Тени над Гудзоном - Башевис-Зингер Исаак

— Да, я знаю.

— Хорошо, что нельзя плеваться по телефону, иначе ты бы точно меня заплевал.

— Нет, Анна. Если уж я должен на кого-то плевать, то только на себя самого.

— Ты делаешь то, что тебе диктует совесть, а я делаю прямо противоположное. Я должна была с кем-нибудь поговорить, а с кем говорить, если не с тобой? Папу я, считай, потеряла. То, что я сейчас собираюсь сделать, всему положит конец. Это будет последний рывок. Доктор Марголин умный, но жесткий человек. Он знает одно — логику, хотя в его собственной жизни мало логики. У меня был двоюродный брат, Герман. Он уехал к большевикам, и его там прикончили. У некоторых женщин есть сестры, а у меня нет никого. Когда моя сестра или брат подрастет, я буду уже старой или даже умру. А я ведь обязательно с кем-нибудь должна поговорить.

— Да, Анна, ты можешь поговорить со мной.

— Что я могу тебе сказать? Я знаю, что поступаю плохо, но не могу с собой справиться. Трех мужей для одной жизни вполне достаточно, даже чересчур. Я не могу связываться с кем-то четвертым. Не могу и не хочу. Я из тех, кто возвращается к прошлому. Ты ведь тоже был частью моего прошлого. Я не могу похоронить прошлое. Я хотела быть с тобой, потому что ты — моя первая любовь, но раз первая любовь от меня ушла, я вынуждена вернуться ко второй любви. А если тут тоже ничего не получится, я воссоединюсь с Лурье на том свете…

— Не воспринимай это так трагично.

— А как мне это воспринимать? Яша сделал мне больше плохого, чем любой другой человек на свете. Сейчас он говорит сладенько и обещает мне звезды с неба, но я знаю, что он будет вести себя точно так же, как вел себя в Берлине. Единственная разница состоит в том, что он стал старше и у него, наверное, нет теперь прежних сил.

— Да, я понимаю.

— Но когда человек проживает жизнь во лжи и фальши, он не становится от этого лучше. Теперь он кричит, что до смерти в меня влюблен. Он посылает мне так много цветов, что становится неудобно перед лифтером и прочим обслуживающим персоналом дома. Мои соседи наверняка думают, что я содержанка какого-нибудь Рокфеллера. Он звонит мне буквально по тридцать раз на дню. В перерывах между одним актом и другим, как только он спускается со сцены, он сразу же бросается к телефону. Сначала, когда он только начал произносить все эти речи, я его просто ругала. Я говорила ему, что не желаю слышать его имени. Здесь он сошелся с какой-то Юстиной Кон, с какой-то дешевкой, вроде бы актрисой или Бог ее знает, чем она занималась в Польше. Я слыхала, что ты встретился с ней в какой-то забегаловке. В «Звезде» или как ее там. Она и есть та самая мерзавка, которую сумасшедшая квартирная хозяйка профессора Шраги наняла, чтобы одурачить Лурье. Я не хочу об этом разговаривать, потому что мне слишком больно. Таких женщин надо вешать. Они это заслужили. А он ее выбрал в качестве любовницы… Теперь-то, конечно, бросил. Но что можно знать о таких людях, как Яша? Раз ты поперся назад к этой Эстер, то почему бы ему не взять обратно к себе в любовницы Юстину Кон? Я знаю, что это грязь, но все равно лезу в нее. Ты это понимаешь?

— Да, понимаю.

— Что ты понимаешь?

— Мы и сами грязные люди. Грязь тянется к грязи.

— Что? Может быть, ты прав. Но что я могу поделать? Ты берешь в руки том Гемары и убеждаешь себя, что ты снова ешиботник. Я не могу изучать Гемару. Все эти разговоры о Боге меня не интересуют. Я только вчера смотрела фильм про то, как дикари в Африке расцарапывают и режут себя до крови и бросаются в огонь ради своих богов. Я смотрела и думала: «Откуда мы знаем, что наш Бог больше их богов?» Мы наверняка показались бы им смешными точно так же, как они кажутся смешными нам. Я не могу разговаривать со стенкой и убеждать себя, что разговариваю с кем-то. И завидую тем, кто способен это делать…

— Надеюсь, что ты хотя бы любишь его.

— Не знаю, что тебе и ответить. Когда мне было девять лет, я знала, кого я люблю. Теперь я и этого тоже не знаю. Знаю только одно: я не могу быть одна. Просто схожу с ума, но не могу искать себе абсолютно чужого человека просто на улице. Я должна иметь с ним какие-то отношения. Пусть даже плохие.

— Что это? Сексуальное влечение?

