Джон Шорс - Танцующая на лепестках лотоса
Воисанна по-прежнему планировала убить его, а затем покончить с собой. Позже, после того, как она выдержит все, что он с ней будет делать, когда он заснет, она прикончит его и сделает это его же саблей. И после этого перережет себе горло. А когда ее жизнь по капельке будет покидать ее, она будет думать о любимых людях, мысленно давая им знать, что она спешит присоединиться к ним.
Чам закончил точить свою саблю и обернулся, чтобы посмотреть на нее. Он был крепким и мускулистым, и она чувствовала его взгляд на своем теле, как будто он трогал ее руками. Дыхание ее от этого еще больше участилось, а комната вдруг закачалась, как при головокружении, когда слишком резко поднимаешься на ноги. Хотя Воисанна хотела быть сильной, чтобы не опозорить своих предков, она вдруг заплакала. Она думала о том, будет ли лучше, если она станет ублажать его, чтобы он скорее заснул и она могла бы убить его, или же ей следует отчаянно сопротивляться, как это сделал ее возлюбленный. Должна ли она драться до последнего, пока хватит сил?
Он подошел к ней и опустился рядом с ней на колени с грацией гораздо более изящного человека.
— Почему ты плачешь? — тихо спросил он почти без акцента.
Не ответив, она вытерла слезы и отвела взгляд в сторону.
— Почему? — повторил он.
Словно заполняя паузу из-за ее затянувшегося молчания, где-то вдалеке прогремел гром.
Брови его нахмурились.
— Ты кого-то потеряла… во время нападения?
Хотя она не хотела отвечать ему, но поймала себя на том, что кивает. Она подумала о своем возлюбленном, о родителях, о братьях и сестрах.
— Всех, — прошептала она.
Глядя на то, как текут по ее щекам слезы и содрогаются плечи, он вспомнил свою юность, когда стал свидетелем гибели всех своих близких от холеры. Умирали они медленно, и хотя он был совсем маленьким, он многое помнил. Сейчас он смотрел на эту кхмерскую женщину и жалел ее. Он не замечал ее красоты, даже не видел ее лица — только ее страдания. Страдания были Асалу хорошо знакомы, он знал о них не меньше, чем крестьянин знает о своей земле, и поэтому ему хотелось, чтобы рыдания этой женщины прекратились.
Он наклонился ближе к ней.
— Мой король, — прошептал он, — отдал тебя мне. И он… он ожидает от меня определенных действий.
Воисанна пожала плечами.
— Но я не занимаюсь такими вещами, — так же тихо добавил Асал. — Я не причиню тебе вреда. Я могу носить саблю, я могу убивать, но я никогда не обижу тебя.
Она внимательно посмотрела на него.
— Почему?
— Потому что это не мой путь. — За тиковой дверью, ведущей в комнату Асала, раздался крик. Он замер, на скулах его заиграли желваки, и он еще ближе склонился к ней. — Но ты должна вести себя так, будто я это сделал, мой король и его люди должны получить то, чего они от тебя ждут.
— А… а чего они ждут от меня?
— Сейчас ты должна скулить. Должна плакать. Ты должна обмануть их.
— Я не могу.
— Можешь. И ты никогда и никому не должна говорить то, что я тебе только что сказал. Если ты сделаешь это, я об этом узнаю и моя жалость к тебе тут же исчезнет.
Воисанна понимающе кивнула.
— А теперь плачь, — шепнул он. — И пусть они слышат твои рыдания.
Она сделала все, как он ей сказал. Начав тихонько хныкать, она вспомнила о своем истинном горе. Перед глазами возникла картина: чамское копье летит и убивает ее любимого. А потом она увидела своего брата, умирающего у нее на руках, почувствовала, как жизнь покидает его, а она отчаянно пытается удержать ее. Ее эмоции, столько времени сдерживаемые, неистово вырвались на свободу, и она, заливаясь слезами, зарыдала по-настоящему. Она думала о своем одиночестве, о том, какой счастливой она была бы после свадьбы, если бы мир вокруг нее не начал рушиться.
Асал громко крикнул, чтобы она умолкла. Затем он ударился плечом о ближайшую стену, хлопнул себя по бедру, причем довольно сильно. Она понимала, что он делает это ради нее, однако его ярость казалась очень реальной. Именно такая злость убила ее семью, разрушила ее город. Она просила его прекратить, а он в ответ крикнул, чтобы она не дергалась. Он поднял над головой деревянный помост и с размаху грохнул его о выложенный плитами пол. Когда он снова звонко хлопнул себя по бедру и закричал на нее, дикая свирепость в его голосе заставила ее в страхе отшатнуться назад.
