Камила - Станислава Радецкая
Я послушалась и подошла к ней, стараясь не проходить близко с убийцей. Она обняла меня за плечи здоровой рукой и прижала к себе.
— Прости меня, — с трудом проговорила она. — Я использовала тебя.
Слышать от нее извинения было непривычно, и это был, наверное, первый раз, когда баронесса просила прощения.
— Если бы я не хотела этого сама, я бы не пошла с вами.
Скрипнула дверь. Мы обернулись и увидели, что остались наедине с доктором; господин Гренцер, по обыкновению, исчез, не обронив ни слова на прощание. Мне не верилось, что все кончилось, что никто из тех, кто не должен был умереть, не умер, но почему-то я не чувствовала ни радости, ни свободы.
Я помогла баронессе сесть на кровать. Она, кажется, чувствовала то же, что и я, — опустошение, и на ее лице, напоминавшем маску из-за стертой краски и крови на губах и подбородке, отражалась усталость. Моя госпожа переменилась, все пережитое оставило на ней отпечаток, и хоть она была еще так молода, опытная старость уже коснулась ее.
— Мне надо чуть-чуть передохнуть, прежде чем идти домой, — вяло заметила она. — Вы так хитры, доктор-не-знаю-вашего-имени. Может, придумаете что-нибудь для моих родителей? Хотя больше всего мне хочется выложить им правду. Пусть они ссылают меня в глушь, за границу, куда хотят, чтобы скрыть свой позор…
— Мое имя — Йоханнес Кризостомус Мельсбах. — мой добрый доктор был, как всегда, учтив, несмотря на погром вокруг и минувшие страшные события. — Мне странно видеть, что такая умная и сильная девушка неожиданно отчаялась, баронесса. Самое страшное уже позади.
— Нет, — она наконец-то улыбнулась. — Вы — мужчина, и вам не понять, что страшно не встретиться лицом к лицу с опасностью, от которой кипит кровь. Страшно жить, как ни в чем не бывало, и знать, что истекает время. Я предпочитаю рубить все сразу, но здесь я бессильна. Даже вы успели подменить яд, а я хотела избавиться, если не от всех бед, то хотя бы от одной. Помните? — моя госпожа с выражением произнесла длинную фразу на латыни, и Йоханнес кивнул.
Он ответил ей тоже на латыни, и я отвернулась, чувствуя себя лишней. Да так оно, в целом, и было, чего уж там. Я принялась прибирать кавардак, чтобы занять себе руки и отвлечься от грустных раздумий, ведь вряд ли доктор простит меня после чудовищного обмана. Баронесса была права: ждать приговора невыносимо, но и услышать его невозможно, и я делала все так медленно, будто могла отсрочить неприятный разговор навечно. Они, казалось, забыли обо мне и уже беседовали, как давние друзья; наверное, это было знаком, что я могла — нет, должна, — уйти отсюда и больше не показываться им на глаза.
— Иди сюда, Камила, — позвала меня баронесса, как будто услышала мои печальные мысли. — Садись к моим ногам.
Она баюкала перевязанную руку, и Йоханнес смотрел на ее лицо так, как никогда не смотрел на меня. Мне представилось, как он предлагает моей госпоже выйти за него замуж, и увозит ее из Вены на край света, чтобы никто их не нашел, но вместо того доктор спокойно заметил, что можно сказать, будто она неудачно упала на улице, а он помог ей, чтобы никто из ее родных не волновался лишний раз. Он добавил, что проводит ее, чтобы убедиться, что все в порядке, и меня опять что-то кольнуло, что-то, похожее на ревность. Нет, я не любила никого, кроме Иштвана, но слишком привыкла считать доктора своей собственностью, забывая о том, что у него есть свои желания, о которых я ничего не знала. Баронесса невесело засмеялась, но отказываться не стала. Я не решалась спросить у Йоханнеса, нужно ли мне идти с ним или я могу убираться на все четыре стороны.
— Вы же не будете ругать Камилу? — с легким беспокойством спросила моя госпожа, когда я опустилась на пол. — Она верная служанка, и это я подтолкнула ее на преступление.
Мне было приятно, что она волнуется за меня, но я устала лгать доктору.
— Это не так, — собственный голос показался мне излишне громким и хриплым. — Я все решила раньше и сама.
Йоханнес достал из камзола карманные часы и откинул медную потертую крышку.
— У нас есть еще немного времени, — заметил он. — Я бы хотел, чтобы Камилла рассказала о своей жизни — с начала и до конца. Она ведь служила у вас верно?
Баронесса кивнула.
— И вы знаете, где она росла?
— Нет. Я была очень удивлена, когда в доме начали шептаться о ее прошлом. Камила и дом греха… — она пожала плечами.
Я крепко зажмурилась, прежде чем начать рассказывать: ведь доктор наверняка изменит свое мнение обо мне на худшее. Но скрывать мне больше ничего не хотелось, и, мне казалось, я могла им доверять. Пока я говорила, я не щадила себя, безжалостно приоткрывая свою трусость и слабость. Я рассказала и о тетке, и о названном дяде, который продал меня, и о Марии, об Аранке и ее смерти, о Якубе и о первой встрече с капитаном, о побеге и доброй госпоже, о моем аресте, об Иштване-спасителе, о нашем путешествии по Империи, о своей болезни, о тетушке Амалии, о жизни в доме баронессы и о Гансе, о своих скитаниях после тюрьмы и голоде. Я рассказала и то, о чем не знал Йоханнес: о возвращении Иштвана и о своих глупых мечтах, о его предательстве и о моих переживаниях. Баронесса захихикала, когда я упомянула, как мы обманули комиссара, и взглянула на доктора почти с восхищением, а он покраснел от
