Нил Стивенсон - Смешенье
– То, что вы сказали, было необходимо, и я никоим образом вас не виню, – произнёс Локк. – Однако я сильно опасаюсь, что он никогда не будет прежним.
– Вы правы. Он будет всего лишь величайшим натурфилософом в истории. И это лучше, чем лжемессия. Ему потребуются годы, чтобы приспособиться к своему новому месту в мире. К тому времени, как он вновь станет собой, я буду вне его досягаемости в Бостоне, Массачусетс.
Бонавантюр Россиньоль – Элизе.
Март 1694 г.
Сударыня,
Пишу в надежде, что письмо застанет Вас в Гамбурге, но опасаюсь, что Вы ускользнёте оттуда раньше. Я смертный, земной человек, а силюсь отправить послание богине, мчащей в крылатой колеснице.
Последнее время я задаюсь вопросом: известно ли Вам бедственное состояние нашей коммерции? Вы можете усмехнуться, ибо ничем, кроме коммерции, не занимаетесь. Однако на взгляд нас, земнородных, Вы парите в ореоле процветания, как святой в нимбе. Кроме Вас, во Франции от голода и нищеты не страдают лишь Ваши друзья Жан Бар и Самюэль Бернар. Бернар потому, что захватил Сен-Мало, разогнал остатки «Компани дез Инд» и снарядил собственную торговую эскадру. Бар – потому что военный флот за отсутствием средств продан в частные руки. Что лучше говорит о положении нашей коммерции, нежели это: французам выгоднее всего вкладывать деньги в пиратский флот, грабящий торговые суда других государств!
И я нимало не сомневаюсь, что капитан Бар безопасно и даже со всеми удобствами доставил Вас в Гамбург, ибо кто в христианском мире может угрожать армаде, столь обильно снабжаемой балтийским лесом и находящейся под командованием столь блистательного флотоводца? (Впрочем, я надеюсь, он поспешит назад, ибо британский флот бомбардирует Дьепп.) Однако я беспокоюсь, что письмо застрянет между Парижем и Гамбургом. Ибо повсюду разорение. Весенний ветер напоён не ароматами полевых цветов и вскопанной пашни, но трупным смрадом – то разлагаются тела погибших в стужу животных. Рис – рис! – везут в Марсель из Александрии, но никто не может его купить, ибо все источники нашей монеты иссякли. Военные слоняются по Версалю, горюя, что не догадались пойти на флот – за неимением звонкой монеты или хотя бы кредита они в этом году не смогут вести кампанию, а вынуждены будут отсиживаться в крепостях, вымирая от болезней и отбиваясь от англичан, при условии, что Англии удастся наскрести хоть два пенса на войну.
Так или иначе, сударыня, известите меня, дошло ли письмо и каков Ваш дальнейший маршрут. Я знаю, что Вас интересует переписка Врежа Исфахняна с родными. Мне придётся долго шифровать этот отчёт. Если верить собранию карт моего покойного батюшки, Вас отделяет от цели три сотни миль извилистой Эльбы, так что времени на расшифровку будет вдоволь. Постараюсь устроить так, чтобы письмо нагнало Вас в Хицакере, Шнакенбурге, Фишбеке или другой деревушке с не менее сладкозвучным названием, коим, согласно батюшкиным картам, предстоит вскорости лицезреть несравненную красу герцогини д'Аркашон и её новорожденной дочери Аделаиды.
Бон. Росс.
______________________________
Элиза – Россиньолю.
Март 1694 г.
Бон-Бон,
Письмо застало меня в Гамбурге, где мы договариваемся с владельцами речных судов и закупаем провизию в дорогу. Что за хандра двигала Вашим пером, когда оно выводило это нелепое послание! Несколько замечаний:
– Аделаида не новорожденная, ей четырнадцать месяцев, и она бегает по палубе в сопровождении эскадрона согнутых в три погибели нянек, страшащихся, что она выпадет за борт.
– Хицакер, по слухам, очаровательная деревенька; жаль, что Вам не угодило ее название.
– Тяжёлое состояние торговли мне, разумеется, известно; кто, по-вашему, договорился о поставках риса из Египта? Вас и впрямь огорчает, что в этом году не будет великих битв? И Вы позабыли, что прошлой зимой захворал и умер мой сын Люсьен? Где был золотой ореол благополучия, когда ангел Смерти явился забрать моё дитя? Воистину Вы забываетесь.
