Валерий Поволяев - Атаман
Но Клане не хотелось уже говорить о золоте, ей важно было понять, что происходит, почему дед так поспешно засобирался неведомо куда и что он, интересно, почувствовал?
— Скажи, деда, а как быть с атаманом Григорием Михайловичем?
— Что атаман! У него своя жизнь, у нас своя. Помнится, в прошлом году, когда он завернул к нам, то был доволен встречей, пообещал приехать еще, посмотреть, как мы тут на него пашем, орденок даже какой-то сулил, и что? Приехал? Дал орденок? Или хотя бы привет прислал? Только золото ему давай, давай, давай! Вот и впихивали мы без счета добытое «рыжье», будто в ненасытную глотку. А глотка все жрет, жрет, жрет и не давится. Не-ет, у Григория Михайлова свои интересы, у нас — свои. Вот ручей золотоносный, — дед вновь ткнул пальцем в платок, — запоминай, говорю! Тут я самородки находил величиной в полпальца. — Дед вздернул сучком большой палец на правой руке, но увидел, что Кланька смотрит в вышитую схему невнимательно, нахмурился и повысил голос: — Ты запоминай, говорю! Я ведь проверю, как ты все запомнила, спрашивать буду...
— Я запомнила, деда.
— Это ведь такая штука — вопросом жизни оказаться может. Кто знает, что завтра будет?
Вечером, при свете жировой коптюшки, когда усталые казаки улеглись спать, Тимофей Гаврилович устроил Клане допрос с пристрастием. Ответами остался доволен.
Генерал Малакен выводил остатки семеновцев из Владивостока в ночь с одиннадцатого на двенадцатое июля 1921 года. Маршрут, разработанный штабистами Малакена, был следующий: Владивосток — Раздольное — Никольск-Уссурийский — Гродеково.
Днем, примерно в два часа, длинный, растянувшийся на добрые полтора километра отряд Малакена был встречен на окраине Раздольной группой офицеров. Те приехали на двух запыленных, с горячими моторами автомобилях, машины поставили поперек дороги, перегородили путь семеновцам.
В одной из машин с откинутым верхом сидел пулеметчик — юный офицер с тоненькой строчкой усов на загорелом решительном лице. Офицер был из тех людей, кто погибнет, но приказ выполнит до конца, он был готов без промедления открыть стрельбу из своего «льюиса» по колонне семеновцев. Малакен, увидев ствол пулемета, лишь усмехнулся и отвернулся в сторону — век бы этих пулеметов не видать.
К нему подошел плотный, с распушенными, как у кота, усами полковник, протянул пакет.
Малакен вскрыл конверт, в нем был приказ по штабу каппелевской армии, отпечатанный под синюю копирку на машинке с прыгающими буквами; «За неподчинение частей Гродековской группы правительству и самовольный выход из Владивостока генералу Малакену предписывается немедленно сдать все казенное вооружение, снаряжение и распустить офицеров, солдат и казаков на все четыре стороны, а самому явиться в сопровождении конвоя от штаба 3-го корпуса во Владивосток...»
Рядом с Малакеном оказался полковник Глазков. Поинтересовался насмешливо:
— Ну-с, и что же пишут эти господа из меркуловского правительства, ваше превосходительство?
Малакен передал ему листок с приказом, Глазков, прочитав, присвистнул:
— А температура у того, кто сочинил эту бумагу, случайно, не повышенная?
— Простите, полковник, как ваша фамилия? — обратился Малакен к офицеру, передавшему ему пакет. — К сожалению, мы не знакомы...
— Фон Вах. Вы с чем-то не согласны, генерал? — спросил тот самый усердный полковник.
Малакен оглянулся на длинную пешую колонну.
— Полковник, вы в курсе, что штаб армии, издавший этот приказ, — Малакен перехватил из рук Глазкова листок с прыгающим машинописным текстом, — отказал моим солдатам в продуктах? Чем мы должны были питаться? Конским навозом? Травой? Землей? Зелеными дичками с корейских яблонь? Так что насчет самовольного вывода — увольте! Да потом, у меня есть свое начальство — генерал-лейтенант Семенов и генерал-майор Савельев...
— Семенова мы скоро объявим вне закона.
— Со мной эти вопросы прошу не обсуждать, — сказал Малакен. Как отрезал. — Это вопросы политики, а я политикой не занимаюсь, я — солдат.
Офицер, сидевший в автомобиле за пулеметом, рукой, затянутой в перчатку, провел по тонкой ниточке щегольских усов, приладился поудобнее к «льюису» — он хорошо слышал весь разговор.
Над Раздольной тем временем поднялся клуб пыли — будто смерч вознесся над домами.
