Конн Иггульден - Кровь богов
Взгляд Октавиана остановился на Меценате. Сорочка патриция задралась, из-под нее торчал голый зад.
– Что это ты делаешь? – спросил Октавиан.
Его друг собрался резко ответить, но понял, что выглядит для этого слишком нелепо.
– Разве ты не знаешь, что все молодые римляне отправляются на утреннюю прогулку именно в таком наряде? – съехидничал он. – Хотя, может, до провинций эта мода еще не докатилась…
Октавиан покачал головой. На лице не появилось и тени улыбки.
– Я вернулся, чтобы сказать, что вам надо собрать вещи. Мы отправляемся в Брундизий, – объявил он друзьям.
При этом слове Агриппа вскинул голову, но первым заговорил Меценат:
– Я только что объяснял этому проницательному матросу, почему нам надо ехать куда угодно, но только не в Брундизий. По крайней мере, до того времени, как в Риме не наведут какое-то подобие порядка. Там царит хаос, Октавиан. Поверь мне, каждая римская семья сейчас удваивает охрану, готовясь к гражданской войне.
– Ты прав, – ответил Гай Октавиан. – Но тем же заняты и легионы в Брундизии.
– Тогда объясни мне, почему тебя туда несет.
Он увидел, как взгляд его товарища ушел куда-то внутрь, глаза затуманились, а голова поникла. Заговорил Октавиан после долгой паузы.
– Потому что эти люди верны Цезарю… моей семье. Если остался кто-нибудь, кто хочет отомстить за его убийство, я найду их в лагере у моря. Вот почему я должен скакать туда.
– Ты понимаешь, что это могут быть те самые люди, которые, не задумываясь, убьют тебя? – мягко спросил Цильний Меценат.
Октавиан бросил на него короткий взгляд.
– Я должен с чего-то начинать. Не могу позволить им отмыть руки дочиста и продолжать жить, будто ничего и не случилось. Я знал его, Меценат. Он был… лучше этих тявкающих римских псов, лучше любого из них. Он бы захотел, чтобы я вошел в их дома и обошелся с ними точно так же, как они обошлись с ним.
Агриппа кивнул, почесывая бороду.
– Он прав. Мы должны скакать в Брундизий. Здесь мы слишком далеко, чтобы что-то знать.
Меценат переводил взгляд с одного из них на другого, и в его глазах больше не поблескивали смешинки.
– Три человека? Против легионов Рима? – спросил он изумленно.
– Нет, не против, а с ними, – ответил Октавиан. – Я знаю этих людей, Меценат. Я служил с сотнями, нет, с тысячами из них. Они вспомнят меня. Я, по крайней мере, знаю их лучше, чем все эти старики в Сенате.
– Ясно, – кивнул Цильний. – Это… приятно слышать.
Он посмотрел на Агриппу, ожидая, что тот подаст какой-то знак, подтверждающий его нежелание участвовать в этом безумии, но здоровяк не отрывал глаз от Октавиана. Молодой человек, который сейчас легко спрыгнул с лошади и широкими шагами пересекал двор, произвел на него впечатление еще при их первой встрече, двумя годами раньше. И не тем, что был кровным родственником Цезаря или видел великие города Востока. Нет, дело было в другом: молодой римлянин мог разглядеть в лихорадочном мельтешении купцов, патрициев и солдат то, что действительно имело значение. Виспансий помнил его выступление на каком-то пиру. Октавиан говорил так хорошо и плавно, что его слушали даже пьяные. Он говорил о гордости, которую они должны испытывать за те достижения, что несли миру, но Агриппа слышал в его словах и другой подтекст: ответственность, при этом ложившаяся на тех, кто представлял Рим в дальних краях, и цена, которую приходилось платить этим людям. Он с восторгом впитывал в себя идеи, которые никогда в жизни не пришли бы в голову его отцу, гнавшемуся исключительно за прибылью.
Как-то раз напившийся патриций начал смеяться над Октавианом. Одним движением руки Агриппа сбросил его с балкона. Он улыбнулся, вспомнив насмешливое изумление, отразившееся на лице Октавиана, когда толпа устремилась мимо них обоих к упавшему. Этого хватило, чтобы завязалась дружба, хотя на том пиру они увиделись впервые. Они пили и говорили до зари, и Агриппа возблагодарил своих богов за то, что послушался в тот вечер отца и пошел на пир. Следующим утром он не заключил новых сделок и не пошел искать богатых девиц, которые могли бы составить ему выгодную партию. Вместо этого он отправился в порт и завербовался на свою первую галеру. С того дня отец с ним не разговаривал.
