От Руси к России - Александр Петрович Торопцев
Уже перечисленные достижения и итоги жизни и деятельности царя Ивана IV Васильевича говорят о том, что он – больше обыкновенный, чем великий, гениальный во всех, добрых и злых, проявлениях этого слова, но, стоит повториться, обыкновенный в двадцатке, а то и в десятке государственных деятелей «посеянных» мировой историей в те точки пространственно-временного поля, из которых державы, управляемые ими, начинали свое шествие к империям. Ивана IV Васильевича нельзя обвинять во многих глобальных проектах, даже в организации опричнины, которая, как говорилось выше, являлась не причиной, но следствием сложного движения страны Московии на важнейшем участке истории, но Грозного нельзя прощать за каждого конкретного, человека, преданного им казни, за убийство сына, за сексуальную несдержанность, за князя Воротынского… и так далее, и так далее.
Федор Иванович (1557–1598)
Первый сын царицы Анастасии
Старший сын царицы Анастасии Иван, родившийся в 1554 году, был, по мнению многих летописцев и современников, «вторым Грозным». Похожий на отца внешне, он и характером, и разбойной натурой, и «чувствительностью к славе», и страстным женолюбством напоминал Ивана Грозного. Царь, не скрывая ни от кого своих намерений, готовил сына себе в воспреемники. Народ, особенно бояре да князья, с ужасом следили за этой «подготовкой». В 1582 году сын Иван уже кое в чем обогнал отца: он отправил двух жен, Сабурову и Соловую, в монастырь, имел третью супругу, Елену Ивановну Шереметеву. Кроме законных жен у наследника московского престола было много наложниц. Иностранные источники повествуют о страшных злодействах Ивана Ивановича. Участвуя в пытках и казнях, он топтал тела убитых, вонзал в трупы свой острый жезл… От отца к сыну перешел и интерес к литературному творчеству, а также мстительность. Однажды фаворитка-любовница пожаловалась престолонаследнику на своих обделенных вниманием подружек, в открытую посмеивающихся над ней. Возмущенный сын доложил об этом безобразии отцу. Тот повелел привести нескромных болтушек ко двору, а, пока слуги исполняли приказ, царь придумал для провинившихся достойное наказание. Девушек раздели донага в присутствии толпы зевак, знатных и незнатных, и заставили бегать по сугробам; зима была в тот год студеная, снежная. Иван Васильевич сказал спокойно любовнице своего сына, которую он прекрасно знал по личным впечатлениям еще до того, как она стала наложницей Ивана Ивановича: «Они смеялись над тобой – теперь ты посмейся над ними».
В 1582 году, во время переговоров о мире с послами Стефана Батория, войска которого пытались взять Псков, наследник престола проявил свои лучшие патриотические качества. Он видел грустные глаза бояр и воевод, прекрасных русских полководцев, ни в чем не уступавших военачальникам Речи Посполитой да и самому Стефану Баторию, вспоминал великолепные победы русских войск и верил, двадцатисемилетний, азартный человек, что неудачи последних лет случайны, что ход войны еще можно изменить. Он был молод и упрям, он был горяч и несдержан. Он выслушал горестные слова бояр и смело пошел к отцу. «Дай мне войско! Я освобожу Псков, выгоню Батория с русской земли!»
Грозный вдруг возмутился. Он увидел в сыне своем силу, решимость постоять за Отечество, и… испугался этой силы, способной при некотором стечении обстоятельств сокрушить его самого, уже состарившегося, измотанного оргиями, опричниной и нервными перегрузками. Многие ученые считают верной иную версию последнего разговора Ивана-сына с Иваном-отцом, согласно которой между царем и наследником произошла драка из-за избиения Грозным беременной невестки, Елены Ивановны Шереметевой, но надо заметить, что эти две версии, во-первых, не противоречат одна другой, а во-вторых, могут взаимодополнять друг друга: жена могла присутствовать при полыхнувшей вдруг ссоре и воздействовать на нее как поддувало, разжигающее страшный огонь в душах царя и своего мужа. Важно здесь другое. Иван Грозный, как это ни шокирующе будет выглядеть, не в тот, так в другой день просто обязан был убить своего сына, последнего достойного воссесть на Московской престол Рюриковича. Конечно же, первый сын царицы Анастасии лишь продлил бы на некоторое время жизнь этого славного рода, но возродить его не в силах были даже самые сильные и мудрые государственные деятели. И все-таки жизнь Грозного, останься в живых Иван Иванович, была бы нелогична именно своим финалом. Дело здесь не в том, что «царствование жестокое часто готовит царствование слабое; новый венценосец, боясь уподобиться своему ненавистному предшественнику и желая снискать любовь общую, легко впадает в другую крайность, в послабление вредное государству»[126]. Дело здесь в роде Рюриковичей. Он обязан был покинуть сцену, на которой разыгрывался шумный спектакль под названием «Переход Русского государства из страны Рюриковичей к Российской многонациональной державе», где потомкам славных князей места не было даже на роли статистов.
Грозный вмиг рассвирепел, набросился на сына с диким ревом: «Ты хочешь со своими боярами сбросить меня с престола и занять мое место!». Тут, согласно летописным сведениям, в драку вмешался тридцатидвухлетний Борис Годунов, из тех, кого Рюриковичи называли безродными. Очень логичное вмешательство. Очень странный исход драки между одряхлевшим Грозным и двумя тридцатилетними крепкими мужиками. Странная была драка. А может быть, и не было никакой потасовки между отцом и сыном? Может быть, они лишь словесно «дрались» друг с другом, после чего разъяренный царь ударил сына своим жезлом? После первого удара царя Борис Годунов, вероятнее всего, бросился на помощь Ивану-сыну, но это вмешательство, наверняка этакое «бархатное», нерешительное, лишь разозлило Грозного. Бориса, впрочем, понять можно. Отнять жезл у царя или остудить жар разъяренной души хорошим ударом в лоб или в челюсть он бы не посмел, а только эти экстренные меры могли спасти обреченного Ивана-сына. Грозный, во гневе позабывший, что перед ним не жертва «кромешных» пыток, но собственный сын, последняя надежда рода Рюриковичей, нанес обреченному еще несколько ударов, самый сильный из них – в голову.
Иван Иванович, окровавленный, рухнул на пол, на богатый ковер. И Грозный вмиг изменился, бросился к сыну, забыл о царском величии, обо всем на свете забыл отец-сыноубийца, обнял голову чада своего, прижал ее, кровомокрую, к груди, и завыл, зарыдал: «Я убил сына!», и голосом не своим (царским, грозным), а отеческим, отчаянным, безысходным стал звать на помощь людей-лекарей, пытаясь дрожащими ладонями остановить густой поток крови, бьющей упругим фонтаном из смертельной глубокой раны. Иван IV Васильевич, логически
