Вольдемар Балязин - Правительницы России
Придворные недоумевали, почему столь быстро и столь внезапно произошла такая странная и неожиданная перемена?
Дело было не только в любовном влечении, Екатерина угадала в Потёмкине человека, на которого можно положиться в любом трудном и опасном деле, когда потребуется твёрдая воля, неукротимая энергия и абсолютная преданность делу.
Отставка Васильчикова лишь неосведомлённым в любовных и государственных делах Екатерины могла показаться внезапной. На самом же деле Екатерина почти с самого начала этой связи тяготилась ею, о чём чистосердечно призналась новому предмету своей страсти, тогда ещё потенциальному фавориту Григорию Александровичу Потёмкину.
В письме к нему она откровенно исповедалась в своих прежних прегрешениях, открывшись, что мужа своего она не любила, а Сергея Васильевича Салтыкова приняла по необходимости продолжить династию, на чём настояла Елизавета Петровна. Совсем по-иному обстояло дело с Понятовским. «Сей был любезен и любим, — писала Екатерина, — от 1755 до 1761 года по тригодишной отлучке, то есть от 1758 и старательства князя Гр. Гр. (то есть Орлова), которого паки добрые люди заставили приметить, переменили образ мысли».
Далее Екатерина призналась, что она любила Орлова и что не её вина в том, что между ними произошёл разрыв. «Сей бы век остался, есть ли б сам не скучал, я сие узнала... и, узнав уже доверки иметь не могу, мысль, которая жестоко меня мучила и заставила сделать из дешперации (то есть от отчаяния) выбор коя какой...»
Вот этот-то сделанный ею «выбор коя какой» — не более того — и оказался Васильчиковым.
Во время пребывания Васильчикова в фаворе, писала Екатерина, «и даже до нынешнего месяца я более грустила нежели сказать могу, и никогда более как тогда, когда другие люди бывают довольные и всякие приласканья во мне слёзы принуждала, так что я думаю, что от рождения своего я столько не плакала, как сии полтора года; сначала я думала, что привыкну, но что далее, то — хуже, ибо с другой стороны (то есть со стороны Васильчикова) месяцы по три дуться стали и признаться надобно, что никогда довольнее не была как когда осердится и в покое оставит, а ласка его мне плакать принуждала».
И, наконец, пришло избавление от капризного, обидчивого и давно уже немилого Васильчикова. Потом приехал некто Богатырь (то есть Григорий Александрович Потёмкин, ибо, обращаясь к нему в этом письме Екатерина написала: «господин Богатырь»). «Сей Богатырь по заслугам своим и по всегдашней ласке прелестен был так, что услыша о его приезде, уже говорить стали, что ему тут поселиться, а того не знали, что мы письмецом сюда призвали неприметно его, однако же с таким внутренним намерением, чтоб не вовсе слепо по приезде его поступать, но разбирать, если в нём склонность, о которой мне Брюсша сказывала, что давно многие подозревали, то есть та, которую я желаю, чтобы он имел».
И в заключение этого чистосердечного признания Екатерина писала: «Ну, Господин Богатырь, после сей исповеди могу ли я надеяться получить отпущение грехов своих; изволь видеть, что не пятнадцать (при дворе, перечисляя любовников императрицы, «знающие» люди чаще всего говорили о пятнадцати её бывших талантах), но третья доля из них.
Первого — поневоле (то есть Салтыкова) да четвёртого (то есть Васильчикова) из дешперации, я думала на счёт легкомыслия поставить никак не можно, о трёх прочих, если точно разберёшь, Бог видит, что не от распутства, к которому никакой склонности не имею, и если бы я в участь получила смолоду мужа, которого бы любить могла, я бы вечно к нему не переменилась; беда та, что сердце моё не хочет быть ни на час охотно без любви. Сказывают такие пороки людские покрыть стараются, будто сие происходит от добросердечия, но статься может, что подобная диспозиция сердца более есть порок, нежели добродетель, но напрасно я к тебе сие пишу, ибо после того возлюбишь или не захочешь в армию ехать, боясь, чтобы я тебя позабыла, но право не думаю, чтоб такую глупость сделала, а если хочешь на век меня к себе привязать, то покажи мне столько ж дружбы, как и любви, а наипаче люби и говори правду».