— Это, генерал, Третий корпус производит маневры, — на всякий случай сообщил фон Вах. — При полной выкладке, с оружием. Каждому солдату выданы патроны.
Малакен почувствовал, как у него на скулах натянулась кожа, рот отвердел — сделалось трудно говорить.
— Этому приказу я не подчинюсь, — он приподнял листок, подержал его на весу, — если бы он был подписан Семеновым — подчинился бы. Предъявите мне приказ, подписанный генерал-лейтенантом Семеновым, — и я подчинюсь ему немедленно.
— Вы хорошо знаете, генерал, такого приказа у меня нет.
— А на нет и суда нет, полковник.
— Значит, отказываетесь разоружаться?
— Отказываюсь.
Фон Вах отступил в сторону и неожиданно обнаружил, что и сам он, и офицеры его, и обе машины окружены плотным кольцом солдат — не вырваться. Фон Вах понял — он снова вляпался в дерьмо.
— Тьфу! — с ожесточением сплюнул он себе под ноги.
Договорились обратиться к третейскому судье... В Раздольной стоял большой японский гарнизон — пусть начальник гарнизона и рассудит, кто из них прав, а кто виноват.
К японцам на автомобиле отправились вдвоем — Малакен и фон Вах. Глазков в отсутствие генерала остался командовать отрядом.
Гарнизон в Раздольной возглавлял располневший, гладкокожий, с лицом сельского пекаря японец, на котором едва сходился полковничий мундир.
Выслушав фон Ваха, а потом Малакена, японский полковник отправился на телеграф — связываться со своим командованием во Владивостоке.
Малакен с фон Вахом вышли на крыльцо дома, в котором располагался штаб японцев. Часовой недружелюбно глянул на них и покрепче сжал пальцами ложе «арисаки» с примкнутым к ней плоским штыком.
Мимо, отчаянно пыля, промаршировала рота потных солдат.
— И вы что, генерал, будете стрелять в этих людей? — поинтересовался фон Вах. В уголках глаз у него появились насмешливые слезки, будто он только что нахохотался вволю. — И у вас хватит на это пороха?
— А у вас хватит пороха стрелять в моих людей?
— У меня — приказ.
— И у меня — приказ.
Рота, взбив высокий удушливый столб пыли, чихая и кашляя, развернулась и зашлепала сапогами в обратном направлении. Примкнутые к винтовкам штыки колыхались над головами солдат.
— Хар-раши солдатики! — показно восхитился фон Вах.
— Только слишком много пыли. — Малакен усмехнулся.
Начальник гарнизона вел переговоры до вечера — небо из синего уже сделалось лиловым, пастух с кривоногим крохотным подпаском по тому маршруту, который днем так старательно отрабатывали солдаты из Третьего корпуса, прогнали стадо коров, и над Раздольной повис неповторимый домашний запах парного молока, — а толстый японец так и не мог дать ответ, на чьей же стороне правота: Малакена или фон Ваха.
В восемь часов вечера японский полковник вернулся с телеграфа, на крыльце штабного дома стянул с руки пропыленную нитяную перчатку и махнул ею Малакену:
— Можете следовать дальше, генерал. Инцидент исчерпан.
На щеках у фон Ваха заходили желваки.
— А приказ нашего штаба?
— Приказ вашего штаба аннулирован.
Плечи у фон Ваха взнялись нервно, болезненно, словно с них кто-то могущественной рукой сдернул погоны, он бегом кинулся к автомобилю, который стоял во дворе штаба.
Малакен проводил его спокойным насмешливым взглядом, сел на лошадь, которую в поводу держали два казака, и поскакал к своим.
Лагерь был встревожен — слишком долго не было Малакена — не двинуться ли ему на подмогу? Решили подождать до половины девятого вечера, а там цепью двинуться на поселок.
— Немедленно выступаем! — скомандовал Малакен Глазкову. — Пройдем Раздольную и через час пути разобьем лагерь. Где-нибудь около воды, чтобы людям можно было умыться. Ночевать будем там, в лагере.
Первым поднялся пеший дивизион маньчжурцев, следом оседлали своих лошадей казаки.
Над лагерем, словно маскирующее дымовое облако, повисла пыль.
Но едва Маньчжурцы достигли Раздольной, как остановились — дорогу через мост перекрывали рогатки. Люди фон Ваха споро установили их, только что Малакен вместе с казаками пронесся через этот мост — ничего там не было, и вот уже стоят рогатки, — видно, были заранее заготовлены и привезены сюда.
Драться не хотелось. Но и обойти мост было нельзя: если люди реку одолеют, то подводы — нет. По ту сторону моста, за старым валом, будто за бруствером, расположились солдаты фон Ваха. Значит, не послушался он японцев.
