Владимир Липовецкий - Ковчег детей, или Невероятная одиссея
Не спали лишь два полуночника.
Луна, заметив, что ее рассматривают в бинокль, зависла над островом. Конечно, это были Леонид Дейбнер и Виталий Запольский. Астрономия по-прежнему оставалась их главным увлечением.
Дав собой полюбоваться, луна двинулась дальше. А юные астрономы направили бинокль в сторону Нью-Йорка, который мерцал миллионами огней — такой же таинственный, как галактика.
Мальчики опомнились, когда уже стало светать, когда воздух стал синим, а луна в нем растворилась, чтобы уступить место солнцу. Звезды тоже исчезли, будто их и не было.
Дейбнер и Запольский проспали завтрак. А зря! Пока они любовались ночным небом, повара очень постарались, чтобы утренний стол получился обильным. Чего только не было — яичница, овсяная каша, сосиски с непременной фасолью, сыр и ветчина, печенье и галеты, горячий шоколад и чай.
Не было только отварной кукурузы. Но так распорядился Бремхолл.
За завтраком объявили, что вскоре колонию посетит важный гость — сам мэр Нью-Йорка мистер Хайлен. Вот почему хору и оркестру — быть наготове. Остальным тоже не расходиться.
Дети начали живо обсуждать эту новость. Кто-то предположил, что хозяин города небоскребов должен и сам быть высоким. Но уж никак не выше мистера Бремхолла, которого они так любят и которым гордятся.
Мэр задерживался. Но Аллен продолжал терпеливо прохаживаться вдоль здания комендатуры, то и дело бросая взгляд на распахнутое окно первого этажа. Они договорились с дежурным офицером — как только позвонят, тот сразу даст знать. Но муниципалитет молчал. И туда не дозвониться.
Воспитателям становилось все труднее удержать детей. И Аллен дал отбой. Но с условием — как только заиграет оркестр, всем снова собраться.
Позже Хайлен объяснил причину задержки. Транспортные рабочие объявили забастовку… Вслед за этим в Бруклине возникли беспорядки… Остановились сотни автобусов… Многие ньюйоркцы не попали на работу… В мэрии без удержу стали трезвонить телефоны…
Аллену было неловко, что перед ним извиняется столь занятой человек.
— Кажется, это называют принципом домино, — сказал он.
— Или цепной реакцией, — согласился Хайлен. — Следовало как можно скорее охладить страсти и уладить конфликт. Вот почему я повернул в другую сторону вместо того, чтобы ехать в Водсворт.
— И тем самым помогли и нам.
— Разве?
— Завтра экскурсия. Что бы мы стали делать, продлись забастовка и дальше?
— О, не беспокойтесь! В моем хозяйстве всегда есть резерв. Что такое тридцать-сорок автобусов для такого города, как Нью-Йорк! К тому же, над вами взяли шефство военные. А у них есть не только паромы, но и автомобили. Не так ли, лейтенант Талбот? — обратился Хайлен к смуглому офицеру, неотлучно стоявшему рядом с ним.
— Все правильно. Кроме того, наши водители не бастуют.
— Несмотря на молодость, у лейтенанта Талбота большой опыт. Он будет поддерживать постоянную связь между руководством форта и мной. Это надежнее телефона.
Аллен и Талбот пожали друг другу руки.
— А теперь, — продолжил Хайлен, — познакомьтесь с теми, кто приехал со мной и готов помочь детям. Миссис Левередж и миссис Уилкинс представляют Бронкс и Ричмонд… Мистер Перкинс — известный банкир. Он возглавляет и одну из комиссий муниципалитета… А это мистер Бухнер — видная персона с Уолл-стрит… Знаю, знаю, Майкл! Вы не любите, когда вас так называют…
Бухнер, дородный мужчина с круглым лицом и большими глазами, выступил вперед и развел руками:
— Меня и не так называли…
— Как же еще?
— Денежным мешком.
— Это завистники, в чьих кошельках бренчит одна мелочь. О вашей благотворительности ходят легенды.
— Лучше о деле, — смутился банкир. — Пароход был в море, а мы уже собрались, чтобы подумать, чем можно помочь русским детям. Пока на нашем счету шесть тысяч долларов. Но это только начало. Мы здесь, чтобы узнать, в чем нуждается колония.
— Давайте пройдемся по форту, — предложил Аллен. — И вы сами увидите, как мы разместились. Здесь прекрасные условия. Превосходная пища. Детям хорошо. Но им не терпится увидеть Америку, прогуляться по Нью-Йорку.
— Я еще не представил вам мистера Берелла, — сказал Хайлен. — Именно он главная фигура в программе встреч и развлечений.
Райли (в который раз за это утро) протянул руку безукоризненно одетому господину, скорее похожему на актера, чем на администратора. Но не успели они обменяться и парой слов, как к ним подошла Ханна Кемпбелл:
— Колония собралась. Вас ждут.
