Роберт Гулрик - Верная жена
— Вы готовите божественно.
— Я научилась этому давно, еще девочкой. Тогда я работала в большом доме. Давно. И мне приятно снова этим заниматься. Делать все как положено.
— В большом доме?
— Да. Много лет назад.
— Что это был за дом?
— Он и сейчас есть.
— Где?
— Неподалеку. Меньше мили отсюда. Мы туда никогда не ходим.
— И что он собой представляет?
Может, из большого дома и перекочевали сюда красивые вещи известных фирм-производителей?
— Неважно. Мы там не бываем. Снег не прекращается, так что скоро вкусной еде придет конец.
Миссис Ларсен оставила ее одну за длинным столом со сверкающим серебром.
Кэтрин разбиралась в блюдах. Во французской кухне, с которой знакомилась в библиотеке. Сама она никогда не готовила, но помнила наизусть рецепты соусов. Она старалась не быть чересчур любопытной, потому что ее расспросы явно заставляли миссис Ларсен нервничать.
Чему только не научишься в библиотеке! Например, изготовлению ядов. Страница за страницей — все о ядах. Просто, словно кулинарная книга. Если умеешь читать, можешь отравить кого угодно, и никто ничего не заподозрит.
В доме Ральфа Труита книги отсутствовали. Зато было старое пианино, накрытое вышитой испанской шалью. В перерывах между уходом за больным Кэтрин играла маленькие пьесы. Она не знала, на каком положении здесь находится, а подсказать было некому. Во всяком случае, не миссис Ларсен. Та была честной женщиной и считала таковой свою гостью. Наверное, полагала, что простые спокойные люди умеют себя занять. Она была очень добрая, эта миссис Ларсен, в отличие от ее низенького худого мужа. Тот смотрел на Кэтрин подозрительно и обращался к ней с плохо скрываемым презрением.
— Да брось, Ларсен, — как-то прошептала служанка мужу, — Перестань. Дай бедной девушке шанс.
«Шанс на что? Если бы только они знали!» — подумала Кэтрин. Она чувствовала себя скованно, не понимала, как себя вести. Смотрела в окно на замерзший пейзаж и вспоминала о драгоценностях под снегом. Беспричинно плакала.
Как-то они перекладывали тяжелое тело Труита на чистые белые простыни.
— Я не переживу этого, мисс, — вдруг произнесла миссис Ларсен, — Не переживу, если его опять обидят.
— Его кто-то обидел?
— Все. Довольно давно. Но такие вещи не проходят. Это разрушило его жизнь.
— Вы очень его любите.
— Точнее, уважаю. Такое горе нельзя не уважать. Я взяла бы в руки ружье. Если б вы обидели его, я бы вас застрелила.
— Я не обижу его.
— Вам я верю.
Кэтрин обманывала, хотя сейчас она точно не обидела бы Ральфа. Сначала он должен поправиться. Он не умрет, оставив ее без любви или без денег. После столь долгого путешествия на поезде она не может уехать с пустыми руками.
Она кормила Труита с ложки. Осторожно стирала пот со лба. Снимала рубашку, когда у него начинался сильный жар. Как-то Кэтрин попросила Ларсена привезти врача, который жил в нескольких милях в занесенном снегом городе. Но слуга видел, что Кэтрин ухаживает за больным не хуже доктора, да и сугробы с каждым днем становились все глубже. Не было смысла никуда ехать.
Также Кэтрин поила Ральфа горячим чаем. Закутывала ноги тяжелым шерстяным одеялом. Дежурила подле него. Вместе с миссис Ларсен вынимала его обнаженное тело из ванны.
Пробуждалась ночью и стояла над ним, трясшимся от лихорадки. Ложилась рядом, прижималась к нему. Тепло ее тела проникало в него, и озноб проходил. Ее соски приподнимались и передавали тепло в дрожащую спину Труита.
Ей казалось, что это — эротическое обаяние человеческой нежности. Комфорт доброты.
Руки Кэтрин двигались по его телу, как и многие руки, ласкавшие ее. Когда озноб проходил и он снова спокойно засыпал, она опускалась в кресло и ждала рассвета. Ее саму колотило. Она дрожала, молча уставившись в темноту.
На четвертую ночь жар спал. Снег закончился. Труит будет жить. Она спасла его.
Часами Кэтрин сидела в темноте у окна своей спальни с голубым флаконом на подоконнике. Снег блестел в лунном свете. Казалось, она попала в волшебное королевство, о котором мечтают маленькие девочки.
Снег был вечным, бескрайним. Он лежал во дворе, На крыше сарая, на гладком круглом пруду возле далекого поля. На нем не было ни следа, ни отметины. Непроходимая серебряная снежная пелена. Совершенство.
