Век Просвещения - Петр Олегович Ильинский
Вечером третьего дня в губернаторском доме собралось чрезвычайное совещание. Давно я не видел столько сановных особ, столько озабоченных сановных особ. Но все они молчали. Молчал и губернатор, старейший, главнейший и знаменитейший из них, известный мне еще по силезской войне. Да, это он – вы помните? – командовал русской армией в самой великой и самой страшной битве, в которой мне довелось участвовать.
Городской врач сделал краткое сообщение. Оказывается, он проанализировал записи о смертности за последние два года и пришел к выводу, что среднее количество смертей в Москве составляло десять-пятнадцать за день, а во время вспышки гнилостной лихорадки позапрошлой осенью ни разу не дошло до трех дюжин. Теперь же каждое утро у нас на руках оказывалось донесение о не менее чем полусотне смертей. Да, разница была не слишком большой, но симптомы…
Один за другим мы вставали и дежурной скороговоркой зачитывали свои наблюдения за последние дни, не забывая упомянуть все цифры: умершие, больные, отправленные в карантин. Это продолжалось более часа. Картина была угрожающей, но все-таки неопределенной. Губернатор выслушал всех, но ничего не сказал. Убедившись, что доклады закончены, он встал со своего места, твердым шагом вышел на середину зала, поклонился врачам и отдельно господину главному доктору. Мы тоже поднялись с мест и застыли в тревожном молчании. Его нарушал только стук хорошо подкованных каблуков.
Юркий адъютант резво прокатился по паркету и молодцевато открыл дверь, застыв по стойке «смирно». Генеральский мундир повернулся к нам спиной, и я вдруг подумал о том, как легко человеку спрятаться за надетое им платье. И это сделать тем легче, чем наряднее одежда, неважно, что украшает ее – ордена или драгоценности. Нет, я не завидую тем, кому в жизни повезло больше моего или выпал лучший жребий по одному лишь праву рождения. Я знаю свое место и не претендую на многое, только хочу сказать, что ордена могут быть заслужены очень давно, а драгоценности унаследованы.
Почему-то я внимательно смотрел на удаляющиеся от меня начищенные сапоги с громкими металлическими набойками. Когда я служил в русской армии, у меня были такие же. Почти такие же. Дверь хлопнула. Мы остались одни.
– Сердечно всех благодарю. Совещание закрыто. Господа, вы свободны! – у главного врача был хорошо поставленный голос, и он делал между фразами четкие, математически отмеренные паузы. «Действительно, – подумал я, – он ведь поет в церковном хоре».
79. Высокая комиссия
Читали нам две последних депеши господина сенатора, генерал-поручика и кавалера, полученные в Царском Селе. Уверяет – оснований к беспокойству никаких, но при сем считает должным сообщить об общем увеличении смертности в городе. Не считает возможным скрыть и то, что некоторые из больных показывают явные чумные признаки, однако многие, очевидно, помирают и от иных напастей, с чем врачи московские единодушно согласны и указывают на особо нездоровое нынешнее лето как на главную того научную причину (это правда, духота даже здесь стоит неимоверная). Впрочем, доносит господин Еропкин также, что все явственные жертвы мора проживают на окраинах, в местах гнилых, закрытых от очистительных ветров и потому с давних времен неблагополучных. Чистая же часть города болезнью почти не затронута за исключением отдельных неосторожных слуг, которые слишком часто наведывались в дурные кварталы или скупали, прельстившись барышом, вещи, принадлежавшие умершим.
Кроме того сенатор почтительно напоминает, что карантин в Симоновом монастыре переполнен и что зараза в нем еще отнюдь не выведена. В таковом положении продолжает действовать согласно прежним правилам, и тех, кто уже содержится в карантине несколько недель без очевидного заболевания, переводит далее, в Данилов монастырь, а также Покровский. В случае же благоприятных обстоятельств, предусматривает к концу лета всех освободить. Просит средств на содержание оных заведений, а также экстраординарных сумм для выплаты особо отличившимся лицам полицейских и врачебных профессий. Приняли, удовлетворили, поощрили. И возобновили кордон на петербургской дороге.
Строжайший. Пусть едут в свои деревни, соколики, и сидят там, воздухом свежим дышат, желательно лесным, он здоровей будет. И чтоб больше никаких товаров из Речи Посполитой: на том особенно ее величество настаивала. Подчинились с радостью и ревностью. И из Валахии с Молдавией – тоже. Правильно, вроде оттуда и завезли нам в дурной час эту немочь пупыристую. Не новость сие, давно известно, что все зло для Руси – с юга да запада. И отчего мы беспременно туда войска шлем, горя себе ищем? А впрочем, без кордону нельзя, неприятеля потребно держать на правильном расстоянии, для себя безопасном, для него грозном, а войска – тот же кордон, только многолюдный. Так что пусть лучше он наш будет, нежели иноземный.
80. Деловая смекалка
Очень были довольны Осип и Митродор, что вовремя подсуетились, что успели обоз отправить, что проскочил он окружную заставу в самую последнюю ночь до указа бесповоротного, полновесно запретительного. Одна забота – двигать подводы теперь нужно было тихо, внимания не привлекая и столбовой дороги сторонясь. А поскольку сие не всегда возможно, то желательно отойти в какую деревню на недельку-другую и переждать, пока эта новозаквашенная буча малость поутихнет. Товару никакой беды, не испортится, только целее станет. Вот о том и послали вдогон с верным человеком точный, пусть и устный приказ. И еще письмо в столицу: для посредника, успокоительное. Дескать, все идет по плану, только с небольшой задержкой. Просим не сумлеваться, дело надежное. Пусть он успокоит контрагента, не даст занервничать.
Догнал верный человек обоз, передал наказ в точности, кому надобно, и далее поскакал, до посредника, чай, не впервой. Дорога знакомая, если где и свернет в лес заставу объехать, то не заблудится, выскочит. И ночлег найдет: мало ли народу вокруг живет, и все заработать хотят, места здесь бедные. Нечего о нем беспокоиться, сам себя выручит, о деле теперь подумать не грех и подумать крепко, не ошибиться. Надобно было ноне обозным приказ исполнять, как по написанному, поступать, как велено.
Всего ехали потихоньку к городу Твери одиннадцать подвод с сукнами. Главным состоял старший сын хозяина Егорий Осипыч – он отцова верного человека в стороне и выслушал. При нем завсегда пребывал Дорофейка приблудный, беспримерный его уже четыре года во всех делах помощник – говорили про него, что из беглых – и высохший татарка Махмет, что служил еще при самом папаше, старом Крашенинникове,
