Хамза Есенжанов - Яик – светлая река
«Куда я попал?»
В первый день, оказавшись в непривычной обстановке, джигиты то и дело обращались к Нурыму:
– Нур-ага, давай будь начальником, выручай своих, а то мы такой бани и во сне не видали.
– Нуреке, что сказал командир?
– Нурым, что это за бумажка? Написано, начерчено, а что к чему – не пойму.
Нурым, как мог, отвечал. Но уже на другой день растерялся и сам: началось ознакомление с винтовкой, как ее держать, как заряжать и целиться. Надо было уметь разбирать и собирать винтовку, выучить названия множества ее частей, учиться шагать в строю… Все это для безмятежного Нурыма, Нурыма-певца, Нурыма-весельчака, было не легче, чем пройти по узкому шаткому мосту, по которому на том свете должны пройти все грешники через кипящую реку.
«Почему я с детства не хотел учиться? Чем я хуже Хакима или Ораза? А ведь они знают, видели и слышали столько, что мне и во сне не приснится. Овладели русским языком, набрались городской культуры, знакомы с хорошими людьми, слушают их мудрые советы и теперь сами борются за справедливость. Они нашли свое место в жизни. Оба справятся с любым делом, надо будет руководить народом – сумеют. Надо будет детей учить – смогут…
А я кто? Я обыкновенный дурень, один из многих невежд, ни к чему не приспособленный, – безжалостно осуждал он себя. – Вот мое место: деревянная койка в длинной казарме. А вчера моим делом было косить сено, пахать землю, петь песни, пасти скот. А путь моих братьев и вчера был иным, и сегодня цель их ясна…
Что это, зависть?.. Нет, не должен я завидовать. Ораз и Хаким – пример для нас, они наша гордость. У них свое место в жизни, у меня должно быть свое. Никто меня не неволил, сам пришел, сам записался в солдаты. Конечно, этому способствовали и Мамбет, и Фазыл. И всеобщая суматоха. Нет-нет… я останусь с тем шальным, как ветер, Мамбетом. Никто меня не свяжет по рукам. Я тоже свободен, я тоже должен что-то делать вместе с Хакимом и Оразом. Я тоже…»
Рука Нурыма потянулась к домбре, висевшей у изголовья. Эту домбру подарил ему вчера Фазыл со словами:
– Это домбра твоего нагаши. Привез ее из аула, но тренькаю на ней редко. Теперь она нашла своего хозяина…
Услышав, как настраивают домбру, в казарме приутихли, и все, кто пришивал пуговицы, крутил ремень или поглаживал усики, повернулись к Нурыму. Те, кто прибивал гвозди, отложили молотки, кто лежал – подняли головы.
– Э-э, чем хмуриться целыми днями, давно бы взял домбру, – сказал Жолмукан. – А ну запой: «Я, Нурым, джигит чернявый, из чернявых – самый храбрый, и не страшен мне любой, смело я бросаюсь в бой!» А ну?!
Неожиданный стишок Жолмукана напомнил Нурыму Карт-Кожака.
– Эй, Карт-Кожак, Карт-Кожак!Сдержи коня ты, Карт-Кожак!Осади коня, Карт-Кожак!Ты горяч, но стар, Кожак!Родилась я в лазурном КрымуНа зеленом морском берегу.Знатный хан Акшахан – мой отец!Я у матери-ханши в домуСреди белых-дебелых гусыньБелоснежным гусенком росла,Самым нежным ягненком рослаСреди тучных курдючных овец;В табуне резво-белых коней,Молока парного белей,Белолица и телом бела,Кобылицей я белой была.Ай, была резва, весела!..Хоть далек от Крыма Китай(Сколько месяцев ехать – считай),Приезжали на игрища в КрымИ джигиты китайские к нам, —Каждый именем бредил моим……Если выйдешь в поле ты,Наглядишься вволю тыНа молоденьких зайчат:Как они в траве шалят,Как легки прыжки у них,Спины как гибки у них.Так спина моя гибка,Так и пляска моя легка!И еще я сказать могу:Что на свете земли черней,Что на свете снега белей?Пал на черную землю снег, —Полюбуйся-ка снегом тем,Незапятнанным, белым, ты, —Налюбуешься моим телом ты:Чистым телом, как снег, я бела!Что на свете крови алей?Кровь на чистый снег пролей, —С алой кровью на снегуЯ сравнить мой румянец могу…
Со всей казармы обступили джигиты Нурыма, окружив его, точно перекати-поле в овраге.
– Дальше, дальше, агатай!
– О, среди нас, значит, и жырши есть!
– А ты разве домбру не видел?
– Кто бы мог подумать, что наш Нуреке – акын? Ведь домбра может быть и у простого парня, – загалдели вокруг.
– Ну-у, заблеяли, как овцы! – Жолмукан могучими руками оттиснул напиравших на койку Нурыма. – Что столпились, будто ягнята у вымени? Это песня о Карт-Кожаке. Дальше, Нурым.
