Леонтий Раковский - Адмирал Ушаков
Но отдежурила вторая, заступила третья вахта, а императрица еще не изволила пожаловать.
Только когда пробило шесть склянок, показался императорский катер со штандартом.
Федор Федорович с интересом и некоторым волнением ожидал императрицу, — он ни разу не видал близко Екатерину II.
Чуть замелькали пышные дамские платья, шляпки, разноцветные зонтики, его уже заранее бросило в пот. Ушаков готов был лучше выдержать на яхте любой шторм, чем быть на ней в таком изысканном придворном обществе.
Спустили парадный, из красного дерева, трап.
Императрица легко поднялась на яхту. Ее поддерживал под руку какой-то важный сановник с Андреевской звездой на голубом шелковом кафтане.
Ушаков, сняв шляпу, склонился в поклоне. Волна духов обдала его. Прошуршали шелка — и все удалилось.
Начиналось свое, любимое, привычное, настоящее дело: сниматься с якоря, ставить паруса.
Федор Федорович получил приказ идти к Петергофу. Яхта, распустив паруса, летела как легкокрылая, белая птица. Петербург убегал назад. Впереди все шире и шире расстилался залив.
В плавании день промелькнул быстро. Ушаков не уходил с юта. Снизу, из императрицыных кают, доносились французский говор и смех. Бегали, суетились камер-лакеи. Пробегали камер-пажи в роскошных светло-зеленых бархатных мундирах, расшитых золотом. Чей-то сердитый голос бурчал:
— Сказано, на двенадцать кувертов, бери двенадцать! А фужеры где?
Явно готовились к обеду.
Ушаков боялся: а вдруг оттуда явится один из этих щеголеватых пажей и скажет: «Ее императорское величество приглашает ваше высокоблагородие к столу!»
От одной этой мысли становилось не по себе.
Но, к счастью, о капитане яхты не вспомнили, и Ушаков с большим аппетитом и безо всякого волнения, на скорую руку, пообедал у Себя в тесной каюте. А потом вернулся на шканцы.
Настал тихий вечер.
Солнце заходило, с точки зрения сухопутных гостей, прекрасно. Ничто не предвещало на завтра большого ветра. Императрица и ее гости любовались закатом, даже вышли наверх.
На ночь было приказано бросить якорь в виду Петергофа.
На яхте зажгли фонари. В царицыных покоях — свечи.
Близилась полночь, а лакеи всё еще бегали с кофеем.
Ушаков потихоньку пошел к себе в каюту выпить чайку. Вестовой зажег свечу и принес чаю. Федор Федорович снял мундир, напился чаю и сидел, прислонившись к переборке. И незаметно уснул.
Проснулся он от тишины: кругом все спало. Яхта чуть покачивалась.
Через переборку доносился из кубрика храп матросов. Свеча догорела и готовилась потухнуть.
Ушаков вынул часы: было ровно три часа пополуночи. Он прислушался — сейчас должны пробить шесть склянок.
Но прошло минуты две, а колокола не слыхать.
Что это они, уснули там?
Он быстро надел мундир и шляпу и поднялся наверх.
Матрос у склянок топал на месте, зевая и, видимо, не собираясь бить.
— Какая склянка? — спросил, подходя, Ушаков.
— Шестая, ваше высокоблагородие.
— Почему не бьешь?
— Не велено.
— Кто не велел? — ничего не понимая, возмутился Ушаков.
— Приходил этот, как его… Захар Кистинтинич…
— Что такое? Какой еще тут Захар Константиныч? — окончательно вспылил Федор Федорович.
— Зотов. Камардин царицы. Не велел бить!
— Морской устав важнее всех твоих Захаров! — прервал его Ушаков. — Бей, как положено!
Матрос послушно ударил шесть раз в колокол.
— Бить и впредь! Чтобы все было по уставу, — приказал Ушаков и быстро пошел к шканцам узнать у вахтенного лейтенанта все подробности этой ерунды. Он подходил к шканцам, когда из императрицыной рубки вышла какая-то женская фигура в белом. Ушаков с удивлением и ужасом узнал в ней императрицу.
— Господин капитан, что случилось? — с тревогой спросила Екатерина.
— На яхте все обстоит благополучно, ваше императорское величество, — почтительно ответил Ушаков, снимая шляпу.
— А почему звонил колокол? Это пожар?
— Никак нет. Это бьют склянки.
— Какие склянки? Кто бьет?
— Ваше величество, песочные часы называются поморскому — склянки. Пройдет полчаса, мы перевернем склянку и бьем в колокол.