Вместе с тем Екатерина в другом письме предостерегала Потёмкина от недоброжелательства к братьям Орловым, которых она искренне почитала своими друзьями и всегдашними сторонниками: «Только одно прошу не делать — не вредить и не стараться вредить князю Орлову в моих мыслях, ибо сие почту за неблагодарность с твоей стороны: нет человека, которого он более мне хвалил, и более любил, и в прежнее время, и ныне до самого приезда твоего, как тебя. А если он свои пороки имеет, то не тебе, не мне их расценить и расславить. Он тебя любит, и мне они друзья, и я с ними не расстанусь. Вот тебе — нравоученье — умён будешь — примешь. Не умно же будет противоречить сему, для того, что сущая правда».
Потёмкин отлично всё понял и в считанные месяцы сделал головокружительную карьеру.
10 июля 1774 года в связи с заключением очень выгодного для России Кючук-Кайнарджийского мира «за споспешествование к оному добрыми советами» Потёмкин был возведён в графское достоинство, в октябре пожалован чином генерал-аншефа, а в ноябре стал кавалером ордена Андрея Первозванного. В эти же месяцы он получил «За храбрость и неутомимые труды» шпагу, усыпанную алмазами, а «в знак Монаршего благоволения» ещё и украшенный бриллиантами портрет Екатерины для ношения на груди.
С мая 1774 года Потёмкин был введён в члены Совета и оставался в его составе до смерти. Но не административные успехи и не придворная карьера определяли его положение при дворе. В 1774 году он был в глазах Екатерины «незакатным Солнцем», превратив её в счастливую, любимую и любящую женщину, совершенно потерявшую из-за него голову.
Выдающийся русский историк Натан Яковлевич Эйдельман, опубликовавший 419 записок и писем Екатерины к Потёмкину, отметил, что она так называла своего фаворита: «Милёнкой», «Душинка», «Голубчик», «Сердце моё», «Красавиц мой», «Сударушка милая», «Высокоогневой и превосходительной...», «Милуша», «Гришенок», «Батя», «Батинка», «Сударка», «Душа милая», «Милой дружочик», «Князюшка», «Гришатка», «Миленькая милюшинка», «Князинка батюшка», «Яур, москов, казак, волк, птица», «Душа моя, душа моя», «Душенок мой», «Друг милой и бесценный», «Мой дорогой друг и супруг», «Мамурка», «Генерал», «Шалун», «Мшиоша милая Гришифишичка», «Милая милуша, дарагия сладкия губки, жизнь, радость, веселье, сударушка, голубушка, мой золотой фазан», «Мой дорогой и горячо любимый друг», «Душа моя милая, безценная и безпримерная», и даже «Мама».
Особняком стоят многочисленные обращения, в которых Потёмкин назван Екатериной «мужем» и «супругом».
Один из лучших знатоков этого периода историк Барсков считал, что письма, а также рассказы осведомлённых современников «дают повод решительно утверждать, что Потёмкин был обвенчан с Екатериной. Уже один слух о том, что они были обвенчаны, создавал для Потёмкина исключительное положение, особенно в первое время его «случая», в нём действительно видели «владыку», как называет его в письмах сама Екатерина, и оказывали царские почести при его поездках в подчинённые ему области или на театр военных действий. Как ни велико расстояние от брачного венца до царской короны, но по тем временам так же велико было расстояние, отделявшее случайного любовника царицы от её мужа, которого она явно считала первым лицом в государстве после себя. Всем дальнейшим фаворитам она ставила в обязанность «поклоны» Потёмкину в письмах и, по её собственному примеру, почтительное с ним обращение при дворе. Это был царь, только без титула и короны».
О браке Екатерины с Потёмкиным существует по меньшей мере три рассказа. Племянница и любовница Потёмкина графиня Александра Васильевна Браницкая, урождённая Энгельгардт, передала князю Михаилу Семёновичу Воронцову, что запись об этом браке хранилась в особой шкатулке, которую затем вместе с документом бросил в море по пути из Одессы в Крым граф Александр Григорьевич Строганов, получивший строгий наказ сделать это от своей матери — урождённой графини Браницкой.
По словам князя Голицына, Екатерина и Потёмкин венчались у Самсония, что на Выборгской стороне, поздно вечером. Её духовник был уже там в готовности, а сопровождала императрицу одна лишь камер-фрау Перекусихина. Венцы держали граф Самойлов — племянник Потёмкина и Чертков.
Наконец, внук Екатерины и Орлова, граф Бобринской, говорил, что брачная запись положена была в гроб его деда графа Самойлова, а вторая брачная запись, полученная Перекусихиной, должна была храниться у князя Волконского и у Чертковых. По слухам, венчание происходило осенью 1774 или в середине января 1775 года перед отъездом двора в Москву. Лето 1775 года новобрачные проводили в Коломенском и в Царицыно. Казалось, что их отношения безоблачны, как их счастье, и прочны, как их любовь, но время показало, что это совсем не так.
