Валериан Правдухин - Яик уходит в море
Сейчас Кабаев говорил явно не своими словами. Их издавна знали в поселке все старики. Но так уже полагалось — начинать с них. Впрочем, не все слова начетчика были мертвыми. В них была и живая подоплека. Бороды казакам скребли и в Россию гоняли не раз. Гоняли и дальше…
Забились в припадке присяжные кликуши. Ульяна Калашникова пала на колени и поползла к Кабаеву:
— Лучше пострадайте мученическою смертью, а не губите, утробные, своих душенек!
Ульяна порозовела от натуги. Глаза ее живо блестели. Она напомнила Петру Семеновичу былые годы, когда оба они были моложе. Кабаеву очень хотелось глядеть на нее сейчас, — хотя бы глазами приласкаться к ней. Но он отвернулся и посмотрел на бога. Темный лик старинной иконы был далек от человеческой суеты. На казаков слова кликуши, вложившей в них остатки своей неистраченной женской страсти, подействовали сильно. Душа — это много. Это все. Душу свою уральцы готовы беречь пуще глаза.
Станичники заворошились.
— Реветь до времени неча, — ласково повернулся начетчик к Ульяне. — Надо исход искать, как антихристовы прелести избыть.
Желтые глаза его построжали. И тут казаки услыхали от него настоящие живые слова, простые и страшные, как ночь, как смерть. Ветер дул с севера, из каменного и туманного Петербурга. В одну минуту прохватил он всех холодной изморозью до костей. Кабаев читал и толковал казакам новое военное и хозяйственное положение. Все казаки, как простые солдаты, должны теперь идти на военную службу.
Петербург вводил для казачества всеобщую воинскую повинность. Все казаки, без исключения, должны были теперь служить на действительной. Раньше у уральцев на службу шли прежде всего добровольцы. Им за это платили из так называемого «нетчикового капитала», собираемого со всех неслужилых казаков. Если добровольцев не хватало, — производили жеребьевку, но и тут богач мог нанять за себя бедняка. Таким образом, казаки кичились тем, что у них служба была как бы добровольная, и тем еще, что за число и обмундирование войска они отвечали всем миром.
А что же отпугивало казаков в новом положении о хозяйственном управлении краем? Ведь казалось бы, что им даны права некоторого самоуправления: слать своих станичных депутатов в Уральск для обсуждения областных дел. Но казаки помнили, что до этого каждое станичное общество могло само распоряжаться всеми угодьями в черте их юрта, — теперь все, даже поселковые дела будут вершиться в центре, а съезд станичных депутатов явится лишь совещательным учреждением при административном органе хозяйственного правления и самого наказного атамана. Сбоку припеку!
Вот почему казаки исстари опасались всяких новшеств. Они не верили в добрые намерения властей. Они понимали и сейчас, что новые права по существу прикрывают последний грабеж их старинных вольностей. Санкт-Петербург постепенно — хитро и осторожно — прибирал казаков к своим рукам.
Газета «Уральские войсковые ведомости» рассказывала об этом непререкаемо. Все знали: напечатано в ней, так и будет. В ней приказы царя, распоряжения наказного атамана.
Большой лист взмахнул желтыми совиными крыльями над толпою.
— Так-то, старики. Конец приходит нашей вольности. Мужиков поселят у нас, земли наши поделят.
Ивей Маркович выскочил вперед, как ошпаренный, рванул «Георгия» на груди:
— Землю не отдадим! На крови Яик зачался, на крови и кончится! — И тряс — часто, часто — рыжеватой бородой, притопывал пятками, словно собирался плясать!
Казаки зашумели. Они все думали сейчас о земле, о рыболовных уральских угодьях, о богатых лугах, о вольных степных просторах. Надо раз навсегда отвадить чужаков заглядываться на казачье добро.
А Кабаев, как сено вилами, будоражил их родовую гордость, пенил их задорливую спесь Дрожащими руками он распахнул синий свой бешмет. Волосатая до черноты грудь, а вокруг — белой широкой полосой обернут бумажный свиток. Это была владенная грамота царя Федора Иоанновича. Такие грамоты по всем поселкам рассылал казак Федор Васильевич Стягов из Кругло-Озерной станицы. Кабаев начал читать, и соколинцы услышали, что еще в 1591 году царь пожаловал казаков за поход на Кавказ против Шехмала, князя Тарковского, «Яиком с сущими в ней реки и притоки и со всеми угодьи от вершин до устья, чтобы на житье набираться вольными людьми».
— Сама грамота, — рассказывал Петр Семенович со сдержанной горячностью, — утеряна лет сто тому назад. Ее утащил во время, пожара из Михайловского собора дьякон Дамрин. Он закопал ее в землю в чугунном сундуке. Сыну наказал передать ее лишь государю. Там она и лежит… А на владенной той — печать золотая, роспись самого царя. Закреплена она приложением рук четырех вселенских патриархов. Вот где наш закон, вот где наши права! Кому они лишни?
