Анатолий Домбровский - Платон, сын Аполлона
— Тьфу! — совсем разозлился Перикл-младший. — Знал бы, о чём ты скажешь, не стал бы допытываться. Глупость всё это, а не истина. Смерти нет! — выкрикнул он. — Выпьем за то, что её нет! И через эту истину будем смотреть на жизнь!
Смерти нет? Смерть, как и рождение, не начало и не конец: это всё равно как если бы человек вышел из дому, а потом вернулся обратно и назвал при этом уход из дому рождением, а возвращение — смертью. Ушёл и пришёл к своему вечному жилищу...
— Эскато бабелои! Эскато бабелои! — кричал герольд, предваряя торжественный проход мистов при свете факелов через калитку в ограде, ведущую во внешний портик телестериона, — Непосвящённые изыдите! Эскато бабелои!
Этот его призыв относился к тем, кто не принял первое посвящение в Агрее, на малых мистериях, и не получил в храме Коры чёрный плащ. Когда же все мисты вошли в портик, герольд предупредил, что всякого, кто осмелится войти в пределы храма Деметры с осквернённой неверием и дурными поступками душой, ждёт смерть. Не та кончина, за порогом которой — вечная жизнь, а та, что зовётся падением в Тартар. Тот же, кто чист, пройдёт невредимым через царство Аида, через мрак к свету.
Следующий обряд многих развеселил. Мистам раздали шкуры оленей, в которые надо было облачиться. Возникшая кутерьма походила на игру детей, примеряющих чужую одежду, но невольное веселье старательно скрывалось под суровым взглядом герольда. Ведь оленьи шкуры — не карнавальный костюм и не обычная одежда вроде гиматия[36] или хитона, а знак грубой и смердящей плоти, в которую погружена в своём земном странствии человеческая душа. Как только с облачением было покончено, герольд приказал погасить факелы и следовать за ним в тёмный лабиринт под телестерион.
Шли медленно, держась друг за друга, в полной тишине, касаясь время от времени плечами холодных каменных стен и осторожно ступая босыми ногами. Иные постанывали от страха подземной тьмы, другие шептались, окликая друг друга. Были, конечно, и те, кто хихикал, не боясь гнева богов. Но вскоре и тихие стоны, и шёпот, и сдержанный смех были заглушены громкими и грозными голосами, доносящимися из гулкой тьмы подземелья. Вдруг сверкнула ослепительная молния и зарокотал гром. Непроглядная тьма ещё более сгустилась, будто все погрузились в чёрную морскую пучину. И подобно тому, как ночью на поверхности моря возникает таинственное свечение, из мрака стали всплывать странные, пугающие образы чудовищ — драконы, химеры, сфинксы, гигантские злобные привидения, терзающие свои окровавленные жертвы. Впрочем, их не удавалось разглядеть как следует. Они загорались как вспышки и гасли, едва возникнув, чтобы тут же уступить место новым видениям. Рычанье, стоны и голоса... Трудно было представить, как удалось устроить подобное представление, если только происходящее не было реальностью.
Позже, когда Платон станет обсуждать увиденное в подземном лабиринте телестериона с Критобулом и убедится, что их видения были разными, он придёт к мысли, что диковинные картины возникали не из тьмы лабиринта, а из глубин их терзаемых душ. Ещё более убеждали в этом другие испытания, которым подверглись мисты в глухом склепе. Там их встречал жрец в черно-красной полосатой одежде. Он стоял рядом с медным треножником, на жертвенной чаше которого плясали язычки зелёного и жёлтого пламени. Каждому входящему жрец давал щепотку какого-то зелья и приказывал бросить её на жертвенник. Пламя на мгновение вспыхивало сильней и тут же пропадало в облаке светящегося дыма, который быстро расползался по всему склепу, дурманя своим запахом.
— Ищи выход! — приказывал жрец.
И мист, плутая в дыму, пытался найти дверь, чтобы выбраться из склепа. Увы, это удавалось не сразу: и голова кружилась, и ноги плохо слушались, и чарующие видения звали не в ту сторону, куда следовало идти. Одним чудились нимфы со страстно протянутыми, зовущими руками, другим — лица прекрасных юношей, как, например, Критобулу, о чём он потом рассказал Платону. Но как только мист устремлялся, не владея собой, к милому образу, он тотчас превращался в нечто отталкивающее и пугающее — летучую мышь, собачью морду, зубастую пасть дракона.
— Проходите! Проходите! — между тем продолжал командовать жрец. — К выходу! К выходу!
