Роберт Гулрик - Верная жена
Эмилия легко отнеслась к его словам. Ее английский состоял из поэзии и света, у нее не хватало словарного запаса для понимания такой темноты. Она знала только, что ее растили для продажи, а быть проданной Ральфу — не самый плохой вариант.
Началось ожидание ее изысканного приданого. Его прислали из Парижа, придирчиво осмотрели, несколько раз поменяли. Отец Эмилии жестко торговался буквально по каждому пустяку, не упуская ни одной мелочи. Труит получил несколько телеграмм. В первой было сказано, что его отец болен и необходимо срочно отправляться в дорогу, однако Ральф не смог. Во второй сообщалось, что отец умирает, но Ральф все ждал, когда будет готова его невеста.
«Твой отец умер», — гласила третья телеграмма. Труит второпях женился на Эмилии, сел на поезд, потом на корабль, снова на поезд, пока не явился с молодой женой на ферму. Состоялось возвращение блудного сына.
Эмилия забеременела еще до приезда в Висконсин. Ральф радовался и одновременно боялся рождения ребенка. Позже он вспоминал, как стоял на коленях возле могилы отца, рядом — Эмилия. Ее пышная жемчужно-серая парижская юбка мерцала на солнце. Лицо, такое ангельское во Флоренции, казалось слишком экзотичным на фоне плоского пейзажа.
Это было так давно. Все умерли: его отец, Эмилия, маленькая девочка, которую она родила в ту первую весну в Висконсине, его брат. Умерла даже его безжалостная мать. Она так и не простила его.
Ральф надеялся, что время излечит, но этого не случилось Двадцать лет ни одна душа не прикасалась к нему с любовью или страстью. Он полагал, его желание тоже исчезнет, и с каждым годом удивлялся, что похоть пожиравшая его в молодости, никуда не делась. Она бушевала с тем же яростным пылом, охватила его сердце и с каждым годом сжимала все крепче.
Тем не менее он устранялся от мягких голосов нескольких женщин, которые с ним заговаривали. Он мог взять любую из них, но выбрал одиночество. Вернее, это одиночество, ужасное и нерушимое, выбрало его. Однако и ночью, и днем его плоть терзало желание, ум постоянно обращался к сексуальной жизни мужчин и женщин; в равной мере он ненавидел окружающих и заботился о них. Его любовь умерла вместе с Эмилией и ребенком, но страсть процветала в выжженной пустыне его сердца, тихий ее шепот не умолкал в ушах.
Кэтрин и миссис Ларсен пришли, когда он впал в горячку. Они притронулись к нему. Эти касания были одновременно обжигающими и холодными.
Глава 6
Три дня валил снег. Кэтрин это так наскучило, что временами она боялась сойти с ума или забыть, зачем приехала. Она должна была помнить о своем плане. Каждую ночь она вертела в руках голубую бутылочку и через ее стекло глядела на метель, словно на шар со снегом.[5] Каждую ночь она молилась, чтобы Ральф не умер.
Если она не ухаживала за Труитом, то бродила по комнатам, все изучала, трогала каждую вещицу, каждый предмет мебели. Переворачивала каждую тарелку, брала в руки каждый серебряный предмет, смотрела фирму-производителя. «Лимож, Франция». «Тиффани и K°, Нью-Йорк». «Веджвуд». Прикидывала цену каждого предмета и определяла общую стоимость.
Короткие беседы с миссис Ларсен были посвящены уходу за Ральфом и казались Кэтрин кусками, выхваченными из экзотического иностранного языка.
— Его ботинки никогда не стоят возле двери. Они стоят возле комода. Он купил их в Нью-Йорке.
— Сейчас уберу.
— Нет, я сама. Я знаю, как ему нравится.
Ночью они дежурили подле постели Ральфа.
—Уснул как ребенок. У него большая голова, точно арбуз. Он не умрет.
Кэтрин не могла найти, что на это ответить. Она плохо представляла, как следует общаться с людьми не ее круга.
В кресле в комнате Ральфа она засыпала. На ней было простое черное платье. За окном выл ветер. Она ухаживала за Труитом нежно и умело. Трижды в день за блестящим столом она поглощала изысканную пищу, которую приносила миссис Ларсен. Прозрачный суп цвета рубина. Меренги с каштанами. Утка в горчичном соусе. Блюда пугали ее своей красотой. Она спросила служанку, почему она и ее муж никогда не едят вместе с ней и почему бы им всем не поесть в кухне. Выяснилось, что у них так заведено, и Кэтрин продолжала сидеть одна за огромным столом.
Ела она с аппетитом, которому сама удивлялась. Такая пища не сочеталась с унылой местностью за окном. Скука и беспокойство подстегивали голод. Поскольку ни то ни другое не исчезало, она питалась все плотнее.
