Чабуа Амирэджиби - Дата Туташхиа
— Уймитесь! — приказала мать, и все вошло в обычное русло. — Такая смерть была бы не одной твоей смертью, Дата… Пусть и Мушни знает. Это для всей семьи — позор!
Получалось, что Мушни способен на измену и западню.
Мушни понял это и вспыхнул, но возразить матери не посмел и, справившись с собой, сказал, тяжело роняя слова:
— Если я паду до того, в чем Дата и вы, матушка, меня заподозрили… тогда, и правда лучше вам наложить на себя руки, чем иметь такого сына и такого брата.
— Не то говоришь… — начал было Дата, но мать его перебила.
— Не вами начинается и не вами кончается наша семья и род наш. Помните это! У нас с отцом есть сыновья и внуки, до нас были деды и прадеды, и кости их еще не истлели. Мы живем, окруженные большой родней. Человек жив человеком!
— Мы оба это знаем, мать, — тихо сказал Дата. — И никто из нас еще ни разу не осрамил свою семью дурным поступком.
— Больше не хочу об этом, — холодно сказала Тамар, но ее остановил наш отец.
— Если еще раз Мушни позовет тебя, но червь сомнения шевельнется в тебе, Дата, иди к нему с оружием. Встретишь измену — с тобой оружие, уйдешь из западни, тебе не привыкать. Если узнаешь, что западню поставил Мушни, поступай, как найдешь нужным, но чтобы никто на этом свете, ни один человек не узнал и не понял, где здесь концы. Когда в честной семье заводится подлец и негодяй, никто в семье не имеет права обращать совершенное злодеяние в проклятие всего рода. Честь семьи должна оставаться незапятнанной и ныне и в грядущем. Я учил вас: в своей стране ты посланец своей семьи, вне страны — посланец своей родины, ибо на родине твои поступки — это лицо твоей семьи, а за ее пределами они лицо твоего народа. Это и есть праведная жизнь, Дата. И ты, Мушни, тоже должен это понять.
— Я уже сказал, а теперь скажите вы, отец: прийти к брату с оружием — оскорбление для него или нет? — спросил Дата.
— Так ведь… — начал было Мушни, но Дата поднял РУКУ:
— Одну минуту… Случай, как назвал это Мушни, или что другое — исключать нельзя?
— Всякое бывает, — согласился Мушни.
— На меня, допустим, напали, одолели, скрутили по рукам и ногам — возможно же такое… Что тогда скажу; люди? Что брат отправил брата на каторгу или там на виселицу. Выпадет такой случай — что выбрать, что предпочесть?
— Пусть скрутили тебя по рукам и ногам, — сказал Магали, — пусть волокут на виселицу, все равно кричи всем и каждому, что брат твой тут ни при чем. Враги брата — они виноваты!
— Хорошо, отец, но мой разум и мое сердце, пока меня до виселицы еще не доволокли, в чем свою опору должны иметь, свою твердь? Существует ли для них пристанище?
— Твой удел — страдание, твоя участь — мученичество. Так положил господь бог. Ты поставил перед собой мученичество. Так положил господь бог. Ты поставил перед собой цель, достойную страдания. В том, что ты сделал, — Магали глазами показал на оружие, покоившееся у Даты за пазухой, — забота была лишь о себе и о своем сердце и разуме, Дата, а к чему это приведет — тебе было все равно.
— Это что же выходит, человек даже своей смертью распорядиться не вправе? — усмехнулся Дата.
Молчали долго.
— Сколько лет не виделись, а ничего лучшего не нашли для разговора, — сказала Тамар. — Не сумела я посеять в ваших сердцах любви друг к другу.
— Как раз напротив, мать, — воскликнул Мушни. — Просто провидение развело нас по таким разным путям, что… На нашем месте другие братья давно превратились бы в смертельных врагов.
— Пора о деле говорить, — сказал Дата. — Мне надо уйти этой же ночью.
— Так-то лучше, — оживился Мушни. Но начать оказалось трудно. Он ходил вокруг да около, очень осторожно подкрадываясь к сути дела.
Очень он был умен, Мушни. Все, что говорили и советовали Дате разные люди и в разное время, он собрал, обдумал, подвел основание и приготовился Дате выложить. Тут было и то, что Дата старел и с каждым днем тускнели способности, без которых абрагу не жить, и теперь уже совсем просто найтись человеку, который без труда прикончит Дату. И то, что он своим братьям стал поперек пути, а старики из-за него извелись, исстрадались. Говорил он и о том, что жизнь Даты не праведна, что висит на нем великое множество грехов, а другие из подражания ему насильничают. Народу же от всего этого огромный вред. Не забыл он поставить ему в упрек и то, что прежние его покровители и благодетели обратились в его врагов, и все, что Дата делает для народа, как раз против народа оборачивается. Чего только не припомнил Мушни, один бог ведает. То, что он говорил, и то, что приходилось мне слышать раньше, было так схоже, просто слово в слово, что во мне шевельнулась мысль, не подговорил ли он заранее всех этих людей. Может быть, и Дата думал о том же, иногда у него была такая манера слушать, будто он и не слышит, о чем говорят, а сам думает о своем. Часа полтора выкладывал Мушни все, что надумал, и под конец сказал:
— Вот как все оборачивается, брат, и теперь я бы хотел узнать, как собираешься ты жить дальше.
