Ведьмины камни - Елизавета Алексеевна Дворецкая
Нынешним ранним утром, когда в Киеве уже знали, что посольства прибудут в середине дня, Мистина приехал на княжий двор совсем рано и заметил, как княгиня входит в поварню. Пошел за ней – ни о чем не мог думать, пока с ней не поздоровается. В тот ранний час на ней было простое льняное платье, немаркого, как осиновая кора, серовато-зеленого цвета, почти никаких уборов, кроме любимого ее греческого ожерелья из круглых жемчужин и зеленовато-голубых смарагдов. Когда он вошел, она наблюдала, как служанки готовят к запеканию в «мясных ямах» две-три свиные туши, разрубленные на части: начиняют чесноком и чабрецом, обмазывают медом. Сама княгиня держала миску меда и соломенную метелочку. Увидев Свенельдича, отставила миску, лицо ее просияло. Восемь лет они были знакомы, и уже лет пять, как один вид Мистины стал заливать светом ее душу – будто солнце всходило, наполняя мир красотой и жизнью.
Мистина подошел с видом почтительного расположения – ему, как зятю княгини, мужу ее сестры Уты, позволялось куда больше, чем прочим боярам. Эльга улыбнулась, шагнула навстречу, подставила лицо, чтобы он ее поцеловал; опустила веки, чтобы всем существом впитать тепло этого быстрого поцелуя, несущего память о множестве куда более долгих и горячих поцелуев. Мистина ощутил, как от его прикосновения Эльгу пронизал трепет, и в нем вспыхнула кровь.
На каждого сильного находится сильнейший, и страсть к жене своего конунга была тем противником, с которым Мстислав Свенельдич не мог совладать.
– Погоди – у меня руки в меду! – Смеясь, Эльга спешно вытирала пальцы о рушник.
– Я пока не в кафтане, – успокоил ее Мистина, знавший, как она дрожит над дорогим греческим платьем.
А потом взял ее руку, поцеловал и облизал кончики пальцев: ему они казались сладкими сами по себе.
– Переста-ань… – шепотом простонала Эльга, и в голосе ее слышалось истинное мучение, то же самое, что терзало и его.
От прилива влечения заныло в животе, по жилам растеклось томление – жар и мучительное ощущение пустоты. Эльге пришлось сделать особое усилие, чтобы отнять у Мистины свою руку. Они смотрели друг другу в глаза, каждый видел в глазах другого и гибель свою, и спасение, и надежду, и безнадежность. Ни на кого другого Мистина не смотрел таким открытым, искренним взором, а Эльга – таким восхищенным и доверчивым. Воссоединившись год назад с законным мужем, она порвала эту связь, которая больше не имела бы оправданий даже в ее собственных глазах. Гордость Эльги не вынесла бы двух мужей сразу, хотя Мистина, по-своему не менее гордый, предпочел бы поделиться с Ингваром, но не быть отлученным от своего счастья совсем. Он-то знал, кого она предпочитает. Сын Свенельда с детства понимал: его товарищ, с которым они вместе росли, уступает ему всеми способностями и качествами, но Ингвар – сын конунга, и его права на почет и блага жизни всегда будут выше. Ибо в нем, в Ингваре сыне Олава, залог благосклонности богов к дружине и державе. Им Свенельдич служил всеми своими силами, отвагой, оружием, умом и обаянием – богам, конунгу, державе. Не жалея сил, времени и собственной крови, верил, что имеет право на особую награду, пусть и тайную. Однако здесь решение оставалось за Эльгой, она приняла его и держалась – слишком высока была бы цена раскрытия их связи. Но они по-прежнему виделись каждый день, имели множество общих дел, забот и помыслов; это и облегчало им боль любовной тоски, и питало ее…
И сейчас, посреди пышно убранной гридницы, Эльга ощущала трепет и мучительное томление при воспоминании о том, как рука Мистины сжимала ее руку, как его губы касались кончиков ее пальцев. Это навсегда. Ее страсть – и награда, и проклятье. Придет ли ей конец хоть когда-нибудь? Может быть, когда-нибудь они доживут до покоя, но никакой прием в Золотой палате не принес бы Эльге столько счастья, как эти мгновения в поварне близ свиной туши.
