Вольдемар Балязин - Правительницы России
Отец его — отставной шестидесятипятилетний подполковник Александр Васильевич Потёмкин, первым браком женат был на своей сверстнице. Однажды поехал он из Смоленской губернии в Тульскую, в Алексинский уезд, сельцо Маншино, и там увидел бездетную красавицу-вдову Дарью Васильевну Скуратову, старше которой был он на тридцать лет. Утаив, что женат, объявив себя вдовцом, Потёмкин повенчался с Дарьей Васильевной и остался жить в Маншино. Вскоре молодая жена оказалась в положении и вдруг узнала, что её муж двоеженец. Дарья Васильевна добилась того, что Потёмкин увёз её в своё смоленское имение и познакомил с законной женой. Та, будучи женщиной доброй, милосердной, довольно старой и к тому же за долгие годы изрядно намучившейся со своим мужем, по собственной воле ушла в монастырь и тем самым утвердила брак Дарьи Васильевны с Потёмкиным.
Этот брак, весьма поздний для Александра Васильевича Потёмкина, оказался чрезвычайно плодоносным: у него и Дарьи Васильевны кроме сына Григория появилось ещё и пять дочерей — Мария, Пелагея, Марфа, Дарья и Надежда.
Дарья Васильевна была прекрасна собой и умна и передала эти качества сыну. Однако Григорий, став взрослым, поссорился с матерью из-за того, что Дарья Васильевна осуждала его разврат с собственными племянницами — всеми, как на подбор, писаными красавицами, — которых у него было пять. Дело дошло до того, что он перестал переписываться с матерью, а получая от неё письма, бросал их в огонь, не распечатав. Но это будет гораздо позже, а в детстве был он добр, весел, красив и необычайно легко схватывал всё, о чём ему говорили. Александр Васильевич Потёмкин умер в 1746 году, когда Грише исполнилось семь лет. Дарья Васильевна, ещё раз овдовев, забрала с собою пятерых дочерей и переехала в Москву, где уже два года её Гриша жил в доме своего двоюродного дяди Кисловского.
Гришу отдали сначала в немецкую школу Литке, а потом, с открытием Университетской гимназии, перевели туда. В 1757 году Потёмкин оказался среди двенадцати лучших учеников, посланных в Петербург, где все они были представлены императрице Елизавете Петровне.
Двор, его роскошь, совсем иные, чем в Москве, нравы разбудили в душе молодого человека то, что уже давно там дремало: честолюбие, стремление к богатству, почестям и славе. Вернувшись в Москву, Потёмкин стал другим: он начал говорить товарищам, что ему всё равно, где и как служить, лишь бы только стать первым, а будет ли он генералом или архиереем — значения не имеет.
По-видимому, уже в Петербурге Потёмкин решил серьёзно переменить ход своей жизни. Следует заметить, что в мае 1755 года он был записан в Конную гвардию и с этого времени считался в домашнем отпуске для пополнения знаний.
Возвратившись в Москву, Григорий захандрил, перестал ходить в гимназию и через три года был исключён «за леность и нехождение в классы» одновременно со своим однокашником и приятелем Николаем Новиковым — будущим великим русским просветителем.
К этому времени в Конногвардейском полку, дислоцированном в Петербурге, он был уже произведён в каптенармусы, а когда приехал туда, оставив Москву, то тут же получил чин вице-вахмистра и назначение в ординарцы к дяде цесаревича Петра Фёдоровича — принцу Георгу Голштинскому. Не прошло и года, как Потёмкин стал вахмистром. Первые два года его жизни в Петербурге мало известны. Настоящая карьера Потёмкина начинается с лета 1762 года — со времени его участия в дворцовом перевороте, о чём уже говорилось в этой книге.
Среди тридцати шести наиболее активных сторонников переворота, награждённых Екатериной, Потёмкин значится последним, хотя он получил 10 тысяч рублей, 400 душ крестьян, чин поручика, серебряный сервиз и придворное звание камер-юнкера. По большому счёту, участие в перевороте на первых порах мало что дало молодому офицеру. В связи с восшествием на престол Екатерины II был он послан в Стокгольм с заданием передать письмо об этом шведскому королю Густаву III. Отношения между Россией и Швецией были в это время довольно натянутыми, и это обстоятельство делало миссию Потёмкина не очень простой.
Когда Потёмкин прибыл в королевский Дроттигемский дворец, его повели через анфиладу зал. В одной из них шведский вельможа, сопровождавший Григория Александровича, обратил его внимание на развешанные на стенах русские знамёна. «Посмотрите, сколько знаков славы и чести наши предки отняли у ваших», — сказал швед. «А наши предки отняли у ваших, — ответил Потёмкин, — ещё больше городов, коими владеют и поныне».
