Валериан Правдухин - Яик уходит в море
В начале XIX века вводятся на Урале «мундиры и штаты». Яик снова встает на дыбы. Жесточайшая расправа учинена была князем Волконским над казаками, знаменитый «Кочкин пир». Их пороли на снегу за городом. Они сбрасывали с себя одежду и голые валились на мерзлую землю:
— Хоть умереть на груди родной земли, в своем человечьем обличьи!
Казни, ссылки, шпицрутены вырывали из казачества его цвет и силу.
Миром окончательно завладел сатана. Казаков обряжают в казенные мундиры. Последнего выборного атамана Назарова силой волокут в Оренбург к Александру Первому. Царь гостит там в это время. Этот ласковый слуга антихриста сбривает Назарову бороду.
Позднее, в 1825 году, когда декабристы безвольно гибли на Сенатской площади в Петербурге, казачество еще раз фанатически приносило себя в жертву, борясь в своей степи против «прелестей, пущенных Бонапартом по всему свету». Да, по-разному видели мир Кабаев и Пестель!
В 1837 году наследник Александр Второй приезжает в Уральск. Старики останавливают его коляску среди улицы и, пав на колени, бросают испуганному царскому сыну челобитную. В ней исчислены все их обиды, в ней мольба — вернуть казачеству старинные вольности. Казаки счастливы: наконец-то их горе узнает сам царь!
И снова кровь, снова длинной чередою идут сквозь строй дерзкие жалобщики. В виде особой милости царь дарует уральцам собственного военного губернатора. Он носит и прежнее наименование — наказного атамана.
Казачество окончательно покорено государством. Но оно еще мечется в поисках спасения своей общины. В шестидесятых годах уральцы посылают казака Головинского поселка Варсонофия Барышникова с двумя подручными (среди них — соколинский поп Петр Кабаев) с наказом, во что бы то ни стало разыскать святую страну Беловодье, чтобы выселиться туда всем войском. Делегатам вручают фантастический маршрут безумного инока Марка. Барышников и Кабаев ищут по свету легендарное Камбайское или Опоньское царство. Едут в Константинополь, в Малую Азию, посещают Малабарский берег и даже Ост-Индию. Но рая земного нигде нет. Казакам некуда податься.
И вот наступает последняя открытая схватка с Петербургом.
* * *— Так как же, старики? Жалате руку приложить? Жалате за Яик постоять?
Кабаев глядел перед собою сурово и скорбно. С полчаса стоял гвалт в молельной. Чего там только не было! Чего ни выкрикивали казаки! Чуть ли не походом собирались на Петербург!.. Но шуми, не шуми, а что будешь делать, если забрались в густую крапиву? Нельзя же в самом деле примириться с Положением. Казаки не хотят стать на одну линию с мужиками. И ведь не один поселок подымается защищать себя, а все войско — от Илека до Гурьева.
Ивей Маркович, оба Алаторцевы, Ефим и Маркел, за ними Ахилла Чертопруд и Бонифатий Ярахта первыми подписали заручную, поставили кресты у своих имен, выведенных крупными буквами Кабаевым. За ними молча потянулись остальные казаки. И только двое отказались заверить бумагу: это были Родион Гагушин и Стахей Вязниковцев, отец Клементия и малолетка Григория, водившего в то время горячую дружбу с Василистом.
Казаки не верили глазам. Ну, Гагушин, это еще понятно — трус и оглядчик. А вот Стахей Никитич! Он ведь настоящий казак.
Но Стахей не пожелал объясняться. Он молча ушел из молельной. Вероятно, он сделал это от досады. Последние годы дела у него и на реке и в степи шли очень плохо. От злости на судьбу он, по-видимому, и отвернулся от своей поселковой команды — так называют казаки свой сельский мир.
Настя стояла позади всех, сбоку. Она все время переглядывалась с русым Клементием. «Клемка, Клемка, песик шершавенький», — шептала она, краснея и опуская глаза от слишком откровенного иной раз взгляда казака. Она почти не слушала, что говорил Кабаев, не понимала, что тут происходит. Но когда отец Клементия, а за ним и сам Клементий среди настороженной, особой тишины стали пробираться сквозь толпу, и все им брезгливо и зло уступали дорогу, и когда Клементий при этом ни разу не посмотрел на нее, — у ней больно защемило сердце. «Вот жалей, не жалей! — подумала она своей любимой поговоркой. — Как страшно-то!..»
Кабаев в конце собрания сказал:
— Со свадьбами придется пообождать. Теперь всех погонят на службу. Наемка отменена.
