Леонтий Раковский - Кутузов
— Калужские купцы прислали, — ответил Резвой.
— Ну, спасибо им. Сразу видно, что мы теперь живем как надо быть, дома!
Мюрат, не найдя русской армии на Рязанской дороге, поворотил к Подольску, куда подошел со своим корпусом и Понятовский, посланный Наполеоном на розыски Кутузова.
13 сентября в Подольске оба генерала узнали наконец, где находится русская армия, след которой был потерян две недели тому назад.
Ввиду того что Мюрат и Понятовский двинулись на Кутузова, Михаил Илларионович собрал 14 сентября военный совет.
Оставаться у Красной Пахры Кутузов не хотел: от Москвы до Красной Пахры всего один переход. Лучше бы отойти еще на юг, чтобы не быть под непосредственной угрозой удара всей армии Наполеона.
На совете присутствовали Беннигсен, Барклай и Толь.
— Нам необходимо принять меры, чтобы не быть отрезанными от Калуги. Тридцать верст от Москвы — это очень близкое соседство с Наполеоном, — сказал главнокомандующий.
— Надо еще отвести армию назад, — предложил Барклай. — Нет ли хорошей позиции позади Чирикова? — обернулся он к Толю.
— Я исследовал всю местность до Воронова — нигде нет такой, чтобы можно было удержать, — ответил Толь.
— Тогда отступим дальше.
Услышав это, Беннигсен вскочил со скамьи и забегал по комнате, плюясь от негодования:
— Еще отступать? Всегда отступать! И так хорошо известно, что господин Барклай любит отступления!
По перекошенному от злобы лицу Беннигсена можно было подумать, что он готов поколотить Барклая.
Михаил Богданович, совершенно ошеломленный бестактной выходкой Беннигсена, сидел сконфуженный и красный. Ему было неприятно, что Беннигсен снова заговорил об отступлении, которое было Барклаю как острый нож. Он пытался вставить хоть слово в свое оправдание, но Беннигсен перебивал его потоком издевательских замечаний.
— Зачем вы горячитесь, любезный генерал? Вы знаете, как я вас люблю и уважаю. Вам стоит лишь высказать свое мнение, и мы тотчас же согласимся с ним, — вкрадчиво, спокойно, убедительно вставил Кутузов.
Беннигсен поддался на уговоры Кутузова. Он шагнул к столу, где лежала карта, и в последний раз бросил Барклаю:
— Отступать! Я думаю, вы очень недовольны, генерал, что нет второй Москвы, которую можно было бы отдать врагу!
Это был камушек в огород обоих врагов Беннигсена — Барклая и Кутузова.
Беннигсен нагнулся над картой и предложил не отступать, а идти к Подольску, навстречу Понятовскому, и дать бой.
— Вот что хорошо, то хорошо! Вы всегда говорите так умно, что остается только соглашаться с вами. Полковник Толь, сделайте распоряжение согласно указаниям генерала Беннигсена, — сказал главнокомандующий.
Барклай криво улыбался: он не понимал, почему нужно возвращаться назад по той дороге, по которой только что пришли в Красную Пахру, и оставлять без прикрытия важную стратегическую линию — Калужскую дорогу?
Беннигсен ушел с совета вполне довольный: завтра утром он поведет войска на французов.
Но радовался он преждевременно: Кутузов ни на минуту не думал идти вперед. В полночь армии было приказано отходить на юг.
Кутузов отступил еще на один переход к Калуге и остановился у села Тарутино на реке Нара. Тарутино находилось на большаке из Москвы в Калугу и лежало на одинаковом расстоянии от обоих городов. На левом берегу Нары раскинулось Тарутино, а на противоположном берегу села была деревня Гранищево. В полуверсте за деревней Гранищево и встала лагерем русская армия.
Река Нара здесь неглубока и неширока, но правый берег ее нагорный: крутые и высокие берега хорошо защищали лагерь. Позиция у Тарутина оказалась весьма сильной: она имела прекрасный обзор, правое крыло прикрывалось оврагом. Хуже было с левым, которое упиралось в лес, тянувшийся до самой Калуги.
— Позиция как при Бородине: левое крыло у нас всегда хромает, — сказал Беннигсен.
— Сделаем засеки в лесу, укрепим, — ответил Кутузов. — Здесь наш тыл прочно прикрыт. И мы можем угрожать сообщениям Наполеона, Смоленской дороге.
— Немножко тесновато для лагеря, — поморщился Толь.
— В тесноте — не в обиде! — весело отозвался Михаил Илларионович, оглядывая с высокого берега свое расположение. — Ну, теперь — ни шагу Назад!