«Нос господень» — прозвище Кабаева в поселке — потянулся над казаками. Жадно внюхивался в ряды. Голос Петра Семеновича стал растроганно гнусавым я грудным.
— В городу истые наши казаки изготовили челобитную. И просят вас дать им заручную на ходатайство. Желаете, атаманы-молодцы, доверить им защиту вольности и старинных прав наших?
Зашумели казаки. Лучше бы обойтись без заручной! Спины старых станичников не раз испытали на себе тяжесть споров с начальством. Разве впервые им приходится сшибаться лбами с Петербургом, как раньше с Москвою? Нет, знакомство их состоялось давно. Кровавыми рубежами взрыта вся их история, начиная с XVII столетия.
* * *Давно начали сползаться на Яик, на Каспий, пробираясь через воровские перелазы Московии, новгородские ушкуйники, бежавшие от расправ Ивана Грозного. К ним позднее примкнули наиболее непокорливые из волжской вольницы. Бежали сюда от никоновских новшеств и дыбы кержаки с Беломорья, упрямые, «урядою брадатые» люди. Сосланные московские стрельцы, рабы и воры, безбожники и кулугуры — все, в ком еще оставалась сила драться за свою нищенскую свободу. Ища покоя и нераспашных земель, они основали недалеко от теперешней уральской столицы вольное Голубое городище. Эти ватаги взлохмаченных бродяг думали здесь, на брегах древнего Римна-Яика, на Медвежьих островах, в степной глухомани создать особый мир, свое отдельное, светлое и независимое государство. Они несли сюда исконный, русский дух, истую дониконовскую веру. Здесь они мечтали сохранить навеки древнюю Русь.
Но уже давно казаки несут жестокую кару за свое наивное упрямство. Москва всегда зорко наблюдала за Яиком. Многие из беглецов на себе испытали скорбную судьбу Степана Разина. Царь-антихрист, Петр Первый, покушался у них отнять «против души и совести» их отечество — бороду и крест. По его приказу полковник Захаров провел первую перепись казаков и повесил много непокорных выборных атаманов.
— Держись, ребята, Москва глядит!
Казаков нещадно грабили старшины. Царь даровал своим чиновникам соляной и учужный откупы. Первые бунты вспыхивали всегда у рыбопошленных застав. Здесь таился корень всех бед и восстаний. Люди дрались, как птицы, как звери, возле добычи.
При Елизавете продолжались розыски и поимка строптивых раскольников.
В 1772 году вспыхнула уже открытая война между Москвою и Яиком. Потемкин решил вогнать казаков в ряды регулярного войска.
Под защитой хоругвей, икон и святых песнопений мятежники вырезали грудь своему атаману Тамбовцеву, чтобы вырвать сердце, предавшееся на сторону Москвы. Они расправились и с генералом Траубенбергом, приехавшим чинить следствие. На речке Утве казаки потерпела тогда жестокое поражение в открытом бою с генералом Фрейманом, и все — с детьми, женами и имуществом — кинулись за Чаган. Пошли искать новый край, сказанное Беловодье. Их возвращали силой. Сто тридцать человек было казнено. Многих секли кнутом и отправили в Сибирь. Было введено комендантское управление, должность атамана — временно упразднена.
В те годы и объявился на Яике рябой атаман Емельян Пугачев, Великий Осударь всея Руси, Петр Третий. Волю и вечное казачество нес он на своем гольштинском знамени.
Закачались тела офицеров и царских чиновников на перекладинах.
— Кровью мы приобрели Яик и нашу землю. Кровью и продадим!
Торг был упорный и длительный, пир широкий и буйный. Похмелье страшное. Ссылка в каторгу почиталась милостью. Секли до смерти кнутами. Драли ноздри. Сажали на колья. Четвертовали. Подымали крючьями за ребра. Жгли огнем. Кожей, кровью узнали тогда казаки суровую заповедь грядущих веков. Впервые услышали в Екатерининских приказах слова: «европейская цивилизация» и накрепко запомнили их даже у себя в станицах.
В самых глухих форпостах стала слышна железная поступь крепнущего государства. Оно, как море реки, вбирало и стягивало в себя окраинные, казачьи ручьи. Не стало реки Яика. Приказом от 15 генваря 1775 года царица повелела «для совершенного забвения нещастного происшествия сего на Яике» именовать реку Уралом. Общинная самостоятельность у казаков была отнята. Над городом поставили сермяжный, солдатский гарнизон. Уничтожили навсегда войсковой круг, осколок Новгородского веча.
