Марина Александрова - Отцеубийца
– Входи, чего стучишь?
Роман отворил дверь и вошел внутрь. Пройдя небольшие сени, он очутился в светлой, просторной палате. У окна на лавке сидел молодой воин и чинил кольчугу.
– Чего тебе, отрок? – спросил он, подняв на Романа пронзительно-голубые глаза. Воин был совсем молод – только года на два-три старше Романа.
– Я дядьку своего ищу. Знаю, что служит он в дружине князя Александра Ярославича...
– А как зовут твоего дядьку? – полюбопытствовал воин.
– Иваном...
– У нас не один Иван в дружине, а целых три. Ты, может, знаешь – простой он гридень, или чином повыше?
– Да вроде сотником был, когда последний раз к нам приезжал... – неуверенно протянул Роман.
– А давно ль это было? – спросил воин, совсем уж забросив свою работу.
– В прошлом годе, как раз по лету.
– Эхма! Я еще в дружине тогда не служил! – присвистнул воин. – Ничего не могу тебе сказать, отрок, о твоем дядьке. Я ж говорю, есть у нас Иваны, да вот только сотников меж ними нет. Да ты погоди, не кручинься раньше времени, – добавил воин, увидев, что Роман вот-вот заплачет, – может, ему пожаловали чин какой или перевели куда. Вот вернутся наши, у них и спросим! Садись со мной, расскажи, откуда ты, да как сюда попал – время быстро пролетит.
Роман послушно присел на краешек лавки и принялся за свой рассказ. Обо всем рассказал он: и о семье своей несчастной, и о татарских набегах, и о том, как жили посреди леса, и о том, как мать увели, и о пути своем до Переяславля. Только о двух вещах не рассказал он: о смерти отца, которой он был виной, и странном умении попутчиков-монахов обращаться с ножами.
Воин, звали его Петром, слушал внимательно, не переставая заниматься своею работой.
– Да, нелегко тебе пришлось, – сказал он, когда Роман закончил. – Это ж надо было придумать такое – одному до Новгорода идти! Похоже, что страха в тебе, отрок, вообще нет никакого!
– Страшно мне было, да только раз уж решил до дядьки добраться, то значит, доберусь, – ответил Роман.
– Понимаю я твое стремление. Он ведь, у тебя, почитай, единственный родственник остался, окромя сестры и брата, – участливо кивнул Петр. – Я вот тоже один как перст. Всех моих родных истребили проклятые татары – и отца, и мать и сестрицу младшую... Я сам здешний – Переяславльский. В дружину к князю попал совсем недавно – чудом от татар сберегся – рыбачить ушел, а в это время Батый на город и напал. Множество жителей тогда погибло, но много и разбежаться успело по лесам окрестным.
А меня несколько дней не было – времянка у нас была на Нерли-реке, там я подолгу пропадал, рыбоудил. Только раз проснулся я средь ночи, вышел по своей нужде и увидел на небе, в стороне города, зарево ужасное, – подумал, что пожар, сломя голову домой кинулся. На мое счастье, повстречались мне люди из тех, что успели из города бежать, и поведали, что искать мне там боле нечего – если не успели мои родные в лесу укрыться, то в живых их боле нет. Так и отговорили меня тогда в город идти...
Все ж-таки наутро я б не выдержал и пошел бы в город – сердце по родным больно ныло, но ночью приснился мне сон. Увидел я сестру свою младшую, а была она у меня красавицей – как ангел белокура и голубоглаза, и добрая такая, кроткая, аки голубица... Так вот, предстала она передо мной среди ночи в красном свадебном наряде, и коса заплетена, как у невесты. А я будто бы ее и спрашиваю:
– Неужто замуж ты идешь, Вета?
А она мне:
– Замуж, не замуж, токмо теперь я невеста!
– Когда ж сосватали тебя, сестрица милая? Я и не упомню!
– Конечно, не помнишь, брат дорогой, не было тебя с нами в этот час. Да и без того шумное было сватовство!
– А что родители? Рады ли?
– Не скажу, что рады, да только, как и я, теперь спокойны...
Тут начала она отступать от меня шаг за шагом, и будто бы воздух вокруг нее светиться начал. А я ей вслед кричу:
– Добра тебе желаю, дома ладного, да богатого!
Она ж в ответ:
– Приют моему праху – сыра земля, богатство – трава зеленая, что на могиле моей по весне вырастет...
– Что говоришь такое? – вновь вскричал я. – Ведь невеста ты, грешно о таком тебе думать!
– Эх, братушка, – донесся до меня печальный ее тихий голос, – нет более на мне никакого греха – я ведь Христова невеста... – Сказала, будто ветерок в листве прошелестел, да и растаяла в ставшем нестерпимо ярким сиянии.
И такой ужас вдруг обуял меня, что закричал я во все горло и от того крика проснулся... Только сон этот чудный не забылся... Все перед глазами сестра стоит и тоску на сердце наводит. Понял я тогда, что не видеть мне живой ни ее, ни добрых моих родителей.