Нурым высоким голосом прокричал зачин, ударил по струнам.
– Эй, Карт-Кожак, Карт-Кожак!Ты в пять лет уже, Карт-Кожак,Из лозы мастерил сайдак,Сам сплетал на тетиву…Волос конский…
Струны домбры, будто лопнув, издали глухой звук, рука Нурыма застыла в воздухе, стремительная песня вдруг оборвалась. Взяв высокую, долгую ноту зачина, певец поднял голову, уставился глазами вдаль и заметил стоявшую в дверях Мукараму. Девушка не отрываясь глядела на него, застыв в изумлении, будто пугливая лань. Удивленные джигиты повернулись туда, куда смотрел Нурым, и тоже увидели девушку. На мгновение в казарме воцарилась тишина.
А девушка была поражена: она никогда не слышала певцов и не видела завороженной пением толпы. Самым удивительным было то, что такие неотесанные, такие разные парни, в большинстве невежды, сейчас, слушая певца, забыли обо всем на свете, всецело оказались во власти песни и простенькой домбры, точно убаюканное дитя в колыбели…
И все это – солдат Жунусов! Долговязый, черный, грубоватый аульный джигит, похожий на турка! Окружили его, будто пчелы, прильнувшие к меду. Значит, он такой искусный акын и домбрист. Неужели эти робкие и дикие степные парни чтут музыку и способны увлечься пением больше городских?
Восхищение схлынуло с лица Мукарамы под взглядом многочисленных черных глаз, уставившихся на нее. Девушка растерянно глянула в пустой угол казармы, делая вид, будто что-то увидела там. Неловкую тишину нарушил сообразительный Жолмукан:
– Если я не ошибся, эта красавица, что появилась среди нас, как праздник после долгой, изнурительной уразы… наш знакомый доктор! Она, наверное, пришла к нам, чтобы озарить блеском своей невинной красоты наши грубые души. Она словно долгожданный светлый дождик для иссохшей от зноя рыжей степи! Облегчи, милая, нашу дневную боль тела и вечернюю боль души! Добро пожаловать, наш почетный угол – вот здесь! – закончил он, указывая на место, где сидел Нурым.
Девушка узнала того самого джигита, который мигнул ей, выходя из кабинета доктора Ихласа. Она задержала на нем взгляд, но промолчала. Жолмукан снова заговорил:
– Утешение души – стихи и песня. А если к ним еще прибавить несравненную красавицу, значит, создатель осчастливил нас!
– Спасибо, – ответила девушка и подошла к Нурыму. – Я вас искала, Жунусов-мирза. Мне надо с вами поговорить. Если можно, проводите меня, пожалуйста.
– О-го-о! – воскликнул Жолмукан. – Создатель заметил только одного Нурыма. Под счастливой звездой ты, парень, родился. Смотри не робей…
Нурым исподлобья холодно глянул на Жолмукана, протянул ему домбру и направился из казармы вслед за Мукарамой.
2Нурым редко терялся, он легко находил язык и с пожилыми и с молодыми. А в аулах среди девушек и молодых женщин он был бессменным заводилой и затейником. Острое словцо, едкая насмешка так и сыпались из него, веселя людей и вызывая новые шутки. Без него не проходил ни один той, первым акыном, первым певцом непременно был Нурым. Общительный, задиристый острослов, душа тоев и веселых игрищ, Нурым перед Мукарамой вдруг растерялся и смущенно крутил медные пуговицы несуразно сшитой шинели. Он даже не решался прямо взглянуть на красивую татарку. В суконной шинели с грубым солдатским ремнем, в тяжелых сапогах, в нелепо высоком шлеме, с обветренным до черноты лицом и мозолистыми длинными руками, он сам себе казался черным рабом, что сопровождают райских гурий в сказаньях. И его широкий шаг, тяжелая, вразвалку, поступь никак не вязались с легкой походкой девушки.
«Зачем она пришла? О чем будет говорить? Что я ей отвечу? Моя грубая речь отпугнет ее сразу, как крик коршуна – гусят на озере. Она может подумать: если родной брат Хакима такой неотесанный, невежда, то что говорить о его родителях и родных? Ах, досада, лучше б она не знала меня пока. «Я вас искала, господин Жунусов». Значит, узнала, кто я».
Первой заговорила Мукарама:
– Вы не ждали моего прихода, Жунусов-мирза? И думаете, наверное: что это за бесстыжая девица явилась к тысяче джигитов, да? – засмеялась она.
Голос ее, как и думал Нурым, струился, будто серебристый ручеек.
– Нет, нет… что вы, я не думал… извините, локтор. Я… я совсем о другом думал…
– О, неприлично думать о постороннем, когда рядом с вами идет локтор, – снова тихо рассмеялась девушка. – Вы не называйте меня «локтор», я не доктор. Я лишь выполняю поручения доктора.
Нурым промолчал. Он немного оправился, поняв, что девушка не думает насмехаться.