— Этого я тоже не знаю. Мужчина знает, когда он хочет и чего он хочет. А женщины вообще ничего не знают. У них это все эмоции. Я говорю себе: «Что тут может случиться? Если не получится, то не получится. Отравить он меня не отравит. Стрелять в меня тоже не будет. Я всегда смогу от него уйти». Однако при этом я до смерти напугана. Когда я думаю о папе, мне становится так тяжело, что хочется умереть…

— Он обязательно хочет, чтобы это было официально?

— Что? Ему все равно. Но речь не идет о том, чтобы я пошла с ним жить просто так. По крайней мере, он берет на себя какие-то обязательства. Америка — это не Германия. Здесь ему придется платить алименты… Ох, я уже сама не знаю, что болтаю. Но свободной любовью я уже сыта по горло. Я для этого не рождена. Та пара месяцев, которую я была с тобой, многому меня научила…

И Анна замолчала.

— Чего ты, собственно, от меня хочешь? Чтобы я дал тебе совет? — спросил Грейн.

Анна ответила не сразу.

— Ты будешь смеяться, но без тебя я не могу принять никакого решения. Я понимаю, что это смешная ситуация, но все в моей жизни выходит наперекосяк, нелепо. В конце концов, это ты ушел от меня, а не я от тебя. Я надеялась, что ты — моя последняя гавань. Ты был бы всем, чего я хотела, если бы пришел ко мне со всем сердцем, не разделенным между тремя женщинами, не разорванным на куски. За те недели, в течение которых я оставалась одна, у меня было достаточно времени, чтобы подумать. Мы оба ушли из дома экспромтом, безо всякого плана, безо всяких расчетов. И так продолжалось все время. Не заболей твоя жена, произошло бы что-то другое. Кстати, что с Эстер? Ты все еще поддерживаешь с ней отношения?

— Нет, абсолютно никаких.

— А где она?

— Этого я тоже не знаю.

— Ничего. Она отыщется. От нее ты так быстро не отделаешься. А какое у тебя мнение о нем? Скажи мне ясно.

— Я больше не могу говорить ясно.

— И ты тоже? Я думала, что, по крайней мере, ты себя нашел.

— Нет, Анна, пока что я не нашел ничего…

Глава двадцать первая

1

Яша Котик проснулся в одиннадцать часов утра. Он открыл глаза с таким умным выражением лица, как будто все время только притворялся спящим. Он присел на кровати и рассматривал Юстину Кон, спавшую на соседней кровати (которая прежде была кроватью Станислава Лурье) в чем мать родила и лишь едва прикрытую простыней. Яша Котик разглядывал ее с видом истинного знатока. В прежние времена можно было увидеть женщину утром такой, как она есть, но теперь они пользуются косметикой, всякими мазями и кремами даже в постели. Губы Юстины Кон были пунцово-красными. Лицо ее тоже покрывал густой макияж. Только груди выдавали ее тайну. Они висели дряблые, как два пустых бурдюка (Яша Котик провел какое-то время в Средней Азии). В горле у него запершило. На боку у девицы был шрам от какой-то операции. «Ну, у нее тоже жизнь была не мед! — сказал сам себе Яша Котик. — А она ведь наверняка хотела стать второй Гретой Гарбо или хотя бы второй Марлен Дитрих… — Яша Котик ухватил себя за подбородок, как будто у него была бородка. — Ну что ж, придется ее отослать. — Он выдвинул ящик тумбочки, куда перед сном положил пачку банкнот. — Надо ее остерегаться, у этой Юстины длинные руки… — Он пересчитал банкноты, немного подумал. Нахмурился. Две морщины в уголках рта углубились. — Доллары, — подумал он, — знаете ли вы, как мир вас любит? Повсюду по вам тоскуют… Однако здесь, у меня в тумбочке, вы не более чем кусочки бумаги, черт бы побрал вороватого дядю Сэма…»

Яша Котик начал делать подсчеты. Сколько денег у Анны? В меблированные комнаты она вложила пятнадцать тысяч долларов. Машина стоит, по меньшей мере, две тысячи. Она сама говорила, что купила на десять тысяч долларов акций и что с морских судов она тоже снимет для себя не меньше двадцати пяти тысяч зелененьких. Вместе получается пятьдесят две тысячи баксов. Но это еще не все. У нее есть голова на плечах. У нее есть смекалка. Дом приносит двести долларов в неделю. И кое-что другое у нее тоже есть. Анна изливала перед ним душу, рассказала ему все подробности о Станиславе Лурье, о Грейне и о том итальянском юноше в Касабланке. Это уже не прежняя Анна, которую он знал по Берлину, не та невинная девушка, которую он, Яша Котик, испортил и бросил. Она женщина. С ней уже есть о чем поговорить. Контролировать его особенно сильно она тоже не сможет, потому что деловая женщина занята целый день. Как она сможет за ним шпионить? Он должен ходить на пробы, а она должна следить за своим бизнесом. Он сделает ей ребенка или даже двух. Пусть она занимается с парой малышей. Ведь люди не живут вечно. Придется ведь рано или поздно передавать все сладости…