И мисты, послушные его воле, бросались, казалось, к спасительному свету, но их тут же начинал кто-то хватать, обнимать, толкать, валить на землю. Тех, кто падал без сил, подхватывали более крепкие, лучше владеющие собой, и доводили до заветной двери в телестерион. Там, в центре огромного круглого зала, стояло высокое Древо сновидений, позванивающее сверкающей бронзовой листвой. В его кроне можно было хорошо разглядеть всё то, что недавно довелось увидеть мистам в лабиринте и склепе. Воплощённые в металле химеры, вампиры, драконы, горгоны, совы, летучие мыши, гарпии, демоны всевозможных бедствий, преследующих человека при жизни, висели на бронзовых ветвях, готовые, кажется, броситься на пришедших по первому мановению руки Плутона, или Грозный Бог, одетый в пурпурную мантию, с трезубцем в руках восседал на троне под Древом сновидений и мрачным взглядом озирал вошедших, жавшихся к стенам, вдоль которых, впрочем, стояли скамьи, дабы утомлённые мисты могли присесть и перевести дух. Рядом с Плутоном, как отдохновение для глаз, как вздох облегчения, стояла прекрасная и вечно юная Персефона, душа всего живого, защитница всех, кто по воле судьбы оказался в царстве её мужа, царя преисподней Аида. Она печальна, но светла лицом, как восток пред восходом солнца, хотя облачена в траур. На её чёрном одеянии, как звёзды на ещё тёмном куполе неба, сверкают серебряные слёзы, а на прекрасной голове сияет золотой венец — символ лучей готового взойти солнца. Это уже не та Персефона, какую мисты видели в гроте Агреи, но они узнают её, она уже была с ними, она их всех объединяет, и они чувствуют в ней свою заступницу. Бледная улыбка юной богини дарит посвящённым надежду на возвращение к свету. Персефона выведет их из подземелья, из лабиринтов тьмы, из склепов мертвецов, из-под мрачных ветвей Древа смертных сновидений. Соблазнённая речами Эрота, она спустилась в царство Аида, чтобы познать тайны жизни и смерти, добра и зла. Теперь и они, посвящённые, познали этот путь, узрели свою душу там, где нет зрения, услышали её там, где нет слуха, — нашли её в себе. И поняли: страсти увлекают душу в чёрные подземелья, но очищение души от тёмных страстей возвращает её к звёздам. Химеры ночи и свет небесный — жизнь и смерть.
Трубный призыв огласил весь телестерион:
— Деметра ожидает свою дочь! Иакх возвратился! Мисты, идите к храму!
Персефона встрепенулась, лицо её оживилось, и она поднялась с трона.
— Моя мать! — вскрикнула она, пытаясь куда-то бежать, но мрачный Плутон ухватил её за руку. — Моя мать! — забилась она, как бабочка. — Там свет! Там моя мать! Иакх! — выкрикнула она из последних сил и упала на трон как мёртвая.
Свет в телестерионе погас.
— Умереть — это возродиться! — послышался громкий голос в наступившей тьме. — Ослепнуть во тьме смерти — это прозреть при свете вечной жизни!
Но светлым остаётся лишь один выход. Мисты устремляются к нему. Там, у двери, они сбрасывают с себя оленьи шкуры, жрецы окропляют их очистительной водой и возвращают прежние одежды — льняные покрывала посвящённых. Затем прошедшим испытания вручают священные символы: увитые плющом тирсы и корзинки с таинственными предметами, на которые разрешалось взглянуть лишь в конце мистерий, в присутствии первосвященника Элевсина.
При свете факелов все собираются в галерее героев и полубогов и ждут восхода солнца, устремив взоры к светлеющему востоку. И вот оно поднимается над дальним заливом. Вспыхивает то рубином, то золотом, вздрагивает, словно от утренней прохлады, закипает, плавясь от небесного огня, — и всё небо, вся земля наполняются ликующим светом нового дня.
Иерофант, первосвященник Элевсина, благородный статный старец в пурпурных одеждах, простирает руки навстречу солнцу и говорит:
— Вы посвящаетесь в великую тайну, записанную на плитах каменной книги. Она не может быть пересказана при других обстоятельствах и в другом месте. В этом случае она становится ложью и кощунством, которые караются смертью. Эта тайна живёт здесь. Итак, распечатайте корзины и взгляните на золотые предметы, заключённые в них. Они символизируют животворность и плодоносность — это сосновая шишка, материю и дух — это змея, совершенство и цель — это яйцо. И вот тайна, которая складывается из этих зримых символов и которая записана в каменной книге Элевсина: «Копх От Рах!» Копх — страстное желание добра и красоты; От — вечная бессмертная душа мира; Рах — круг или кольцо возвращения. И пусть это живёт в вашей памяти призывом: страстные желания добра и красоты да возвратят вас на вечные круги бессмертной мировой души! Животворение духа, стремящегося к божественному совершенству, освобождает нас от плена тяжкой и тёмной плоти ради жизни вечной. Золотая шишка, золотая змейка и золотое яйцо да напомнят вам об этом священном и великом откровении. Вы — посвящённые! Вы — в сиянии света! Идущие к свету побеждают смерть! Идущие к свету обретают вечную жизнь! Вы слышите пение блаженных!
