мне столько же было. Почти двадцать два. Господи, сколько лет прошло с того разговора в Танжере, сколько лет. Похож он на меня в молодости, конечно».
— Ты что меня разглядываешь? — подозрительно спросил Ник.
— Так, на деда своего ты похож, Михайлу Степановича, да упокоит его Всевышний, — ответил Ворон.
— В Плимут, — Ник прислонился к перилам моста. «Желание» мое там строят, она же небольшая, не как «Святая Мария» Пятьдесят пушек всего.