Снаружи, за восточной стеной их комнаты снова ударил гром, заглушая ее плач. Когда гром начал грохотать регулярно, он перестал кричать. Она заметила, что его бедро стало красным там, где он хлопал по нему, и закрыла глаза, продолжая бояться его, хотя он к ней даже не прикоснулся.
Грудь его тяжело вздымалась, когда он присел рядом с ней и приблизил губы к ее уху.
— Хочешь жить? — прошептал он.
— Нет.
— Ты должна.
— Лучше… умереть.
Он покачал головой:
— Когда-то я был совсем один. И я искал смерти. Но сейчас я ищу жизни.
Она отодвинулась от него.
— Ты должна выглядеть так, будто хочешь умереть, — шепотом продолжил он, — как будто мои побои подталкивают тебя к смерти. Но внутренне ты должна оставаться несгибаемой, должна искать жизнь. И помни: что бы я ни делал для виду, ради других людей, я тоже хочу, чтобы ты оставалась жить.
Воисанна содрогнулась, стараясь сдержать всхлипывание.
— Поэтому завтра, когда ты будешь покидать эту комнату, выходи с таким видом, будто я тебя сломал. И всегда выходи отсюда так, как будто я тебя сломал.
— Но почему? — спросила она; голос ее был тихим, но тон — резким. — Почему ты помогаешь мне?
— Потому что ты достаточно настрадалась. Я — чам, и на моих руках, на моей сабле есть кровь твоих соплеменников. Но, как я уже сказал, с тебя довольно страданий, и пришло время тебе порадоваться жизни.
* * *После не слишком утомительной прогулки пешком на северо-запад от Ангкор-Вата во мраке ночи Индраварман увидел древний и очень изящный храм Баксей-Чамкронг. Он был построен в форме ступенчатой пирамиды, а на вершине ее располагалась кирпичная башня, покрытая штукатуркой, на которой были вырезаны надписи, восхваляющие предыдущих кхмерских королей.
Баксей-Чамкронг на языке кхмеров означает «птица, дающая укрытие под своими крыльями». Это название связано с легендой об одном кхмерском короле, который был вынужден бросить свой трон и спасаться от врагов бегством. Когда он бежал с поля битвы, рядом с ним на землю села громадная птица и, расправив свои крылья, защитила его. Он получил возможность, оставаясь под ее прикрытием, сражаться со своими недругами. Храм этот, похоже, был возведен, чтобы восславить это чудесное спасение, потому что внутри башни на возвышении стояли золотые статуи индуистского бога Шивы и его супруги Деви.
Когда Индраварман внимательно рассматривал эти статуи, ему при мерцающем свете свечей казалось, что они раскачиваются. Хотя он уже разграбил Ангкор, но он не знал, что делать с этими изваяниями. Они восхищали его, и теперь, когда он стал правителем этого громадного города, он не спешил уничтожать его красоты.
Рядом с Индраварманом стоял его главный ассасин — высокий, худой и очень мускулистый По Рейм. Хотя в руке у По Рейма было копье, он предпочитал пользоваться ядом, ножами и плетеной удавкой, которой душил своих врагов, заходя со спины. На шее у него висел коготь тигра, которого По Рейм выследил и убил. Величавое лицо этого человека напоминало Индраварману бесчисленные статуи Ангкора — губы, застывшие в полуулыбке, и глаза, от взгляда которых, казалось, невозможно укрыться. Кожа у этого убийцы была светлее, чем у большинства его соотечественников, и это нравилось королю.
Индраварман посмотрел вниз, на двор, окружавший храм. Несколько громадных фиговых деревьев служили его людям укрытием от дождя. Под одним из этих деревьев стояла Тида — самая красивая из всех женщин, которых Индраварман когда-либо встречал; ее взяли в плен, когда захватывали Ангкор. «Даже Ангкор-Ват, — подумал он, — во всем его немыслимом великолепии не может сравниться с ее утонченной красотой». Изящное тело — само совершенство, большие, необычные для кхмеров глаза, а все достоинства ее редкой женственности в довершение подчеркивали соблазнительные губы. Имя ее означало «полная луна», и Индраварман подумал, что ее родители проявили мудрость, назвав так свою дочь.
Последние несколько недель чамский король проводил время со многими кхмерскими женщинами. Но он прогнал их всех после того, как сегодня впервые увидел Тиду. Однако Индраварман еще даже не говорил с ней, и в данный момент, глядя на нее, стоящую под дождем, он очень хотел прикоснуться губами к этим губам.
Внезапно, в порыве нетерпения, Индраварман резко обернулся к По Рейму.
— Джаявар продолжает представлять для нас угрозу, — шепнул он. — Он сейчас может быть далеко отсюда, но даже далекая буря в море заставляет моряка быть начеку. И точно так же, как моряк постоянно должен следить за небом, я должен следить за джунглями.