Визит мэра и его свиты стал началом паломничества на Стейтен-Айленд. И не только ньюйоркцев. Жители соседних штатов, увидев на газетных снимках юных путешественников, тоже захотели с ними встретиться.
До календарной осени оставались уже не дни, а часы. Но жара не спадала. Воздух был густым от влаги, одежда прилипала к телу. Но, несмотря на духоту, за сетчатой оградой Водсворта собралось множество горожан. Все ждали открытия ярмарки.
— Там никак не меньше пяти или шести тысяч человек, — сказал лейтенант Талбот. — Что будем делать?
— Пропустим всех до единого, — твердо ответила Ханна Кемпбелл. — Это на их деньги, и совсем немалые, построен деревянный городок. Они хотят праздника. Не станем же мы им препятствовать!
— Думаете, все обойдется безобидным пикником на лужайках Стейтен-Айленда? Толпа есть толпа. Ее поведение непредсказуемо.
— В вас говорит человек военный. Вы воспринимаете толпу как разрушительную силу. Но посмотрите внимательнее. Многие пришли целыми семьями. С цветами и подарками.
— Теперь понимаю, почему вы — Мамаша Кемпбелл.
— Иногда мне это льстит, а в другой раз — огорчает.
— Огорчает?
— Я сразу начинаю смотреться в зеркало. Ведь мне чуть больше тридцати…
— А некоторым вашим деткам уже за восемнадцать!
— Да. Я скорее гожусь им в сестры. Ладно, хватит об этом, — махнула рукой Ханна. — Пора открывать ворота.
Колонисты тоже ждали гостей. Обе толпы двинулись друг другу навстречу, смешались… А потом разделились на небольшие группы. Каждый мальчик и каждая девочка были взяты в плен.
Женщины пришли не с пустыми руками. Роняя слезы, читали они в газетах о злоключениях русских детей, о голоде, который заставил их покинуть родной дом. Неважно, что из Петрограда они уехали два года назад и только что вышли из столовой, где их вкусно покормили. Сердобольные американские мамы принесли полные корзины снеди. Чего там только не было! От жареной индюшки до фруктовой воды собственного приготовления…
Здесь же, не теряя ни минуты, расстелили скатерти — кто на берегу, другие — на открытой лужайке или в тени яблони. Почти все посетители были недавними эмигрантами из России, хорошо помнящими не только родной язык, но и все обычаи покинутой родины.
ГЛАВА ПЯТАЯ
ЯРМАРКА
Среди гостей Водсворта был и Казимеж Яновский. Он приехал на ярмарку с двумя подростками — сыном Юзеком и Федей Кузовковым. На этот раз — без полицейской формы. Об этом попросил Кузовков. Он не хотел, чтобы на них обращали внимание. Ему нравилась игра в человека-невидимку.
Прошло больше недели с того дня, когда Казимеж встретил на вокзале чикагский поезд с русским мальчиком и неожиданно для себя решил: пусть он поживет у него, пока судно с остальными детьми на пути к Нью-Йорку.
Диковатый и привыкший к независимости Кузовков на удивление быстро вошел в семью американского полицейского. Небольшой домик в пригороде Нью-Йорка стал тихим прибежищем, которого так не хватало подростку. Отогретый домашним теплом, он перестал жить в постоянном напряжении и ожидании опасности. Путь через Америку, где он был предоставлен самому себе, и нью-йоркская семья, где он уже целую неделю живет как у Бога за пазухой и где предвосхищают почти каждое его желание, — все это помогло Кузовкову по-новому взглянуть на окружающий мир, который хотя и разделен океанами и горными вершинами, тем не менее един. Люди говорят на разных языках, по-разному выглядят, но похожи в своем добре или зле, одинаковы в печали и радости.
Сегодня утром, когда Федя еще не встал, дверь спальни тихо скрипнула, кто-то подошел к кровати и склонился у изголовья.
— Федор, — тихо позвали его.
Он узнал голос тетушки Вероники, мамы Юзека. Но почему-то не отозвался.
— Федор! — повторила она чуть громче.
Он даже не пошевелился.
Тетушка Вероника осторожно поправила одеяло, а затем нежно коснулась его волос. Хорошо, что она ушла быстро, иначе бы увидела, как из глаз мальчика полились слезы. Ему представилось, что над ним склонилась мать.
Последний раз Федя плакал в Омске. Стащил каравай хлеба, и его застукали. Били, не щадя. И все же он плакал не от боли. Обида, голод, одиночество, отчаяние — все смешалось тогда.
Теперь он в другой стране, в чужом доме. И слезы другие. Случайные, почти незнакомые люди пекутся о нем, как о родном сыне.
