Маргарет Джордж - Между ангелом и ведьмой. Генрих VIII и шесть его жен
Впрочем, так же как и я. Некогда, будучи мужем Екатерины, я в глазах Анны обладал известной ценностью. Значит, желая унизить ее, Анна унижала и меня?
— Я хочу ту рубашку, — упрямо заявила она. — И я получу ее.
* * *Через несколько дней от Екатерины пришло разъяренное письмо с отказом выдать рубашку, которую она с полным правом считала своей собственностью.
Анну взбесило упрямство и высокомерие бывшей соперницы.
— Заставьте ее отдать эту вещь! — вскричала она, возмущенно потрясая письмом.
— Я не могу, — ответил я. — Крестильная рубашка Марии не принадлежит короне, как королевские бриллианты. Екатерина имеет право хранить ее у себя.
Меня порадовало то, что Екатерина дорожит этой вещицей.
— Да? Разве она имеет какие-то права?
— Как и любой английский подданный, — потрясенный глупым вопросом, пояснил я. — И в том числе — право личной собственности.
— Она достойна того, чтобы ее лишили всех прав! Ведь она отказалась признать меня королевой! А значит, ее можно считать изменницей!
— Ни один из законов не предусматривает того, чтобы каждый подданный лично присягал вам на верность. В данном случае мы полагаемся на проверенный прецедент, гласящий: «Молчание — знак согласия».
— Очень скоро вам придется издать новый закон, — с язвительной усмешкой заявила Анна. — Все люди молчат по-разному, и наступает время, когда эти различия становятся крайне важны. Ради вашего сына вам придется принять решительные меры. И тогда начнутся казни! — Она прищурила глаза. — Казни. Да, Гарри, все изменники будут казнены… Екатерина, Мария и ваш глупый Томас Мор. У вас не будет иного выбора! — Ее голос возрос до крещендо.
— Опомнитесь, Анна!
Я схватил ее за плечи и резко встряхнул. Словно хотел разрушить ее дьявольскую зачарованность. Она изменилась прямо на глазах, мгновенно превратившись из фанатично мстительной фурии в смущенную праведницу.
— Вы слишком возбуждены, — небрежно заметил я. — А это не полезно для ребенка. Пойдемте, я лучше покажу вам роскошную кровать, о которой уже говорил. Она, как мне помнится, украшена изысканной резьбой… — примирительно говорил я, стараясь успокоить ее.
* * *Удалившись в тот вечер в свою опочивальню (до рождения младенца лекари запретили нам с женой спать вместе), я порадовался тому, что мне удалось так быстро прекратить Аннину истерику. У меня будет достаточно времени, чтобы обдумать ее обвинения в адрес Екатерины и Марии и принять меры по борьбе с их неослабевающей популярностью.
Надо было что-то делать. На прошлой неделе жители Бакдена, окружив невзрачный старый дворец, скандировали: «Боже, храни королеву! Мы готовы умереть за вас!» А при виде Марии люди разражались приветственными криками. Это ясно показывало, кому принадлежит любовь народа.
* * *Через несколько дней я издал указ и отправил герольдов по стране, дабы они довели его до сведения всего народа. Отныне и впредь запрещалось именовать Екатерину королевой. И любому нарушившему сей запрет грозила смертная казнь. Но зачем озвучивать титул, когда можно выразить любовь и почтение другими словами? К тому же английский язык богат сравнениями и благоречивыми выражениями.
Тем не менее распространение данного указа успокоило Анну. Все намеренно было сделано напоказ, поскольку законы, драгоценности и звания всегда утешали ее, представляясь ей символами безопасности и спасения.
Через каких-нибудь шесть недель все может измениться, напомнил я себе. Как только родится здоровый наследник, парламент присягнет ему на верность как принцу Уэльскому и вся страна милостиво взглянет на Анну и принца Эдуарда, забыв о Марии.
Извещения о предстоящем торжественном событии были уже готовы. Три дюжины писцов старательно переписали провозглашение о «благополучном разрешении королевы от бремени и рождении принца». Для отправки Франциску и Карлу я выбрал два лучших пергамента тонкой выделки, без единого пятнышка или морщинки. Над ними будут трудиться два моих лучших каллиграфа. Я уже в мечтах представлял, как мои извещения достигают адресатов. Одно прикосновение к идеально гладким чистым листам дарило мне ощущение окончательной победы.
Приближался день родов, и, невзирая на недовольные крики, надутые губы и упреки Анны, я начал считать дни, мечтая, чтобы ее скорее перевели в родильные покои. Такая церемония установилась во время царствования моего отца, и для обеспечения благополучного разрешения от бремени следовало соблюсти ее в мельчайших деталях. Сначала в сопровождении придворной знати и фрейлин Анна посетит мессу в ее личной часовне, после чего в зале аудиенций на тронном кресле под балдахином выпьет пряного вина. Ее гофмейстер вознесет вслух молитву, прося Господа ниспослать королеве своевременные помощь и поддержку.