— О монастыре мечтает… — рассмеялся Магали. — В монахи хочет постричься. Настоятельница Евфимия обещала устроить его в монастырь где-нибудь подальше, в России, под чужим именем.
Дата улыбнулся и, как мне показалось, и не думал отвечать, но Мушни в упор смотрел на него, ждал.
— Все, что ты говорил, было обо мне. Но чего ты сам хочешь, скажи, Мушни. А тогда уж я подумаю, отвечать тебе или нет, — сказал Дата.
— Меня переводят в Петербург, Дата!
Все, кто был за столом, уставились на Мушни, затаив дыхание. Только Дата сидел, не поднимая глаз.
— И наверное, на большую должность? — Дата по-прежнему не поднимал головы.
— Очень большую. Ты же познакомился с полковником Сахновым, этим сукиным сыном… На его место… С год послужу, а потом обещают перевести выше… Но место, видишь ли, такое… Министром я, конечно, не стану, но в иностранных делах государственного значения ни государь, ни его министры шагу без меня не сделают. Я говорю о разумных шагах.
— А куда же полковника денут? — спросил Дата.
— Без места не останется. Устроят.
Тамар лишь сейчас оторвала взгляд от сына и снова уткнулась в рукоделие. Я заметил у нее слезы. Заметил их и Магали.
— Они стареют, жена. У каждого свой путь. Чего же здесь плакать?
— Сделаюсь большим человеком, мама, легче мне будет стать для вас с отцом хорошим сыном, — успокоил ее и Мушни.
— Что сулит тебе эта перемена? — спросил Дата.
— Чин тайного советника, — усмехнулся Магали.
— Чин представляется согласно должности, — холодно заметил Мушни. — Жду многого. Своему народу и своей родине смогу принести пользы куда больше, чем прежде. Этого я жду раньше всего. Сейчас я ничто, меня никто не знает, и я не собираюсь предъявлять никому никаких счетов. Но я многое сделал уже и сейчас. С той высоты, на которую я могу сейчас подняться, я в состоянии буду и много увидеть, и много сделать.
— На эту высоту многие поднимаются с ношей добрых намерений и обещаний, а потом, смотришь, ничего не свершилось, ничего не сбылось, — сказал Магали. — Так и бывает, когда большим человеком становишься на чужой службе. На государственной службе будешь делать то, что выгодно царю и вредно твоему народу.
— Не с тем человеком говорите, отец. Я служу престолу лишь потому, что не вижу пока для своей родины и для своего народа лучшего настоящего и лучшего будущего. И по сей день, и сегодня, в этот час, я делаю только то, что считаю полезным моей стране. Так будет до гробовой доски. Если политики и революционеры найдут путь, который должен привести мой народ к лучшему будущему, и я в этот путь поверю, никто раньше меня не станет на их сторону. От своего нового поприща я жду еще одного. Мне уже удалось разрешить немало тяжелых и запутанных дел. На моей нынешней службе больше сделать уже нельзя, тесновато нынешнее мое поприще. Я живой человек, мне доступно большее, чем я делаю, и я хочу знать, где предел моим возможностям. Мне нужен простор.
— Ты правильно решил, Мушни, — сказал Дата. — Но я вижу, что-то тебе мешает. Скажи — что!
— Ответ нехитрый. Один брат двадцать лет ходит в абрагах. А другой будет занимать при дворе высокое положение? Нескладно получается! — Мушни произнес это громко и раздраженно.
— Ну, а дальше? — Наш отец Магали вдруг оживился и, навалившись грудью на стол, уставился на старшего сына.
Поднял голову и Дата.
— Обо всем говорено, и уже много раз, — сказал Мушни. — Зачем повторять? А где выход, — об этом мы ни разу не говорили, если не считать совета настоятельницы Евфи-мии уйти в монастырь. Есть выход, о котором я сам договорился с министром внутренних дел. Дата должен сдаться и добровольно сесть в тюрьму. Он получит пять лет. Наказание будет отбывать в Грузии. Потом его освободят, как всех, кто отбыл срок. Что все будет так, а не иначе, я отвечаю перед всей семьей, братом и собственной совестью.