6
Атаман Веревкин лечился за границей. Замывал на водах раны, полученные в Хивинском походе. Челобитную об отмене нового Положения казаки вручили его заместителю, генералу Бизянову. Бумагу доставили Ботов и Кирпичников. Заручная была подписана стариками всех станиц.
У Бизянова была самая большая борода в области — больше Инькиной на целую четверть. Борода эта оказалась колючей. Делегатов стали пытать. Заперли в баню. Топили ее целые сутки и продержали их там два дня. Казаки задыхались, стонали, но упрямо и пьяно твердили: — Подчинимся. Все скажем. Доложите нашу челобитную государю.
У них искали заручную. Надо было расправиться и с доверителями. Но казаки бумагу с подписями успели сжевать в бане. Их связанных увезли на тряских телегах в Оренбург.
Ботов и Кирпичников прослыли по всей линии героями. За них молились старухи.
Однако, через месяц по поселкам и станицам уже читали на сводках их покаянное заявление. В нем Кирпичников и Ботов признавали вред своих домогательств. Соколинцы не верили письму. Кабаев утверждал, что письмо составлено градскими, продажными писарями. Когда чиновник потребовал от соколинцев подписей под покаянным заявлением, Кабаев глухо фыркнул ему в лицо:
— Подписей не дадим, а худо будет пострадаем. Так богу угодно.
Говорил он за весь поселок. Богатые кулугуры-кержаки ни за что не хотели принять новое Положение. Раньше они всегда откупались от военной службы. Теперь не то: все казаки должны будут пробыть в полку самое меньшее год. За богачами тянулись и ворчали казаки среднего достатка. Разве легко было, в самом деле, держать, состоя в полевом разряде, полное снаряжение, обмундирование и строевого коня? И это — целых семь лет!
— Ходи-ка за ним ежедневно и корм давай, а на работу не пошли, — шамкал Инька-Немец. — А там каждое лето являйся на сбор в станицу…
Можно было подумать, что на летние сборы погонят и его, девяностолетнего старика.
То же самое было и в Уральске и по всей линии. Богачи тянули за собою бедных, бессбруйных казаков. Всячески подбивали их на борьбу за старинные вольности. Слали тайно ходатаев в Петербург к царю. Ходоков возвращали на родину в уральскую тюрьму. Жестоко расправлялись со всеми «намеревавшимися утруждать государя императора подачей прошения», как было написано в приказе наказного атамана за № 607.
Все же Стягову и Гузикову Евстафию удалось пробраться в Крым. Они вручили в Ливадии царю челобитную. Их привезли в Уральск и судили по-военному: заковали в железные наручники и отправили в Сибирь ломать камень и рыть золото на целых восемь лет.
Тогда казаки по всем отделам, по всем станицам встали на дыбы. Ивей Маркович и Маркел Алаторцев караулили два дня за околицей поселка и не выпускали казаков на летние сборы в Сахарновскую станицу. Уральцы гнали от себя офицеров, присланных для выборов станичных депутатов. Казаки не пожелали слать депутатов в войсковое управление. Отказывались от почета и власти.
Кабаев не выходил из крестовой день и ночь. Молился. Там же происходили тайные собрания стариков. Откуда-то, будто кукушка накуковала, появились вдруг новые песнопения. В них — прямые призывы «к сопротивлению земным властям». На сходе Маркел Алаторцев заявил, что тех, кто согласен с Положением, надо гнать из казаков, и что царь это сделает, он заступится за Яик, когда узнает, как зорят его чиновники. Настоящими детьми выказали себя в то лето седобородые станичники!
По осенней дороге, вместе с первыми перелетными птицами, в Уральск прискакал оренбургский военный губернатор Крыжановский. Бравый генерал вызвал в помощь два батальона Кутаисского полка и Гурийской пехоты, когда увидел собственными глазами буянов-уральцев. Старый казак Василий Облаев из Бударинской станицы плюнул ему в лицо, назвал его сатаною и слугою антихриста. Казаков начали пороть, сажать по будкам и каталажкам.
Первого августа Василист, Маркел и Ивей Маркович пошли расставить переметы по Болдыревским пескам.
Вышли на яр к вечеру. Воздух мелко струился над рекою от зноя. Синели сонно леса. За ними устало поблескивала степь. Небо было покрыто сизым маревом. На телеграфном столбе, раскрыв широко рот, томилась старая, облысевшая ворона. Казаки сидели, свесив ноги к реке. Ивей Маркович достал из мешка и распластал большими ломтями пестрый арбуз. Приятно утолить жажду холодноватым, сладким соком!
Издали послышался глухой собачий лай. Казаки удивленно оглянулись. Диво! Откуда собака? Уральцы не держат у себя собак. Им не приходится охранять свое добро. Кто его тронет?