Ночью Кэтрин часами стояла возле окна, глядела на падающий снег и тосковала по прошлому. Днем белизна была такой яркой, что она прикрывала глаза от сияния и не распахивала занавески более чем на несколько минут.
Она думала о людях, обыкновенных людях, гуляющих по улицам городов, и поражалась бесцветности их жизни.
Думала о комнатах, в которых когда-то просыпалась, в которых дышала. Вспоминала обстановку, голоса, доносившиеся в открытые окна. Вспоминала, как ходила по тем комнатам и плакала. Она смотрела на глупых и вялых людей, которые без всяких усилий достигли того, что от нее ускользало. У всех были тарелки или, к примеру, носки. Мир был полон людей.
Она с насмешкой размышляла о судьбах нескольких знакомых. Но как бы она ни иронизировала по поводу их глупости, пустоты и скуки их жизней, сама она докатилась до этого дома в снегу. Сейчас она с радостью поменялась бы с любым из тех людей.
В прошлом она курила сигареты, пила спиртное, употребляла наркотики и брала все, что могла, у окружающих. Мужчины слали ей записки. Разглядывали ее, когда она сидела в театральной ложе. Ей писали, она отвечала. Кэтрин могла забыться на час, или на лето, или на ночь с любым из тех, чье письмо ее заинтересовало. Голубоглазый, зеленоглазый или кареглазый мужчина смотрел на нее с мольбой, желал чего-то, чего она не могла себе представить. Очарование и красота момента исчезали, оставляя лишь глупость, дурной запах и ненависть в собственном сердце. Эта ненависть шептала ей каждую минуту, что ей отказано в удовольствии, которое находили эти люди. И тогда она просто шла дальше.
Ей хотелось сигарету. Хотелось забыться в опиуме или морфии. Но сейчас она была далека от всего этого. И даже хересу не могла выпить. Необходимо следовать плану; план сработает, если, конечно, Труит не умрет.
— Как он, мисс?
— Мечется. Жар не спадает.
Он крепкий орешек. Не беспокойтесь, выдержит.
«Когда у меня будут его деньги, — думала Кэтрин, — я уеду далеко отсюда, в страну, где меня никто не знает, с чужим для меня языком. Там я не смогу ни с кем говорить». Но пока у нее другой план, и она должна его помнить. Когда у нее будут его деньги, она выйдет замуж за своего никчемного красивого любовника, и их жизнь превратится в сплошной восторг. Да, так и будет.
В каждом городе, когда на Кэтрин накатывало беспокойство и разочарование, она находила муниципальную библиотеку и проводила там часы за чтением путеводителей по местам, в которые с удовольствием бы отправилась. Она изучила расположение улиц Буэнос-Айреса, Сент-Луиса и Лондона. В мельчайших подробностях исследовала города, в которых никогда не была. Как прилежная школьница, она сидела в тусклом свете городской библиотеки и штудировала книги.
Кэтрин мечтала о Венеции. Фантазировала, как она и ее инфантильный любовник спят до полудня в номере «Даниели».[6] В комнате на столе стоят наполовину съеденные десерты и пустые бутылки из-под шампанского, на стульях небрежно брошено изысканное белье. Она учила итальянский язык в библиотеке при свете, струившемся из высоких окон.
Она представляла, как они лениво поднимаются с постели. Его черные глаза затуманены морфием. Они курят и пьют кьянти в гондоле, плывущей по черной воде к острову Лидо; гондольер поет о любви. Перед ними открывается каждая дверь; они входят в старинные роскошные залы, общаются с аристократами принцессами, графами и королями, те целуют их в щеки. А сами они никогда не состарятся и не умрут. И она никогда не будет одна. Она сохранит красоту возлюбленного и свою собственную и получит деньги Ральфа. Им вдвоем будет достаточно этих средств. Таков ее план.
Надо всего лишь выйти замуж за Ральфа Труита а потом он почти незаметно начнет стареть и умрет. Она
же получит все.
— Миссис Ларсен?
— Да, мисс.
— Откуда приходит эта еда?
Служанка рассмеялась и полила соусом утиную грудку.
— Откуда приходит? Я готовлю.
—Но…
— Вы думали, мы едим вяленое мясо? Солонину и капусту? Ветчину с октября по май? Словно деревенщины? Некоторые так и делают. Мы — нет. У нас есть ледник, в котором мы храним провизию. За некоторыми продуктами хозяин посылает в Чикаго. Часть из них едет в том же поезде, на котором вы сюда прибыли.
— Вы готовите божественно.
— Я научилась этому давно, еще девочкой. Тогда я работала в большом доме. Давно. И мне приятно снова этим заниматься. Делать все как положено.