После того, как татары ушли, начали спасшиеся жители возвращаться обратно в город. Вернулся и я. Только не было больше города – пепел, да руины, да тела мертвые, обугленные, искалеченные. На месте нашего дома лишь печь осталась обгорелая, да уголья. Весь день бродил я по опустевшему городу, разыскивая своих родных, живых или мертвых. Отца с матерью так и не нашел – видно, сгорели они в страшном пожаре. Зато сестрицу милую свою разыскал. Лежала она возле церкви, под самой колокольней... Видно, хотели над ней татары снасильничать, а она взобралась на высокую церковную колокольню, да вниз и спрыгнула. Так и не далась супостатам живой, а мертвая она им ни к чему стала...
Вот, говорят, отрок, что себя жизни лишить – грех величайший. Много думал я о том, когда нес сестру свою к месту последнего ее пристанища, когда копал ей глубокую могилу сырую, когда тело ее нежное землей закидывал. Я и сейчас о том думы покоя не дают. Неужто грех это – не позволить осквернению великому свершится? Неужто лучше б было, чтоб приняла она смерть мученическую от злых ворогов? Неужто гореть моей сестрице теперь в аду веки вечные?
Одно только успокаивает душу мою – сама она мне сказала, что Христова невеста, а значит, Бог принял мою Вету с ее тяжким грехом. Принял и простил, и не лишил своей благодати!
Роман слушал рассказ Петра в каком-то оцепенении. Чувствовал он себя совершенно разбитым – голова налилась свинцовой тяжестью, лицо горело, словно обожженное, тело время от времени сотрясала дрожь.
– Что с тобой, отрок? – спросил Петр, заметив, наконец, что с Романом происходит что-то неладное.
– Что-то муторно мне, – ответил тот. – Пойду на воздух выйду, может, полегчает?
Роман поднялся со скамьи, но ноги его не удержали, и он как подкошенный рухнул наземь.
Петр тут же подскочил к нему и, увидев, что отрок лежит без чувств, начал тормошить его. Наконец Роман открыл глаза, и воин вздохнул с облегчением:
– Слава Господу! Я уж было подумал, что ты умер! – воскликнул он и положил свою заскорузлую ладонь на лоб Романа. – Да ты весь горишь! – испуганно вскрикнул воин, почувствовав, каким нестерпимым жаром пылает Романово чело.
Петр схватил отрока в охапку и отнес на ближайшее ложе.
– Ты тут лежи, а я сейчас за лекарем сбегаю, – засуетился он. – Ты только это, слышь, отрок, не помирай, пожалуйста!
Роман тихо застонал в ответ и, еще более испуганный этим стоном, Петр опрометью кинулся вон из гридни.
Что происходило потом, Роман помнил смутно. Вроде бы приходил лекарь – невысокий юркий человечек. Он какое-то время хлопотал над отроком, но что именно он делал, Роман не помнил. Он то погружался в забытье, то вновь приходил в себя и чувствовал себя настолько скверно, что ему хотелось уснуть и никогда не просыпаться.
Уже вечером, вновь придя в себя, Роман услышал сквозь липкий туман, заволакивающий его разум, топот многих ног и гул голосов. Это вернулись остальные гридни.
– Эй, Петр, кого это ты тут пригрел? – раздался громкий, жизнерадостный голос. – Или у светлого князя Александра Ярославича новый гридень появился? Орел, просто орел – сразу видно – воин храбрый, бывалый!
Вслед за этим раздался взрыв хохота.
– Не трожь ты его, Кирьян! Болен он шибко – того и гляди Богу душу отдаст! – ответил Петр, думая, что Роман его не слышит.
– С каких пор гридня лекарней стала? – шутливо удивился громогласный Кирьян.
– Да что тебе, жалко что ли, пусть лежит, – попытался заступиться за Романа Петр. – Он места много не занимает, обузой большой не станет...
– Да я не про то говорю, что он тут мешает. Я полюбопытствовать хочу, как сей отрок здесь очутился?
– Ух, – облегченно выдохнул Петр. По всей вероятности, Кирьян был главный между гриднями, и слово его было здесь законом. – Пришел он сегодня поутру. Дядьку своего ищет – Иваном дядьку-то зовут. Да я ему ничего путного сказать не смог – на службе княжеской я недавно – а дядьку он последний раз по прошлому лету видел.
– Понятно, – уже не столь жизнерадостно сказал Кирьян. – А что с отроком?
– Не знаю! Звал лекаря Онуфрия. Тот пришел, посмотрел, примочки какие-то поставил и ушел восвояси. Я его спрашиваю, что с отроком, а он слово какое-то иноземное буркнул, я и не разобрал, что это за болезнь такая. Лекарь посмотрел на меня и говорит: «Выживет, так выживет, а нет – так нет. Все в руках Божиих!»
