Виктор Юнак - Тамбовский волк
Поняв, что американцы не шутят и, в случае неприятия их условий, они от помощи откажутся вовсе, Ленин написал письмо Чичерину:
"Ввиду того, что подлые американские торгаши хотят создать видимость того, будто мы способны кого-то надуть, предлагаю формально предложить им тотчас по телеграфу от имени правительства за подписью Каменева и Чичерина (а если надо, и моей, и Калинина) следующее:
мы депонируем золотом в нью-йоркском банке сумму, составляющую 120% того, что они в течение месяца дают на миллион голодных детей и больных...
Этим предложением мы утрём нос торгашам и впоследствии осрамим их перед всем миром".
Но и здесь не обошлось без споров. Сталин, ссылаясь на то, что, по его мнению, это не благотворительность, а самая настоящая торговля, предложил взимать плату за провоз посылок от границы и за пользование складами. Слава богу, Ленину удалось убедить Сталина и других в их неправоте:
"... (если даже цель — торговля, то мы должны сделать этот опыт, ибо нам дают чистую прибыль голодающим... Посему брать плату за провоз и за склады не следует)".
В целом АRА накормила в тот год 10 429 399 россиян! А всего продуктов питания, медикаментов и одежды американцы тогда поставили на 63 миллиона долларов. Даже Межрабпому Вилли Мюнценберга такое было не под силу.
Однако, ещё не выехали из страны последние сотрудники АRА, как руководство РКП(б) начало кампанию по дискредитации американцев: многим могло показаться странным, что американская буржуазия помогает Советской России. Но это объясняется просто: ей надо было изучить Россию, найти её слабые места, прощупать измученный разрухой и голодом российский народ... Уже в октябре 1921 г. Троцкий писал, что все эти благотворительные организации помогают России только для того, чтобы снова втянуть её в сферы своих интересов. (Впрочем, всё это была игра на публику, и американцы, кстати, это понимали. Потому что на самом деле 10 июля 1923 года от имени русского народа Советом Народных Комиссаров руководителю ARA Герберту Гуверу и всем сотрудникам этой организации была направлена резолюция со словами благодарности:
"Если сейчас миновала опасность голода и громадные успехи ARA приблизились к концу, Совет Народных комиссаров считает своим долгом от имени миллионов спасённых и от имени трудящегося населения Советской России выразить свою глубокую благодарность этой организации, её руководителю Герберту Гуверу, её представителю в России Колонелю Гаскеллу и всем её сотрудникам и заявить, что народ Советской России никогда не забудет, какую помощь ему оказал американский народ через ARA, и что в этом видится залог для будущей дружбы между обеими нациями").
Решил делом помочь голодающим россиянам и старый друг большевиков и лично Ленина Фриц Платтен. На собственном примере он решил показать, как надо вести хозяйство. Осенью 1923 года он организует в Заволжье сельскохозяйственную коммуну "Солидарность", состоящую исключительно из швейцарских рабочих, откликнувшихся на призыв своего партийного лидера и изъявивших желание переехать в советскую Россию. Для этого им был выделен земельный участок в 626 десятин и имущество в бывшем имении графини Катковой Новая Лава, в шести десятках вёрст от Сызрани. Вступили в коммуну 77-летний Петер и его жена Паулина Платтены, отец и мать Фрица Платтена. Они, как сказано в одной из книг о Фрице, "решились оставить родные места, чтобы на старости лет увидеть зарю новой жизни". В 1924 г. к ним присоединился и Георг, сын Фрица Платтена.
Работали коммунары не покладая рук, по 10-12 часов в сутки. Никакого личного подсобного хозяйства они не имели. Распределение было уравнительным — по едокам. Любопытна система учёта труда: мужчина в коммуне рассматривался как "фактор", то есть полный работник, а женщина — как 0,8 "фактора". Каждому коммунару на руки выдавалась рабочая книжка, в которую он сам записывал, что сделано. Проверку и учёт сделанного осуществлял Совет товарищества.
Чуть позже, вспоминая коммунаров, Фриц Платтен, прозванный коминтерновцами "партийным Одиссеем", писал: "Мои товарищи, так упорно отстаивающие свои идеалы, достойны восхищения".
Через несколько лет коммуна перебазировалась в Московскую область и была преобразована в сельскохозяйственную артель, а потом и в совхоз имени Межрабпома, председателем которого Платтен был до 1930 года. После этого он перешёл на научную работу в Московский международный аграрный институт. В 1934 году в журнале "Аграрные проблемы" была опубликована статья Платтена, в которой он, анализируя состояние дел в сельском хозяйстве Швейцарии, доказывал, что капиталистическое развитие неминуемо ведёт к разорению мелких крестьянских хозяйств, и звал трудящихся крестьян Швейцарии встать на советский путь — объединяться в колхозы.