Пятна пота проступили на тунике Гая Октавиана, а на удилах его коня Атрея появилась пена. Однако его приказы прозвучали ясно и четко, и вслед за Фидонием, Виспансий Агриппа и Меценат направились к дому, чтобы собрать вещи.
– Ты не упомянул про болезнь, которая поразила его вчера вечером, – прошептал Агриппа. Цильний повернулся к нему.
– Этого не было. А если было, он сам должен сказать нам об этом.
У дома патриций спешился и накинул поводья на столб, прежде чем войти в дом и переодеться. Агриппа наблюдал за ним, но только оставшись один, позволил себе улыбнуться. Он любил обоих друзей, и этим удивлял сам себя, потому что обычно очень трудно сходился с людьми. Но как можно было их не любить? Ведь даже Меценат, при всем его цинизме, собрался скакать на коне с голым задом, решив, что Октавиану угрожает опасность.
Агриппа глубоко вдохнул греческий воздух и медленно выдохнул. Он ценил римский порядок, стабильность и предсказуемость армейской жизни. В детстве и юности ему довелось побывать в десятках различных городов, наблюдая, как отец заключал тысячи сделок. Флот спас его от скуки и дал ему дом, где он стал частью чего-то большого и нужного. Разговор о хаосе безмерно его встревожил. Он надеялся, что Меценат ошибался, но в достаточной мере разбирался в ситуации, чтобы опасаться, что его высокородный друг правильно предсказал будущее. Божественный Юлий ушел, и тысячи мелких людишек теперь бросятся заполнять оставленную им брешь. Агриппа понимал, что может стать свидетелем ужасного, увидеть, как Республику рвут на части такие, как его отец, готовые на все ради сиюминутной выгоды. Он спрыгнул на землю и повел могучими плечами, чувствуя, как хрустит шея. В такие времена человек должен выбирать друзей с осторожностью, или его снесет потоком событий.
Услышав, как Меценат отдает в комнатах приказы, он улыбнулся, цепляя поводья за столб, и вошел в дом. По крайней мере, пока его несло к Брундизию.
Марк Брут оглядывал город, подсвеченный пожарами. Мерцающие желтый и красный цвета напоминали болезнь, разъедающую здоровую кожу и распространяющуюся слишком быстро, чтобы взять ее под контроль. Через окно в маленькую комнатку вливался теплый ветерок, но и он не радовал. Дом находился в парфюмерном районе к востоку от Форума, в миле от него. Три этажа высоко поднимались над землей, но Брут чувствовал запах уничтожения, которым Рим пропитался за три дня. Аромат душистых масел смешивался с запахом мокрого пепла, и Марку хотелось принять ванну, чтобы избавиться от этого запаха. Его тошнило от дыма и криков далеких стычек. Как только темнота окутывала город, погромщиков на улицах прибавлялось. Те, кто забаррикадировался в домах вместе с охраной, могли умереть от голода. Бедняки, как обычно, страдали большие других. Они гораздо чаще становились жертвами банд, в сравнении с теми, кто мог дать отпор.
Где-то поблизости проходил армейский отряд. Звук их шагов Брут отличал от любого другого. Легионы на Марсовом поле не взбунтовались, во всяком случае, пока. Сенат торопливо издал указы о введении войск в город. Два легиона прибыли, но им пришлось шаг за шагом очищать улицы от разъяренных толп. Марк Брут потер предплечье, в которое этим днем угодил брошенный кем-то кусок черепицы. Его охраняла целая центурия, но, когда они шли к его дому на Квиринальском холме, с крыш на них посыпался град камней и черепицы. Интересно, думал Марк, его специально поджидали или просто теперь ему уже нигде не найти безопасного места?
От этого воспоминания у него сжались кулаки. Даже центурию могли победить на узких улицах. В Сенат поступали донесения о том, что на солдат нападали со всех сторон, что их забрасывали камнями с крыш, а в одном месте их облили маслом, подожгли, и люди сгорели заживо.
Под градом камней и черепицы генерал отдал приказ свернуть на боковую улицу. Они ушли, чтобы тут же вернуться по параллельным улицам, выбить двери и отрезать нападавшим пути отхода. Он помнил насмешливые крики и лица тех, кто с крыш наблюдал за каждым их шагом. И когда его люди добрались до домов, на которых сидели бунтовщики, то никого не нашли. Только участки выломанной черепицы и оскорбительные надписи. Брут отказался от попыток добраться до своего дома и вернулся в безопасный район, где улицы патрулировали тысячи легионеров.
– Я думаю, что ситуация ухудшается, хотя с Марсова поля прибывают все новые люди, – голос старого Кассия вернул Марка в настоящее. Как и он, сенатор смотрел на город.
