Нина Молева - Граф Платон Зубов
Достаточно монархине один-единственный раз, в ответной записке, из вежливости побеспокоиться о его здоровье, посоветовать не рисковать собой — и ровно через месяц Потемкин, отмахнувшись от всех своих воинских обязательств и подвигов, в Петербурге. Что там в Петербурге — во дворце, в личных комнатах, рядом с покоями императрицы!
«Здесь у двора, — с иронической невозмутимостью замечает в одном из частных писем Д. И. Фонвизин, — примечательно только то, что камергер Васильчиков выслан из дворца, и генерал-поручик Потемкин пожалован генерал-адъютантом». А дальше все было лишь естественным следствием «личных комнат». Подполковник Преображенского полка — полковником здесь числилась сама императрица. Член Государственного совета. Абсолютное влияние на иностранные и внутренние дела. И между прочим — звание главного командира Новороссии. Это и многое другое за каких-нибудь полтора года. О выезде из Петербурга, реальном осуществлении этих последних, «командирских», обязанностей, естественно, не могло быть и речи.
Потемкин занят упрочением своего положения в столице. Тем более, что обычной судьбы всех въезжавших во дворец и выезжавших из дворца фаворитов он с самого начала не мыслил себе разделить. К власти Потемкин рвался для того, чтобы сохранить ее за собой. Теперь уже до конца.
«Случайные люди» доигрывают свои роли по-разному. Одни униженно благодарят Екатерину за былую честь, торопятся вымолить лишние подарки себе, родным. Другие пытаются бороться за ускользающий «случай», представляют ревность, отчаяние, даже страсть. Третьи удовлетворяются отступным — в этом Екатерина не скупилась: лишь бы побыстрее с глаз долой. Императрица не терпит (на словах) теней прошлого. Потемкин — исключение и притом единственное. Самоуверенный и внимательный. Бесконечно равнодушный и безошибочно умеющий угадать каждую слабость. Предупредительность любовника он легко подменяет преклонением верноподданного, уходит за атрибуты церемоний, с годами все более пышных, исключительных, заставляющих о себе говорить все европейские дворы.
Словно совершается чудо Галатеи наоборот — живая женщина превращается во все более совершенную и недосягаемую статую божества. И творец-фокусник все дальше отступает от дела своих рук, будто сам изумляющийся совершающимся, будто сам охватываемый все более благоговейным трепетом. И в этом есть свой особый оттенок: не униженный верноподданный, но смертный, ослепленный сиянием неожиданно явившегося божества.
Таков театр для всех. Потому бывший фаворит и не в тягость, потому нет никакой неловкости в обращении с ним и спустя двенадцать лет после «выхода из дворца» можно ему собственноручно написать: «Папа, по написании моего письма последнего я получила твое письмо. Слава Богу, что ты здоров, пожалуй, поберегись. Я из Москвы уже выехала; мне, кажется, весьма рады были. Прощай. Бог с тобою. Папа, я здорова. Котенок твой доехал со мною здорово же».
Вот так — попросту, по-домашнему, без претензий на глубокие мысли, изысканный французский стиль, афоризмы, без которых не позволила бы себе ни одного письма напоказ. И не отсюда ли упрямые слухи о тайном венчании в Москве, о брачных венцах, хранившихся вплоть до XX века в церкви Большого Вознесения у Никитских ворот (где спустя полвека венчался Пушкин)? И тем не менее взаимоотношения Екатерины и Потемкина были далеко не так просты. «Светлейший» мог многое себе позволить, но был должен ни на минуту не забывать своего подчиненного положения. У подножия престола Екатерины, которая могла совершенно откровенно, ни от кого не скрываясь, сказать: «Я согласна с мнением моего Совета, когда его мнение согласно с моим». Иллюзии независимости и власти вельмож, их сходства со всеми восточными властителями оставались только иллюзиями.
Часть II
Отсветы Тавриды
Г. А. Потемкин — посланнику английского короля Георга III при русском дворе лорду графу Д.-Г. Мальмсбюри. Петербург.
…Льстите как можно больше и не бойтесь в этом пересолить.
Из донесения лорда Д.-Г. Мальмсбюри в Лондон. Петербург.
Внутренность двора представляет подобную же картину легкомыслия и небрежности. Старость не усмиряет страстей: они скорее усиливаются с летами, и близкое знакомство с одной из самых значительных европейских барынь убеждает меня в том, что молва преувеличила ее замечательные качества и умалила ее слабости.