— А-а, понимаю. Склянки — это Sanduhr23. Я не, знала, проснулась, — говорила, улыбаясь, императрица. — Раньше, кажется, их не били…
— Их бьют всегда, ваше величество. Так положено по уставу императором Петром, — объяснял Ушаков, а у самого, мелькнуло в голове: «Попал в историю, черт возьми эти склянки!»
— О, устав — большое дело. Его надо исполнять! — все так же улыбаясь, говорила императрица. — Продолжайте, пожалуйста, бить эти… склянки. Теперь я буду спать спокойно. Я накрою голову подушкой… Продолжайте, господин капитан!
И она ушла так же бесшумно, как и появилась.
Ушаков выждал, пока затихли шаги императрицы, и тогда накинулся на вахтенного лейтенанта Сорокина:
— Почему не доложили о том, что приходил камердинер царицы?
— Когда императрица ночует на яхте, никогда склянок не бьют. Это все у нас знают. Я думал, вас давно предупредили…
Склянки продолжали бить в эту ночь аккуратно каждые полчаса.
Наутро вся команда уже знала о ночном происшествии. Все смотрели на Ушакова как на обреченного.
А он был обычен: внешне спокоен и суров.
Как приказали с вечера, яхта «Счастье» к полудню благополучно прибыла к своей якорной стоянке на Неве.
Когда императрица шла к трапу, она взглянула на капитан-лейтенанта Ушакова, склонившегося в поклоне, и ласково сказала:
— Спасибо, господин капитан, за удовольствие!
Это происшествие внесло оживление в монотонную жизнь яхты. О нем говорили все. Мнения офицеров разделились: старший помощник жалел Федора Федоровича и винил во всем вахтенного лейтенанта Сорокина.
Сорокин отрицал свою вину и осуждал Ушакова:
— Мужлан. Я сразу увидал: не годится к нам в капитаны!
Матросы говорили по-иному.
— Одначе какой вспыльчивой, ровно фальшфейер24! — говорил матрос, стоявший тогда у колокола.
— Ежели хочешь знать, он прав!
— Да, но, как говорится: тяни-тяни, да и отдай! Как сама пришла, пусть бы уж больше склянок не бил!
— Если закон сполнять, тогда пришла сама, аль не пришла — все едино! Понимаешь?
— Э, что тут закон! Сказано: как, брат, ни пыжься, а выше клотика25 не влезешь! Надо было уступить. А теперь уберут, как пить дать уберут. А капитан он стоящий, крепкий!
XVII
Прошло несколько дней после отъезда императрицы. Ушаков оставался на месте. Все на яхте уже думали: пронесло.
Но в субботу к яхте подошла адмиралтейская шлюпка. Она привезла капитан-лейтенанту Федору Ушакову пакет. Адмиралтейств-коллегия приказывала ему сдать яхту старшему по себе офицеру и явиться в коллегию.
Все-таки злополучная склянка отозвалась!
Ушаков с легким сердцем покинул императрицыну яхту «Счастье».
«Хорошо птичке в золотой клетке, да еще лучше на зеленой ветке! — думал он, отваливая от надоевшей яхты. — Оставайтесь тут со своими кувертами и реверансами!»
В Адмиралтейств-коллегии ему сказали, что до вторника заседания не будет.
Он вышел и остановился у подъезда с чемоданом в руке, раздумывая, где бы устроиться на эти три дня.
Если бы Морской корпус оставался на месте, можно было бы пожить у кого-нибудь из знакомых служителей. Но он сгорел еще в 1771 году. Во время пожара сгорели почти все корпусные здания. Морской корпус пришлось перевести в Кронштадт.
«А если пойти к тетушке Настасье Никитишне?» — вдруг мелькнула мысль.
Только подумал о домике под березой — и сладко заныло сердце.
Прошло так много времени — десять лет, а он все не забыл голубоглазую, улыбчивую Любушку. Сквозь горечь обиды, которую она ему нанесла, все-таки пробивалась любовь.
Ушаков ничего не знал о Любушке — где она, как живет со своим Метаксой (ему втайне было бы приятно, если бы они жили не в ладу), и он давно хотел разузнать о ней.
Кроме Настасьи Никитишны, спросить о Любушке было не у кого, а за последние пять лет он впервые остановился в Петербурге.
Он с грустью прошел мимо здания Морского корпуса. «Связи» — деревянные флигели, где жили кадеты, их поварня, хлебная — все это сгорело дотла, а сам дом Миниха, который считался когда-то красивейшим на Васильевском острове, стоял как скелет: одни обгорелые стены и пустые глазницы закопченных окон.
Вот и Двенадцатая линия.
Как много построено новых домов!
Цел ли домик под березой?
Ушаков невольно ускорил шаг. Береза видна. И домик целехонек! Федор Федорович взошел на знакомое крылечко. Дверь в сени стояла открытой. Он шагнул дальше и постучал в комнату налево.