Затем двое придворных проводят ее до дверей, и она пойдет навстречу своей судьбе, отрезанная от общения с мужским полом, будь то комнатные собачки или певчие птицы. В родильных покоях запрещалось хранить мужские портреты и даже книги с изображениями животных-самцов.
* * *Однако перед ритуалом заточения роженицы Кромвель принес мне поистине печальную новость.
— Оно прибыло, — просто сказал он. — Мне сообщили, что прошлой ночью оно пересекло Английский канал и ныне находится в Дувре.
Не было необходимости произносить ненавистные слова: «отлучение от церкви».
— Климент подписал его две недели тому назад.
— Проклятье! Неужели не мог подождать еще пару недель? Королева удалится в родильные покои в день Успения Пресвятой Девы Марии. Но если Анна узнает об этом прежде?! Нет, необходимо помешать распространению этой новости! Крам, встречайте папского посланца, сообщите ему, что я приму его… Есть ли подходящий особняк между Лондоном и Дувром?.. В Кроули. Поспешите!
— Вам не терпится получить ваше формальное проклятие? — с удивленным видом спросил Кромвель.
Как ни странно, я не воспринимал серьезно папское отлучение.
— У Папы нет такой власти, — просто ответил я, не слишком выбирая выражения. — Он не может проклясть меня, однако взял и состряпал буллу, чтобы обеспокоить мою жену и подвергнуть опасности еще не рожденного ребенка. Отвратительный мелочный жест задиристого труса.
Так, в один неосторожный момент, я позволил себе быть честным с самим собой. Львиная доля жизненных испытаний обрушивается на нас с подобной непредвиденностью, и мы таим в душе страх, что не выдержим их.
Я быстро собрался ехать в Кроули. Жаль, из-за поездки мне не удастся посетить сегодняшний дневной прием у Анны. В зале с фонтаном, дарившим приятную прохладу в летний зной, состоится поэтическое состязание между придворными, и на десерт будет подан шербет (Крам подарил Анне рецепт), которым королева хотела удивить гостей. Напиток приправили вишнями, и она потратила уйму времени, добиваясь идеального вкуса. Я помогал ей готовить… Словом, пришлось придумать сносное оправдание для спешного отъезда. Оно не успокоило, а встревожило Анну; она поняла, что произошло нечто важное.
* * *Мне понадобилось четыре часа, чтобы добраться до Кроули. Это был охотничий домик, обставленный очень просто. Здесь мой дед Эдуард любил отдохнуть после дневных походов со своими братьями Кларенсом и Ричардом. Мне всегда нравилось это убежище, несмотря на то что оно было свидетелем междоусобной войны. В домике царил уют; в таком месте усталый путник запросто может скинуть сапоги и всхрапнуть у камина. Именно там мы с Анной провели волнующие дни во время путешествия 1531 года, когда она уже почти пускала меня в свою спальню, но в последний момент уклонялась от объятий. Неужели с тех пор прошло всего два года?
Теперь мне предстояло принять другой вызов. Я решительно вошел в дом, радуясь, что опередил посланца Климента и получил тем самым легкое преимущество. Я оглядел зал. Как все изменилось нынче, когда кровь моя поостыла и я уже не стремился к удовлетворению пылких чувственных желаний. Глупы те, кто сравнивает военные завоевания с победами на любовном ристалище, вероятно, им не знакомо ни то ни другое.
Я успел изрядно соскучиться к тому времени, когда вдали на восточной дороге заиграл солнечный блик на чьем-то шлеме, возвестивший мне о приближении полномочного представителя Климента.
«Иноземная власть, с трудом ковыляя по английской земле, вознамерилась утвердить на ней свое влияние», — подумал я, решив, что о былой подчиненности надо забыть навсегда. Мы не будем больше кланяться перед Европой, и это обязан твердо усвоить любой преданный короне англичанин.
В мои юношеские годы все чужеземное считалось лучше английского. Артуру подыскивали невесту за морем — мол, династия Тюдоров подтвердит свой статус только после того, как один из королевских домов Европы снизойдет до брака своей дщери с английским принцем. Потому-то и прибыла к нам Екатерина, и все окрестные поселяне собрались, чтобы приветствовать испанцев, и с благоговением взирали, как они проезжали по расхлябанным осенним дорогам. И из-за того курьезного путешествия более чем тридцатилетней давности другая группа иноземцев тащится теперь по грязи, чтобы вмешаться в английские дела.