«Вот увидишь, — думала Кэтрин, — рано или поздно все придет в движение». Она начнет все сначала. Это не просто грезы. Это возможно.
Так она и провела всю ночь. Ей было тепло и удобно в простом платье. Утром она собиралась поговорить с Ральфом Труитом.
Глава 7
Поднялось солнце, и снег приобрел цвет меди, как у новой крыши, затем стал розоветь, неожиданно побелел и засверкал. Сарай и другие постройки плавали в дымке ослепительного света, и Кэтрин прикрыла глаза рукой.
Она тщательно оделась и спустилась по лестнице спящего дома. Уселась на табурет и тихо, чтобы никого не разбудить, заиграла прелюдию Шопена, не самую трудную. Она чувствовала, что Ральф на пороге, у нее за спиной, однако же вздрогнула, когда он подал голос.
— Это было любимое произведение моей жены. Она часто его играла.
Больной был слаб, он сгорбился, словно пришел, опираясь на палку.
— Извините. Я не буду больше играть.
— Нет, нет. Мне хочется послушать. Пожалуйста.
Кэтрин не пропускала ни ноты. Играла, как она надеялась, просто и красиво, скрывая за отсутствием бойкости недостаток мастерства. Затем она поднялась села напротив Ральфа возле камина. Он был ужасно бледен и печален. Возможно, мелодия разбудила в нем тоску по покойной жене.
— Мой отец верил, что музыка — голос Бога, — произнесла Кэтрин спокойно, словно усмиряла испуганную собаку. — Он был миссионером. Мы путешествовали по миру, были в Африке, Индии, Китае. Там, куда его призывали нести глас Божий. Умер он в Китае оставив сиротами нас с сестрой. Он использовал музыку для сближения с людьми в странах, где не понимают английского. Отец считал музыку универсальным языком и верил, что Бог общается с людьми посредством музыки. Ему казалось, что я хорошо играю
И Кэтрин поведала о народах Африки и Китая о том, что людей трогали ее неуклюжее исполнение и проповеди отца. В конце концов они принимали христианство. Их души были спасены от ада.
Все это она, конечно, выдумала, взяла из библиотечных книг, из которых почерпнула сведения об обычаях африканских племен, о яркой и строгой одежде женщин при китайском императорском дворе, об их крошечных ногах и голосах, напоминающих пение птиц. Она описывала подробности, а Труит внимательно слушал.
Когда она закончила, слишком быстро, на ее взгляд, выложив свои скудные познания, он выдержал паузу и спросил:
— Кто вы?
— Я Кэтрин Лэнд. Та особа, которая посылала вам письма. Я не женщина с фотографии, но письма мои.
Ральф поправил брюки, судя по всему, раздумывая над своим ответом.
— Мы с вами поженимся. Но у меня есть своя история. Кем бы вы ни были, кем бы ни оказались, вы должны ее знать.
— Имеете в виду… Вы как будто не уверены. Подозреваете меня? До сих пор?
— Вы спасли мне жизнь. Этого достаточно. Я оценил, что вы для меня сделали. — Ральф посмотрел на нее. — Абсолютно все. Я был болен, почти мертв, но все чувствовал.
Кэтрин сидела неподвижно, со сложенными на коленях руками. Она заглянула в его светлые глаза.
— Вы не тот человек, о котором рассказывали, — заметил Ральф.
— Отец утверждал, что мое лицо… от дьявола. Что человек с таким лицом творит зло. Я отправила вам снимок другой женщины, некрасивой кузины Индии. Вы не хотели, вы так боялись… мой отец…
— Достаточно, — прервал Труит, — Этого достаточно. Я же обещал: мы поженимся. Вы здесь. Мы поженимся.
Они смотрели друг на друга, смотрели на пламя в камине.
— А теперь послушайте, — продолжал Ральф, — Послушайте историю моей жизни.
Какое-то время он молчал, глядя в огонь.
— Слушайте.
Труит открылся ей. Он говорил несколько часов. О своем суровом и горьком детстве. О матери, об иголке, о том, как терзалась его душа во время воскресных проповедей, какими суровыми были глаза матери, неустанно за ним следившие. Он верил матери, как все верят людям, которых любят. Когда они критикуют нас, мы верим им, поскольку слова любимых являются для нас истиной. Поведал он и о своих темных мучительных желаниях. Мать почувствовала эти желания прежде, чем он сам осознал их. Она уловила их, когда он был еще младенцем, а потому даже тогда не брала его на руки.
Он рассказал о смерти своего брата, о его теле в гробу. Они поставили гроб в ледник: ждали, когда земля оттает и можно будет его похоронить. Рассказал ей о женщинах и о Европе, об оргиях во дворцах и в публичных домах.