И в тот же день главнокомандующий отдал приказ, в котором говорилось:
"Приготовиться к делу, пересмотреть оружие, помнить, что вся Европа и любезное Отечество на нас взирают".
IIСлова Кутузова — "ни шагу назад!" — в тот же день стали известны всем.
— Ну, теперь держись, Аполиён! — радовались солдаты.
Теперь все восхищались дальновидностью, осмотрительностью Кутузова, его правильным, удачным фланговым маршем. И все, кто еще недавно порицал Кутузова за блуждание по проселкам, за движение к старой Калужской дороге, не только хвалили его, но приписывали себе честь открытия этого марша. Толь хвастался тем, что это он подсказал "старику" такой план. Беннигсен делал вид, что он тоже причастен к плану. Ермолов, бывший всегда себе на уме, не говорил прямо, как Толь, но намекал, что не обошлось без его советов. Только один прямодушный Коновницын не присваивал себе такой чести.
На дороге из Панков в Жилино Кутузов отправил рапорт царю об оставлении Москвы. В нем Михаил Илларионович правдиво писал, что на совете "некоторые были противного мнения", и заранее признавал: "Не отрицаю того, чтобы занятие столицы не было раною чувствительнейшею", но кончал тем, в чем был глубоко убежден: "Пока армия цела и движима известною храбростию и нашим усердием, дотоле еще возвратная потеря Москвы не есть потеря Отечества".
Кутузов послал рапорт с генералом Мишо. Мишо был иностранец; Александр I посчитался с ним, когда Мишо раскритиковал Дрисский лагерь.
Рапорт о сдаче Москвы, конечно, запоздал. Михаил Илларионович знал, что царю уже сообщили об оставлении столицы: первый постарался накляузничать Ростопчин. Кутузов ясно представлял себе, какой переполох вызвало это известие в Петербурге, как усердствуют в сочинении разных небылиц, в клевете на главнокомандующего его многочисленные петербургские "друзья", которые готовы утопить Михаила Илларионовича в ложке воды.
На пути из Красной Пахры к Тарутину прибыл в главную квартиру генерал-адъютант царя князь Волконский с письмом Александра I.
"Я отправляю с сим князя Волконского, дабы узнать от Вас о положении армии и о побудивших Вас причинах к столь несчастной решимости", — писал обозленный Александр (Кутузов не рапортовал царю с 29 августа).
В эти дни Кутузов дал приказ соединить две Западные армии в одну: уже не было никакого смысла продолжать их разделять. Командующим армией он назначил Барклая де Толли, а резервом, состоявшим из 3-го и 5-го корпусов и двух кавалерийских дивизий, — генерала Милорадовича.
Барклай подал рапорт об увольнении его из армии ввиду болезни. Честный Барклай считал ниже своего достоинства быть в непосредственном подчинении у такого начальника штаба армии, как Беннигсен.
Кутузов удовлетворил просьбу, и Барклай уехал. Командование Западной армией Михаил Илларионович принял на себя.
Дежурным генералом Кутузов назначил Коновницына.
Главная квартира приняла иной вид.
Но интриганы и враги Кутузова остались в ней по-прежнему.
Первым из них был все тот же Беннигсен. Он не терял надежды когда-нибудь свалить Кутузова и стать вместо него главнокомандующим. Беннигсен не гнушался никакими средствами: сплетней, ложью, клеветой. В этом ему деятельно помогал Ростопчин, живший здесь же.
Московский губернатор оказался в Тарутине не у дел: "афишек" выпускать он не мог; иностранцев при армии было не меньше, чем в Москве, но этих иностранцев нельзя было выслать ни в какой Саратов. Ему оставалось лишь интриговать против Кутузова, облыжно обвиняя его во всех смертных грехах, и писать доносы на него царю. Ростопчина очень задевало то, что главнокомандующий ни разу не пригласил его к себе, делая вид, будто Ростопчина нет в Тарутине.
К Беннигсену и Ростопчину примыкали родственники царя, молодые, но явно бездарные генералы — герцог Вюртембергский и принц Ольденбургский. Как всякая бездарность, они не могли простить старику Кутузову его полководческого таланта.
Не всегда ясно, но с всегдашним постоянством поддерживал группу Беннигсена наружно почитавший фельдмаршала, но державший камень за пазухой умный, самолюбивый, иронический Ермолов.
Вся эта компания получила в Тарутине подкрепление: в армию приехал представитель Англии сэр Роберт Вильсон с большими полномочиями от Александра I.
Этот бритт с длинным красным носом и таким же красным угреватым лицом был деятелен и нагл. Он совал свой нос всюду. Вильсон вел себя так, будто не Кутузов, а он командует Западной армией.