Франция. Париж. Версальский дворец. Маркиз де Мариньи, занимавшийся иностранными делами у Людовика XVI, граф де Сегюр.
— Граф Луи Филипп де Сегюр д’Арекко!
— Отлично! Льщу себя надеждой, досточтимый граф, что столь ранний визит к королевскому министру не слишком вас обеспокоил? Просто дело не терпит, и его королевское величество заставил меня нарушить ваш утренний отдых.
— Нисколько, господин министр. Вы же знаете, я только что вернулся с театра военных действий американской войны, где понятия отдыха и удобств вообще не существует.
— Тем тяжелее для меня моя миссия, граф. Прямо из Америки я вынужден предложить вам отправиться в снега России.
— Бог мой, это действительно метаморфоза!
— В качестве чрезвычайного и полномочного посланника, граф. И, пожалуй, для экзотики здесь меньше всего остается места. Вы в курсе завязавшегося в тех местах политического узла?
— Не слишком, господин министр. Я был поглощен американскими событиями, а они так разнятся от европейских.
— Начнем с другого. Вы принимаете назначение, граф?
— Мой долг — служить воле моего короля.
— Превосходно. И я думаю, ваше решение окупится для вас сторицей тем множеством впечатлений, до которых вы всегда были охотником. Итак, двор Екатерины. Великой Екатерины, как она предпочитает, чтобы ее называли.
— Тщеславные женщины!
— Умноженное на тщеславие, присущее каждому венценосцу. Есть и еще один немаловажный оттенок в этом аккорде человеческих страстей. При всем своем незаурядном уме она еще хочет быть и неотразимой красавицей, завоевательницей всех попадающихся на ее дороге мужских сердец.
— Но насколько я понимаю, Екатерина далеко не молода.
— Ей около шестидесяти. Надо отдать справедливость монархине, она по общим отзывам совсем неплохо сохранилась, каждое утро усиленно обтирается льдом, поднимается с постели с зарей, ведет очень размеренный, годами упорядоченный образ жизни, в который обязательной составной частью входят аманты.
— Их много?
— Достаточно много. И что главное — с годами их влияние становится все более ощутимым. С первыми императрица почти не считалась. В отношении последних, как следует из петербургских донесений, иначе.
— Они умны? Деятельны?
— О, это не тот принцип отбора, которым руководствуется монархиня. Все решает внешность и собственно мужские достоинства. И это лишь задним числом, в переписке со своими многолетними корреспондентами — французскими философами — она начинает оправдывать появление каждого нового лица его некими невероятными талантами.
— Такое уже встречалось в истории.
— И да, и нет. Никто из монархов, насколько мне подсказывает память, не старался оправдаться в своих поступках. Великая Екатерина, несмотря ни на что, хочет еще быть добродетельной, мудрой и неизменно печься о благе своего народа.
— Нелегкая задача!
— Которую дипломат, тем не менее, должен иметь в виду. Моя обязанность предупредить, граф, и еще об одном возможном повороте событий. Вы молоды — тридцать лет не возраст для кавалера, — не вправе жаловаться на свою внешность, поэтому… Впрочем, вы еще пишете пьесы для театра, а императрица сама имеет слабость к театру и сочинительству.
— Мой Боже, еще и это!
— Не падайте духом. Ее литературные опусы, по свидетельству окружения, не так уж плохи, тем более что при ней состоит целый штат литературных секретарей, которые заняты усовершенствованием стиля своей высокой покровительницы. Как на французском, так и на русском языке, пользуясь которым, она так и не сумела избавиться от неправильного выговора. Впрочем, русский язык невероятно труден.
— Я не буду искать внимания императрицы.
— Напротив. В этом внимании нет ничего предосудительного. Польскому королю Станиславу Понятовскому недолгий роман позволил решить многие государственные проблемы.
— Даже королю?
— Я бы не стал вас снабжать непроверенными сведениями, граф. Дипломатия — искусство безукоризненного расчета. Правда, вот уже четвертый год Екатерина занята очаровательным молодым человеком — неким полунищим дворянчиком Ланским, но это не мешало императрице время от времени заглядываться и на других придворных красавцев. Но вот настоящим влиянием при дворе продолжает пользоваться ее давно получивший отставку любовник — князь Григорий Потемкин.
