Константин Коничев - Русский самородок. Повесть о Сытине
Желаю Вам доброго здравия.
М. Микешин».Прочел Сытин письмо и рассудил так:
«Опять о Епихе! Да что ж он на нем помешался, что ли? Или имечко Епифана Премудрого ему взлюбилось? Тогда зачем же Премудрого, как он величается в святцах и Четьи-Минеях, превращать в дурака?.. При всем почтении к автору нельзя ему позволить такую насмешку над крестьянином. В сказках даже Иванушка-дурачок оказывается умнее и барина, и попа. Нет, Михайло Осипович, не годится… Так ему скажу, пусть еще подумает, да мужика Епиху не обижает».
А письмо скульптора Микешина, как человека весьма уважаемого, приберег Иван Дмитриевич на память, дабы самому вспомнить и другим поведать, как совершенствовался лубок…
ПОСРЕДНИЧЕСТВО С «ПОСРЕДНИКОМ»
Еще до того как стать владельцем собственной литографии и книжной лавки, Сытин нередко видел Льва Николаевича Толстого у Ильинских ворот в Никольском рынке. Сытин тогда служил у Шарапова, за книжным прилавком, и, конечно, для него и для самого хозяина каждый раз появление писателя было важным событием. Сколько-нибудь известные писатели считали ниже своего достоинства заглядывать на Никольский рынок, рынок дешевого и грубого лубка, состряпанного за самую низкую цену «подворотными» авторами. А тут вдруг стал появляться сам Толстой, и чаще в такую пору, когда со всех концов России на Никольский рынок в Москву приезжали закупщики, разносчики-офени за книжками и картинками, выходившими большими тиражами.
Лев Николаевич заходил к Шарапову в лавку, расспрашивал хозяина о способах продвижения книги в деревню; прислушивался к мужицким разговорам. Шарапов хвалился тем, что лучше всего книги и картинки идут на ярмарках, где бывает большое скопление деревенского люда, и что охотнее всего покупают раскрашенные лубки с чертями. Из божественных – ходкий товар картины «Страшного суда» да лики святых, которые, по мнению верующих, могут пред богом изыскать для крестьянина пользу. К таким святым ходатаям относится Пантелеймон-целитель, покровитель коневодства Георгий Победоносец; от пожаров оберегает «Божья мать – неопалимая купина», ремесленники спрашивают святых Козьму и Демьяна.
– Выходит, ваше сиятельство, по мужицкому разумению, как слуги перед царем на земле не все одинаковы, так и святых бог не уравнял, одни приносят пользу, а других нет смысла и молитвами тревожить. Посмотрите, ваше сиятельство, наши новинки, может, что и приглянется, – предлагал Шарапов, а его приказчик Иван Сытин выкладывал на прилавок книжку за книжкой.
Лев Николаевич скидывал башлык, прятал рукавицы в карман и принимался разглядывать книжки всех сортов, вышедшие у разных издателей Никольского рынка. Иногда, сурово сдвинув брови, Толстой ворчал себе под нос, но так, чтобы и хозяин с приказчиками и посторонние слышали, а иногда смеялся до слез, и снова осуждающе ворчал.
Вот он взял с прилавка первую попавшуюся книгу с несуразной обложкой: две голые женщины поддерживают щит с изображением сердца, охваченного пламенем. Длинное заглавие гласило:
«Ключ к женскому сердцу, или Вернейшее средство покорить самое неприступное сердце. Составлено Дон Фердинандом, покорителем 473 женских сердец и благополучно скончавшимся на руках 474-й обожательницы; от роду ему 97 лет, 3 месяца, 9 дней, 5 часов и 3½ минуты».
Лев Николаевич громко расхохотался, перелистал несколько страничек массового «покорителя сердец», спросил:
– И покупают?
– Да еще как, ваше сиятельство! Народ любит про всякое баловство. До серьезного еще не подтянулись, ваше сиятельство. Такие-то броские книжонки хорошо идут. А вот про житие Павлина Ноланского не покупают. Некоторые нажглись и другим советуют не покупать. А суть в том, что этот святой советует читателю все раздать, а затем идти в рабство. Пожалуй, мало у кого отваги хватит решиться на такой «подвиг»…
– Что ж, правду сказано, – заметил Лев Николаевич. – Мужик сер, да ум у него не черт съел. Научится крестьянин разбираться в книгах.
Толстой взял с прилавка еще книгу. На обложке значится: «Старец Иринарх». Тоже житие. Издание «Товарищества общественной пользы». Знал Лев Николаевич, что это возникшее в ту пору издательство поставило целью своими книжками преодолевать и вытеснять с книжного рынка вульгарные лубочные книжки. Он знал также и, конечно, не одобрял деятельность святого самоистязателя Иринарха. А потому, перелистав эту книжку, он обратился не к старику хозяину, а к приказчику Сытину с хитрым вопросом, знает ли он товар, которым торгует.