120
Мирная жизнь постепенно налаживалась. Новая экономическая политика, изменение тактики властей делали своё дело — крестьяне в очередной раз поверили большевикам. И всё-таки тамбовский губком партии и губисполком считали своим долгом, во избежание каких-то очередных провокаций, отправлять по городам и весям совпартработников, которые должны выступать на митингах, рассказывать о достижениях советской власти и призывать крестьян активнее вступать в коммуны, совхозы и создавать на местах партячейки — ведь сообща всегда легче достигать поставленных целей. А цель у советской России была одна — построить социализм.
Захар Устинович Подберёзкин заехал в Вернадовку из Пичаевки, где он выступал на митинге, призывая крестьян активнее участвовать в посевной. Родное село не стояло в планах его поездки, но, проезжая мимо, он не мог не заехать в родной дом, навестить мать, братьев и сестёр. Об отце он даже вспоминать не хотел: ради победы революции и построения социализма, он отказался от отца, ставшего врагом советской власти и убивавшего коммунистов. Но мать есть мать. Да и сёстры ни в чём не виноваты.
Но, узнав о приезде такого важного гостя, как Захар Подберёзкин, секретарь Вернадовской партячейки, разумеется, не простил бы себе, если бы Подберёзкин уехал, не выступив перед земляками. Подойдя к дому Подберёзкиных, секретарь остановился, прокашлялся и нерешительно постучал в окно. Нюрка тут же выглянула в окно.
— Чего тебе? — недовольно спросила она.
— Мне бы с Захаром Устиновичем переговорить.
— Занят он. Устал очень. Отдыхает.
— Кто там, мама? — Захар сидел на лавке за столом и потягивал чай из блюдца да наворачивал варенье деревянной ложкой.
Горячий самовар стоял рядом. Тут же сидела и младшая сестра, с умилением смотревшая на такого важного брата, да прижимала к сердцу небольшую фотографию Захаркиного сына, своего племянника.
— Витька Коновалов пришёл, тебя видеть хочет.
— Кто такой?
Услышав вопрос Подберёзкина, секретарь закричал прямо в приоткрытое окно.
— Я секретарь вернадовской партячейки, Коновалов. Захар Устинович, мне коммунисты не простят, зная, что вы к нам приехали, если я не уговорю вас выступить перед сходом.
Подберёзкин отставил блюдце в сторону, поднялся и подошёл к окну. Глянул сверху вниз на Коновалова, почесал в задумчивости затылок. Действительно, товарищ Коновалов прав. Посетить родное село и не рассказать землякам об успехах советской власти — нехорошо.
— Ладно! Собирай сход через час. Я, конечно же, выступлю.
— Спасибо, товарищ Подберёзкин! — просиял Коновалов. — Вы не сомневайтесь, у нас тут советская власть нынче крепкая, но мужикам будет приятно видеть, каких высот достиг их земляк.
— Ладно, ладно! — усмехнулся Подберёзкин.
— Может, отказался бы ты, сынок, — попробовала отговорить его Нюрка. — Устал ты. Да и как бы чего не вышло.
— Чего не вышло, мать? — сурово глянул на Нюрку Захар.
— Вы тоже скажете такое, мама, — недовольно произнесла дочь.
— Ну, хорошо, хорошо. Это я так... Ляпнула, не подумавши. А всё от того, что редко тебя вижу, сынок.
Захар подошёл к матери, обнял её за плечи и поцеловал в щёку.
— Чаще, к сожалению, приезжать не могу. Вы же знаете, как я занят.
Нюрка лишь молча кивнула, да утёрла заслезившиеся краешки глаз уголком головного платка.
Дарья прибежала из лавки в свой дом и стала кликать Никиту. Всего два месяца назад они обвенчались, мужики помогли им срубить избу на самой окраине Вернадовки. И они стали жить там, практически не общаясь с Нюркой. Никита рассказал матери о том, как погиб Устин, и что его зарубил Захар. Мать тяжело вздохнула, перекрестилась, поплакала, но простила Захара.
— Не кори Захарку, сынок. Ты же сам сказал, что он не видел, кого рубил шашкой. Это война. Отец твой воевал за свои идеи, а брат за свои.
— Мама, что вы говорите? — едва не задохнулся от возмущения Никита. — Испокон веку отцеубийство считалось едва ли не самым страшным грехом.
