Зорге. Под знаком сакуры - Валерий Дмитриевич Поволяев
Высокие связи Кречмера не помогли — генерал Тодзио, сменивший на посту председателя правительства принца Коноэ, отозвался на требование германского посольства немедленно освободить Зорге неохотно и сообщил, что максимум, чего он может пообещать — встречу сотрудников посольства с Зорге. Это можно будет сделать через неделю — двадцать пятого октября.
— Совсем обнаглели обмельчавшие самураи, — вскипел Отт, — имя Зорге хорошо известно и Гитлеру, и Гиммлеру, и Геббельсу, и Риббентропу… Обмельчали, обмельчали самураи.
— Я думаю, они ведут свою игру, — проговорил Кречмер задумчиво, — выколачивают из Рихарда какое-то, очень нужное им признание…
— А какое признание им нужно? — быстро спросил Отт.
Кречмер выразительно приподнял плечи.
— Если бы я знал, господин посол.
— А если пораскинуть мозгами?
В ответ Кречмер медленно покачал головой.
— Уже пробовал. Ни одного повода для враждебных действий против нас не нашел. Старый член партии, сотрудник посольства, обладающий дипломатическим иммунитетом, человек, имеющий звание лучшего журналиста рейха, писатель, ученый, вообще популярная личность… Нет, ума не приложу. — Кречмер выразительно хлопнул себя руками по бокам.
— Они могут его пытать?
Кречмер вздохнул.
— Надеюсь, до этого дело не дойдет. Не должны же они так низко опуститься…
— Кречмер, я задал вам вопрос, на который вы не ответили: они могут пытать Зорге?
— Могут, — нехотя, коротким тихим выдохом ответил Кречмер, — причем делать это будут гораздо более изощренно, чем наши мастера заплечных дел.
— Бр-р-р, — посол передернул плечами. — Надо как можно быстрее вырвать Зорге из их лап. Вы говорите, расстались с Рихардом где-то за час до его ареста?
— Да, у нас была обычная холостяцкая пирушка.
— Нет бы вам взять его с собою и привезти в посольство. Здесь самураи вряд ли достали б его.
— Это не выход, господин посол.
— Понимаю, что не выход, — Отт с досадою махнул рукой, черты лица у него сделались резкими, тяжелыми, — но, поверьте, ничего страшного не было бы, если б он пару недель посидел в посольстве… А мы бы за это время во всем разобрались.
— Согласен. Но хорошая мысль всегда приходит в голову, когда волосы, выдранные во время драки, уже сметены в мусорное ведро.
— Плохие мы помощники Рихарду, — в голосе посла послышались ворчливые нотки — будто у старого ворона. — Ладно, будем готовить ноту министру иностранных дел Японии.
Допросы Зорге — с пытками, беспрерывные (остановок не было, соблюдалось только одно правило — лишь бы не было внешних следов пыток, все остальное было допустимо, и чем жестче — тем лучше) — Зорге не давали ни спать, ни отдыхать, — вели, сменяя друг друга, несколько человек. Расчет был простой: Зорге сломается.
Но Зорге не ломался, и это очень бесило инспекторов Оохаси и Аояму (Аояма был лишь подручным, помощником на подхвате), бесило полковника Осаки, прокурора Иосикаву, нескольких сотрудников тайной полиции «токко», включенных в бригаду дознания. Зорге продолжал молчать.
Признание у него надо было выбить любым способом, это Оохаси, который занимался допросами больше других, вколотил в себя, как таблицу умножения. Он, бедняга, даже похудел, сгорбился, словно старик, кожа на его лице сделалась дряблой, как у черепахи, попавшей на холод. Оохаси славился тем, что умел допрашивать.
Женщин Оохаси, например, всегда подвешивал за пальцы ног к потолку. В подвешенном состоянии они быстро признавались во всех грехах, даже в тех, которые не совершали, и это Оохаси устраивало. За успешную работу он получил несколько повышений по службе, и это Оохаси тоже устраивало. Низкорослый, как многие японцы, Оохаси подскакивал к высокому, едва державшемуся на ногах Зорге, бил его маленьким кулаком, в котором была зажата свинцовая гирька, и кричал визгливо:
— Расскажи, на кого ты работаешь?
Зорге продолжал молчать.
Когда Осаки потребовал от инспектора пояснительную бумагу, на кого все-таки работал сотрудник германского посольства Рихард Зорге, тот высказал предположение, что Зорге работал, скорее всего, не на одну страну… Совершенно точно, он шпионил на Германию, только на какую именно немецкую организацию — непонятно — это раз; два — он передавал сведения Америке, отношения с которой у Токио разладились вконец, и три — работал на международный Коминтерн.
Коминтерн в догадках Оохаси появился позже, вышел инспектор на эту шальную организацию, как принято говорить в таких случаях, «методом тыка» — тем самым методом, который иногда дает совершенно сногосшибательные результаты в науке. Поразмышляв немного, Оохаси переставил Коминтерн с третьего места на второе, а потом и вовсе переместил на первое место.
Подручный мастера Аояма постоянно напоминал Оохаси:
— Не забывайте о допросах с пристрастием, Оохаси-сан, — при этих словах он обязательно поглядывал на свои ноги, обутые в роскошные башмаки, — нам надо подготовиться к двадцать пятому числу…
Двадцать пятого числа в тюрьме Сугамо должен был появиться германский посол Отт, и послу надо было обязательно предъявить доказательства вины Зорге. Слова Аоямы действовали на инспектора магнетически, подстегивали его, лицо Оохаси делалась жестким, наливалось злостью, он звал к себе помощников — больших мастаков своего дела.
Кое-что о японских пытках Зорге знал, читал о них в книгах. Знал, что обреченного узника могут посадить на маленький росток бамбука, устремляющийся из земли наверх, и росток этот за пару-тройку дней протыкает человека насквозь, вылезая где-нибудь через плечо — бамбук поднимается очень быстро; знал, что человека могут закопать по шею в землю на открытом солнце, а голову накрыть железным ведром.
Через час голова в ведре, вскипевшая, с бурлящими, как кипяток, мозгами лопается, словно гнилой арбуз.
Палачи могут посадить узника под холодную водяную капель — мелкие капли воды будут мерно всаживаться человеку в череп, в темя, в кости, — через двадцать минут человек сойдет с ума.
А уж способов более мелких, болезненных, уродующих «венца природы», причиняющих нестерпимые боли, мучения, местные мастера заплечных дел знали сотни, десятки сотен, и некоторые из них Оохаси использовал на Зорге. Но Зорге не сломался. Инспектору порою вообще казалось, что Зорге не то чтобы не боится боли, он просто не ощущает ее, но это было не так, Зорге ощущал боль, но держался… Он умел держаться и оставаться человеком в минуты, когда другие превращались в скотов.
Когда его после пыток приволакивали в двадцатую камеру и бросали на пол, он долго лежал там, не в силах подняться — отказывались повиноваться и ноги, и руки, он лежал на полу с откинутой в сторону головой