– Скажите, молодой человек, о чем в этой книжке говорится, что полезного проповедуется? Вы прочли ее?
– Торопясь, ваше сиятельство, торопясь прочитал, самое главное тут об этом Иринархе…
– И что о нем, это главное?
– А то, ваше сиятельство, как он себя мучает, истязает тело ради спасения души. Он приковал себя цепью к матерому пню, чтобы не оторваться, и обвивает себя цепью вокруг…
– Как тот самый пушкинский кот у лукоморья… – усмехаясь в бороду, подсказал Толстой Сытину.
– Похоже, ваше сиятельство. А еще этот Иринарх навздевал на себя сто сорок медных крестов, семь вериг, восемнадцать оков ручных и много прочего, да вдобавок лупит по своему телу железной цепью. Тем и спасается…
– А вывод из этого? – насупившись, спросил Толстой. – Вывод какой? Что умный мужик скажет, прочтя эту книжку?
– Умный? Разумею, что он его… дураком, сумасшедшим назовет.
– И не ошибется! – резко подтвердил Толстой и, небрежно швырнув книжку на прилавок, обернулся к Шарапову. – Так вот, Петр Николаевич, вы хотели бы быть этим Иринархом? Нет. Так зачем же столь дурное влияние мужику? И кто издает? Интеллигентное общество, да еще московский комитет грамотности. Как им не стыдно?! Вашим «подворотным» писакам, пьяным сочинителям неслыханных «покорителей сердец», можно всякую чушь простить. А московскому товариществу «общественной пользы» непростительно!.. «Иринархам» не одолеть лубка. Не тот конек, не тот. Сплошной хаос! Одна цель видна – больше, больше, а чего? Пусть люди сами разбираются. Что ж, пожалуй, в этом хаосе изданий есть своя упрямая логика: какова Россия – таков и товар, – рассудил граф, продолжая разглядывать красочные книжные обложки. – И все-таки надо обновлять товар. Лубок очень свирепствует, застилает деревню всякой чертовщиной, принижает человеческое сознание, не возвышает душу. Не такая книжка теперь нужна народу. Однако сразу лубок не одолеть: нужно время, силы писателей. Но способ продвижения книги в народ у ваших книгонош-лубочников, неоспоримо, самый верный.
– У нас, ваше сиятельство, выбор велик, на всякий вкус книжечка найдется. Уж если зашел к нам покупатель, то редко кто выйдет без покупки, – сказал Сытин и стал книжку за книжкой выкладывать перед Толстым. Тут были жития святых и такие книжки, что от одного названия у робкого волосы станут дыбом, а прочтя, со страху ночью во двор не выйдешь: «Ночь у сатаны», «Мертвые без гроба», «Убийство на дне моря», «Чертово гнездо», «Таинственный черный рыцарь, или Страшная казнь самого себя»…
– Есть, ваше сиятельство, и про героев: «Ермак Тимофеевич», «Белый генерал Скобелев»…
– Эти герои всем известны, – перебил Толстой Сытина, – а вот бы надо печатать про каких героев книжки: в Туле учитель во время пожара спас детей, а сам погиб; или был такой доктор Дуброво, высосал у больного ребенка дифтеритный яд, сам погиб, но ребенка спас! Вот это, я понимаю, герои, которые жизнь и душу положили за други своя…
– Так за чем же дело, ваше сиятельство, пишите про них, народу полюбится, да вашим слогом – зачитаются, – учтиво проговорил Сытин, не сводя глаз с графа Толстого. – Пишите, а мы в продажу возьмем. Ход дадим!.. Вам самому, конечно, несподручно торговать книгами. Вашему делу посредники нужны.
– А вот это вы, молодой человек, очень верно подметили. Без этих народных «апостолов», без офеней в издательском деле, в распространении народной книги не обойтись. А читатель растет, ах как растет, обгоняет, уже обогнал рост книжных изданий. А что дальше будет, господа, могу судить я по нашей Тульской губернии. Если до отмены крепостничества в деревнях Тульской губернии было только одиннадцать школ, то спустя три года, благодаря уставу, дозволяющему открывать частные и общественные школы, их стало тысяча сто двенадцать!..
В лавку заходили покупатели и офени. Некоторые, не зная Толстого, запросто вступали с ним в разговор. Шарапов тихонько обрывал их:
– Поаккуратней, мужички, это хоть и просто одетый, а его сиятельство граф, писатель Толстой…
Спустя недолгое время после того, как Сытин отделился от Шарапова и с его помощью открыл свою типолитографию и книжную лавку, Лев Николаевич стал заходить к Сытину и присматриваться к его бойкой торговле, к умению привлекать книжных разносчиков, стекавшихся отовсюду.