Отведя глаза от Мистины, Эльга заставила себя слушать Ивора. Она – княгиня, в этом-то все и дело. Ее честь и ее печаль. На резном стульчике перед престолом сидел Святослав, их с Ингваром единственный сын. Ему шел восьмой год, он был одет в точно такой же, как у отца, красный кафтан с шелковой отделкой и золотым позументом, сшитый Эльгиными руками. Этот мальчик был не просто плодом их с Ингваром брака, но и воплощением той новой Русской державы, которую они строили: соединяя в себе кровь Олега Вещего и северных Инглингов, он по праву рождения будет законно владеть всей землей Русской от Варяжского моря до Греческого. А может – и не только. Не могло быть на свете человека, который полнее этого ребенка воплощал бы и древние права, и устремленные в будущее надежды владык этой обширной земли, населенной множеством народов. Ради этих надежд его мать уже много лет подчиняла женщину в себе княгине.
Но струна тем легче рвется, чем сильнее натянута. Иногда ослабляя струну своего долга, Эльга уберегала ее от разрыва, а себя саму – от отчаяния и неприязни к всему тому, что составляло ее долг как наследницы Олега Вещего.
– В ту церковь, Богоматери, сам василевс с семейством молиться ходят, – рассказывал Ивор. – А родни много у них: сыновья с женами, дочь Елена с зятем Костинтином, у них дети – дочерей пять, а сын один, Роман, в честь деда назван…
Прислушиваясь, Эльга мельком подумала: пока Ивор тут рассказывает про Царьград, в Вышгороде его ждут две жены. Одну, Зоранку, он получил в подарок от Ингвара, когда тот женился на Эльге, а вторую, Волицу, несколько лет спустя высватал у киевского боярина Ратигнева. Почти год дома не был: дети подросли, жены без хозяина ссорятся. Мистина рассказывал, что сам был вынужден усмирять их, когда зимой ездил в Вышгород из-за того мятежа…
– Ну-ну, что за дочери? – улыбаясь, спросила княгиня Ивора. – Может, нам невесту сыщем? – И кивнула на Святослава.
В глубине души Эльга понимала: едва ли новая «любовь» греческих цесарей к союзникам-русам зайдет так далеко, чтобы привести к родству. Но, окрыленная успехом, она шутила лишь наполовину. Как знать – пока Святослав дорастет до женитьбы, может, грекам не придется так уж сильно перед нами заноситься?
– Дочери-то, госпожа, все собой хороши – белолицы, чернобровы, нраву кроткого, – усмехнулся Ивор. – Да все, пожалуй, постарше нашего соколика будут малость. Я в церкви их видел. В церкви той сокровищ разных не счесть. Там и одежды Христовы, и обувь, и копье, которым закололи его, и сосуд с кровью его…
Эльга чуть заметно сморщила нос: она примерно понимала, зачем хранить сосуд с жертвенной кровью бога, который принес в жертву сам себя – как Один, но, должно быть, это не очень приятно.
– И покрывало матери его Марии, и пояс ее. Там такой особый еще как бы прируб, там свой жертвенник, для святого Ильи. Там Роман цесарь клятву принес, и сыновья его, и зять…
Эльга покосилась на мужа – Ингвар сидел с бесстрастным видом, но за этой бесстрастностью сквозило удовлетворение. Греки не обманули – Роман, старый упрямый паук, постепеннно высосавший все властные права, будто кровь, у своего зятя Константина, которому они принадлежали по рождению, первым принес клятвы русскому князю. Теперь окончательное утверждение договора зависело только от Ингвара. Больше никто, даже враги его, не посмеют сказать, что он дерзкий отрок, забравшийся на Олегов стол вопреки законному праву Олегова внука и собственной сестры.
Бедная Мальфрид… Они неплохо ладили, пока Мальфрид была здесь княгиней. Останься она в Киеве, Эльга не обидела бы ее.
Но даже позор семейного раздора теперь смыт. Ингвару открыты пути на север и на юг, пути к славе, богатству, чести и процветанию. Думая об этом, Эльга и впрямь ощущала себя богиней, Зарей-Зареницей, сидящей на небесном золотом престоле.
Мистина немного повернул голову, поймал взгляд княгини и чуть заметно ей подмигнул.
* * *
Основные торжества в Киеве ожидались после скрепления договора князем Ингваром. Статью о наемниках Роман август утвердил так, как хотел Ингвар: отныне они могли поступать