Однако я Вас прощаю. Мрачный тон Вашего послания сообщил мне много полезного о настроениях версальской и парижской знати. Если Вас это утешит, знайте, что беды, на которые Вы сетуете, суть предсмертные муки ветхой системы – когда сердце уже остановилось, а руки и ноги ещё дёргаются. Англичане, будучи нацией малочисленной и пребывающей в состоянии разброда, поняли это раньше французов. А может быть, я их переоцениваю, и они не поняли, а почувствовали. Прилив ртути, сопровождавший Великий Пожар и Чуму, вызвал к жизни поколение людей, необыкновенно острых умом. Иные – такие как Ньютон – даже чересчур восприимчивы для нашего грубого мира. Люди эти одно время были у власти, но не знали, как ею распорядиться, и потеряли её. Они создали альянс, который победил на последних выборах, и сформировали правительство. То, что альянс делает в нынешнем году – Английский банк, Великая перечеканка и др., – начало того нового, что сменит умершее или умирающее. В составе Франции меньше ртути и больше свинца; не имея своего альянса, она отстаёт, но процессы в ней идут те же.
Взгляните на Лион. Когда в апреле 1692 года Лотар фон Хакльгебер отправился туда и принял от мсье Кастана французских государственных обязательств на полмиллиона турских ливров в обмен на поставку серебра в Лондон, никто не ждал ничего дурного. Сделка была, разумеется, крупная, но вполне обыденная. Если бы Вы подошли к нему или к другому немецкому либо швейцарскому банкиру в Лионе и сказали: «Это последний такого рода заём, сделанный в Лионе, и его никогда не оплатят», Вас бы сочли безумцем.
Однако весь 1692 год Кастан тянул время, обещал заплатить проценты, искал альтернативы. Неурожай снял всякий вопрос об оплате, а вереницы галерников – по большей части обычных парижан, пойманных на разграблении пекарен, – тянущиеся через Лион по дороге в Марсель, составляли фон, на котором «страдания» Лотара выглядели поистине ничтожными. Грандиозная кампания прошлого года съела все деньги казначейства. Победы, одержанные Францией в Гейдельберге, на море, в Ландене и в Пьемонте, хоть и обошлись дорого, внушали Лотару надежду снова увидеть свои деньги. Коли так, надежда эта умерла прошлой зимой вместе со многим другим. Лионские банкиры теперь смотрят на заём Лотара как на переломный момент, с которого всё пошло прахом, конец эпохи. Мои тамошние корреспонденты пишут, что дома в городе сейчас продаются за бесценок: немецкие и швейцарские банкиры пакуют сундуки и уезжают. Когда-нибудь у Франции будет свой аналог Английского банка, и, вероятно, не в Лионе, а в Париже, но случится это не скоро, а до тех пор её финансы останутся в полнейшем беспорядке.
По всем перечисленным причинам я и решила отправиться сейчас в Лейпциг. Однако, чтобы наилучшим образом расставить фигуры на доске в предстоящей партии с Лотаром, я должна знать последние новости об Исфахнянах и происках отца Эдуарда де Жекса. Ибо, полагаю, и дня не проходит, чтобы он не подступай к Вам с расспросами о новостях касательно Врежа и его странствий по Индии.
Мы до сих пор выбираем судно. В каждой стране они многообразны, как породы собак. В Богемии, в лесах у истоков Влтавы, строят дубовые баржи и сплавляют их для окончательной доделки в Прагу. Дальше они везут силезский уголь в Магдебург и Гамбург, где местные жители покупают их и приспосабливают к своим нуждам. Даже если в Богемии, где Эльба начинается с капелек дождя, стекающих по сосновым иголкам, баржи были одинаковыми, здесь, в Гамбурге, где Эльба разливается на милю, они также неповторимы, как их хозяева. Самая мысль, что надо везти герцогиню, её дочь и прислугу три сотни миль по Эльбе, для шкиперов весьма необычна; они редко отправляются вверх по реке дальше, чем на два дня пути. Однако тс, что попредприимчивей, готовы согласиться; полагаю, довольно скоро мы с кем-нибудь из них сговоримся и отправимся дальше. Из-за паводка воды под днищем нашей цилле (как зовутся здесь баржи) будет предостаточно, и мы сможем не тревожиться о мелях; по той же причине течение очень быстрое, и под парусом можно идти только в сильный ветер. Нам предстоит двигаться со скоростью волов, которые будут тянуть наше судёнышко. Примите за среднее десять миль в день и, обратясь к картам Вашего батюшки, при помощи своих математических способностей отгадайте, куда отправлять следующее письмо. Думаю, в Магдебург; если будете писать очень медленно, то в Виттенберг.
Элиза.
______________________________
Элиза – Поншартрену.
Март 1694 г.
Мсье,
Человек Вашей образованности, не только дворянин, но и учёный, должен знать, что должности генерального контролера финансов сопутствуют некоторые привилегии. Если Вы не спешили ими воспользоваться, то не по неведению, но потому, что помышляли лишь о службе Его Христианнейшему Величеству. Я давно это заметила, но не считала нужным упоминать в разговоре, видя, что Вы, очевидно, нимало не печалитесь об упущенном. Однако последние письма от моих знакомцев во Франции исполнены мрачного уныния, и я задумалась, не лежите ли Вы без сна но ночам, сожалея, что не позаботились о своих интересах в Те годы, когда благосостоянию Франции завидовал весь мир, а её обязательства ценились наравне с золотом.
