Зорге. Под знаком сакуры - Валерий Дмитриевич Поволяев
Оохаси вновь вгляделся в глаза Зорге, не засек в них ни одной живой искорки, покачал сожалеюще головой.
— Нет, ничего ты не понял, европеец. Ладно, я человек терпеливый, расскажу еще про один прием, популярный в нашей среде. Называется он «Вас приветствует Фудзияма». Этот приемчик употребляется, когда нет никаких шансов получить от клиента правдивые данные. — Оохаси занимался запугиванием специально, он хотел дожать «клиента»: если того не берет боль, то пусть возьмет хотя бы страх, — и одновременно спасал самого себя: полковник Осаки действительно мог превратить его в обычного сборщика мусора на маисовом поле.
У Зорге приподнялось одно веко, полностью обнажился глаз и Оохаси сделалось холодно — ему показалось, что из-под склеившихся от крови ресниц на него смотрит сама вечность. Оохаси занервничал, взвизгнул и вновь ударил растопыренными в железную рогульку пальцами Зорге под дых. В ответ — ни звука, Зорге стерпел и этот удар.
— Йе-е-ех! — запоздало выкрикнул Оохаси, извернулся хитро, всем корпусом, и просадил Рихарда еще раз, надеясь, что хоть сейчас-то истязаемый закричит, согнется в три погибели, начнет плеваться кровью. Не тут-то было. Опять никакой реакции, инспектор невольно застонал.
— На кого ты работаешь? — исступленно прокричал Оохаси. — Отвечай! Й-й-йох!
Так ничего не добившись от Зорге, инспектор велел оттащить Зорге в камеру.
Ночью в тюрьму Сугамо приехал государственный прокурор — он уже здесь бывал — важный, толстый, в золотых очках и тщательно отутюженном костюме. Зорге опять выдернули из камеры на допрос.
Государственный прокурор был вежлив, расточал улыбки, словно пришел не в тюрьму, а на званый обед, первым делом сказал Рихарду:
— Я хочу, чтобы мы поняли друг друга.
В ответ Зорге лишь усмехнулся, едва раздвинув спекшиеся, в черных струпьях губы.
— Скажите, вы работали на Коминтерн?
Вместо ответа Зорге устало опустил голову. Хотелось, чтобы все кончилось, и одновременно не хотелось сдаваться, опускать голову перед этими людьми. Впрочем, сейчас Зорге опустил голову лишь потому, что не хотел видеть глаза государственного прокурора. Единственный человек, которого Зорге сейчас хотел бы увидеть — мать. Но это было невозможно.
— У меня есть сведения, что пятнадцать лет назад вы работали по линии Коминтерна в Скандинавии… Это верно?
Зорге не ответил государственному прокурору.
— Можете не отвечать, — разрешил тот. — У меня есть документальные свидетельства, что это было так.
Допрос этот был странный, очень вежливый — в отличие от допросов Оохаси, — вокруг да около, без нажима. Но именно на этом допросе Зорге попросил лист бумаги и карандаш и написал неровными, заваливающимися набок буквами: «Гитлер — предатель Германии».
У государственного прокурора едва глаза не вывалились из-под очков: это что же выходит, Зорге — противник Гитлера? Активный член партии, везде, даже на малых сборищах поднимает за фюрера громкий голос — и вдруг такое признание?
Это не укладывалось в голове государственного прокурора. Он начал поспешно собирать бумажки, чтобы покинуть тюрьму Сугамо. Здесь ему делать было уже нечего.
Он застегнул свою роскошную кожаную папку на золотую кнопку и выкрикнул зычно:
— Охрана!
В маленькое зарешеченное оконце комнаты, в которой проводили допросы, сочился жидкий ночной свет, рябой, неровный, Зорге, сощурясь, глянул на него и протестующе потряс головой — глаза болели, под веки словно бы песка насыпали, ноги подгибались. Он стал очень сильно хромать — раньше такой убогой хромоты у него не было.
Но раньше и таких затяжных ночей не было, что ни ночь, то изнурительный допрос, усталость, заваливающаяся набок земля, за которую невозможно зацепиться ногами, пронзительный звон в ушах.
В камере Зорге рухнул лицом вниз, на жесткую, пропахшую клопами и грязью койку, и забылся. Забытье длилось до утра.
Из норы вылезла одноглазая крыса, озабоченно пошевелила усами — что-то почуяла и, будто старая опытная собака, улеглась прямо на бетонном полу.
Двадцать пятого октября в Токио шел дождь — нудный, затяжной, теплый, после таких дождей обязательно появляются грибы, лезут из земли с небывалой силой, горожане, мрачно втягивая головы в плечи, накрываются зонтиками и хмуро поглядывают на небеса, на низко ползущие округлые облака — когда же прекратит сыпать эта противная мокреть, но дождь не прекращался, пузатые облака, будто бомбардировщики, разгружали свои чрева над кварталами Токио и, опорожненные, ползли дальше.
Отт приехал в тюрьму Сугамо вместе с двумя своими заместителями, посланниками Кордтом и Штаммером. Прежде чем в «комнату свиданий» привести Зорге (а «комнатой свиданий» стало помещение, которое занимал тюремный священник, горластый напористый человек), Иосикава, присутствовавший на встрече, показал послу лист бумаги, на котором Рихард ночью оставил запись. Отт повертел бумагу в руках, — даже посланникам не стал показывать, — вернул Иосикаве с косой усмешкой.
— Что скажете на это? — спросил Иосикава.
— Не верю. Это написано под воздействием. Не верю, что это написал Зорге.
— И тем не менее это написал Зорге. Написал в нормальном состоянии.
— Введите сюда Зорге, — потребовал посол. Он был наряжен в генеральскую форму и, как всякий генерал, вел себя напористо и властно.
— Напрасно вы не верите нам, — на очень плохом немецком, смешно растягивая и коверкая слова, сказал Иосикава и нажал на кнопку звонка, черным птичьим глазом поблескивавшую на крышке стола.
В дверях «комнаты свиданий» возник подтянутый с красными аксельбантами офицер, — Отт понял, это не тюремный служащий, это, скорее всего, армейская контрразведка. Офицер, увидев генеральскую форму посла, вскинул руку к козырьку.
— Пригласите сюда переводчика, — велел ему Иосикава, — у меня очень плохой немецкий, я не справляюсь с этими обязанностями.
— Зачем переводчик? — спросил у прокурора посланник Штаммер, знавший японский язык. — Нам нужен Зорге.
— Таковы условия: разговор должен идти только через переводчика. В утвержденной последовательности — первым должен говорить господин посол, его слова будут переведены на японский язык, арестованный станет отвечать на вопрос в том случае, если я, как прокурор, одобрю вопрос. Министром юстиции разрешено задать три вопроса — только три…
Тут Штаммер замахал руками на Иосикаву и тот замолчал с вопросительным выражением в глазах.
— Половину из того, что вы сказали, я не понял, — виноватым тоном произнес Штаммер, — подождем переводчика.
Переводчика ждать не пришлось — он находился в