Кажется, этот ответ, ставший почти сразу же известным и в Петербурге, был наибольшей удачей в служебной деятельности Потёмкина в это время, потому что по возвращении в Петербург дела Григория Александровича пошли из рук вон плохо. Екатерина, остро нуждавшаяся в молодых, энергичных и образованных помощниках, направила несколько десятков офицеров в гражданскую администрацию, сохраняя за ними их военные чины и оклады. Среди этих офицеров оказался и Потёмкин, ставший обер-секретарем Святейшего Синода. Казалось, что Фортуна сама предложила выбор Григорию Александровичу: генерал или архиерей? — потому что, пожелай он принять сан, едва ли ему отказали в этом.
И Потёмкин, часто принимавший решения по настроению, капризу или прихоти, едва не стал монахом. Однажды, пребывая в сугубой меланхолии, он решил постричься. К тому же произошла у него немалая неприятность — заболел левый глаз, а лекарь оказался негодным — был он простым фельдшером, обслуживавшим Академию художеств, и приложил больному такую примочку, что молодой красавец окривел.
Это несчастье вконец сокрушило Потёмкина, и он ушёл в Александро-Невский монастырь, надел рясу, отпустил бороду и стал готовиться к пострижению. Об этом узнала Екатерина и пожаловала в монастырь. Говорили, что она, встретившись с Потёмкиным, сказала: «Тебе, Григорий, не архиереем быть. Их у меня довольно, а ты у меня один таков, и ждёт тебя иная стезя».
Потёмкин сбрил бороду, снял рясу, снова надел офицерский мундир и, отбросив меланхолию, появился, как ни в чём не бывало, во дворце. В 1768 году он пожалован в камергеры, но с самого начала войны с Турцией ушёл волонтёром в армию Румянцева и пять лет был почти беспрерывно в боях. Он стал признанным кавалерийским военачальником, участвуя в сражениях при Хотине, Фокшанах, Браилове, под Журжой, при Рябой Могиле, Ларге и Кагуле, в других походах и кампаниях. Он получил ордена Анны и Георгия 3-го класса и тридцати трёх лет стал генерал» поручиком.
В январе 1774 года Екатерина вызвала его в Петербург, а в феврале он получил чин генерал-адъютанта. Последнее обстоятельство было более чем красноречивым: это означало, что в «случай» пришёл новый фаворит и, значит, песенка и Орлова и Васильчикова — спета. Во дворце появился сильный, дерзкий, могучий и телом и душой, умный и волевой царедворец, генерал и администратор, который сразу же вошёл во все важнейшие государственные дела, необычайно быстро продвигаясь по служебной лестнице.
Не успел Потёмкин стать генерал-адьютантом, как тут же был пожалован подполковником Преображенского полка, а следует заметить, что, как правило, в этом звании оказывались фельдмаршалы, ибо традиционно его полковником был сам царь или царица. Что мог противопоставить «Великому Циклопу», как тут же стали называть при дворе одноглазого Потёмкина, кроткий и застенчивый Васильчиков?
Уже известный нам Гельбиг писал: «Воспитание и добрая воля лишь в слабой степени и на короткое время возмещают недостаток природных талантов. С трудом удержал Васильчиков милость императрицы не полные два года...
Когда Васильчиков был в последний раз у императрицы, он вовсе не мог даже предчувствовать того, что ожидало его через несколько минут. Екатерина расточала ему самые льстивые доказательства милости, не давая решительно ничего заметить. Едва только простодушный избранник возвратился в свои комнаты, как получил высочайшее повеление отправиться в Москву. Он повиновался без малейшего противоречия... Если бы Васильчиков, при его красивой наружности, обладал большим умом и смелостью, то Потёмкин не занял бы его место так легко. Между тем Васильчиков прославился именно тем, что ни один из любимцев Екатерины не мог у него оспорить — он был самый бескорыстный, самый любезный и самый скромный. Он многим помогал и никому не вредил. Он мало заботился о личной выгоде и в день отъезда в Москву был в том же чине, какой императрица пожаловала ему в первый день своей милости. Васильчиков получил за время менее двух лет, что он состоял в любимцах, деньгами и подарками 100 тысяч рублей, 7 тысяч крестьян, приносивших 35 тысяч рублей ежегодного дохода, на 60 тысяч рублей бриллиантов, серебряный сервиз в 50 тысяч рублей, пожизненную пенсию в двадцать тысяч и великолепный, роскошно меблированный дом в Петербурге, который императрица потом купила у Васильчикова за 100 тысяч рублей и подарила в 1778 году другому фавориту — Ивану Николаевичу Римскому-Корсакову. Вскоре по удалении от двора Васильчиков женился и был очень счастлив».
