Родник Олафа - Олег Николаевич Ермаков
– Да што жа та!.. – задохнулся мужик, не находя слов.
Но увидев, что корове уже ничем не помочь, он повернул и пошел прочь. Из одрины выбежала баба. Увидав, что случилось с ее кормилицей, запричитала. Но мужик сгреб и затащил в одрину и захлопнул дверь. Но за ним уже шли варяги, они тут же выбили дверь и ворвались внутрь. Другие пошли к соседней одрине. Снова стало слышно голошение бабы. Завизжала, кувыркаясь в кровавом круге, собака. Заколотую корову быстро и ловко свежевали. Другие ломали плетни и складывали на берегу. Вили Вак велел Спиридону выходить и зажигать костер. И Спиридон перелез со своей колодиной из ладьи на берег, высек искру, запалил дрова из плетней. Варяги рубили коровью тушу и нанизывали на колья куски мяса. Другие тащили с огородов капусту, огурцы, зелень. Сыскались в одринах и ушаты с квасом. Все пили. Из одрин никто не показывался. Всюду ходили варяги. Пастух так и стоял, будто окаменел. Из одной одрины выгнали двух мужиков, пожилого и молодого, и дверь заперли. Донесся глухой бабий визг. Варяги у костра с вертелами ухмылялись. Мужики те двое топтались, озираясь по сторонам. Видно, все происходящее мнилось им сатанинской забобоной. Токмо мир царил над Дюной…
Наконец молодой не выдержал, ринулся на двор и тут же вернулся с вилами, кинулся на дверь, начал бить. Хав отдал вертел Спиридону, подхватил свой топор и направился к той одрине. Пожилой мужик, увидев, вскричал, взмахнул руками как птица, но топор, сверкнув, пролетел и вонзился с хряском между лопаток молодого мужика с вилами. Обрызгав дверь, тот упал. Мужик кинулся к нему.
– Мрочек! Мрочек! – звал он, наклоняясь.
Варяг медленно шел за своим топором. Мужик оглянулся на него, зубы его ощерились в сивой бороде, и он потянулся за вилами, да варяг тут же набежал с мечом и перерубил ему горло. Захлебываясь, мужик свалился, задвигал ногами, будто силясь еще убежать, и затих.
Скоро дверь открылась, и оттуда вышли двое расхристанных варягов. А тот, что убил обоих мужиков, вошел в одрину. За ним последовал еще один, Вили Вак. Бабы уже и не кричали.
Пахло жареным мясом. Варяги занесли на ладью связанных, но живых овец. Один варяг тащил корзину, полную яблок. Но и вправду взять здесь было особо нечего.
Не дождав, пока мясо прожарится, стали резать куски и есть. Все были голодны и токмо не урчали. Но громко сопели и чавкали.
Наконец наелись. Спиридон так ни к чему и не смог притронуться. Сньольв велел занимать места в ладье. Вили вытащил горящую головню, намереваясь идти к одринам, но Сньольв его окликнул и жестом запретил. Вили Вак колебался некоторое время, но не посмел ослушаться.
Варяги отчалили от молчащей веси. Даже собаки перестали брехать, али их всех перебили… Спиридон того не ведал. А пастух так и стоял возле поредевшего своего стада и глядел кругло на уходящую ладью.
Варяги повеселели. Гребли сильнее. Снова плыли в ночь, но на перекате сели и решили все же остановиться на ночлег. Спали опять в ладье, укрывшись кто чем. А от воды тянуло уже осенним холодком. Можно бы развести костер и устроиться возле огня, но не стали: теперь позади бысть не токмо тот русский князь со степняками, но и пограбленная весь. И кто знает, что может случиться.
Утром варили взятое с собой коровье мясо. И Спиридон снова не хотел его потреблять, в бору ел бруснику и сыроежки. А вот квасу попил.
Отчалили и пошли дальше.
Двина несла ладью среди дивных боров с белыми мхами и брусничниками, а потом потянулись дубравы. И на одном берегу золотились сосны, а на другом простирали длани мощные дубы, и желуди иногда падали прямо в ладью. С берега на берег перелетали птицы. В реке играла рыба. У Спиридона не было времени сплести морду. Его заставляли грести. А вечером, уставший, он падал замертво и засыпал.
Пережечь веревку он чаял позже, егда они дойдут ближе к Каспле. Там будет большое село Сураж. Али егда покажется устье Мёжи.
А Нагме?
Между ними шли невидимые волны тепла, Спиридон то ясно чуял. Да ведь и она была невольница.
Снова то и дело днище скрежетало по камням, и ладья оседала, варяги спрыгивали в воду.
Так-то ладья могла идти быстрее, по озеру шибко перли, гребцы были хоть и уставшие в брани, но сильные, умелые.
На питьё Спиридон собирал бруснику, давил ее и бросал в котел с кипящей водой. Когда в одно утро собирал бруснику на поляне, замучился отводить в сторону почти точно такие же ягоды, токмо чуть поярче, оранжевые почти – ландышей. Ибо те ягоды – смертельная отрава… Тут и мысль ткнулась в разум, аки рыба в сетку с кормом. Спиридон сорвал и понюхал ту оранжевую ягоду.
В свое время варяги спасли его. Но теперь обращались с ним аки со скотиной. Когда после очередной затрещины он зло сверкал васильковыми глазами на обидчика, Скари, если был рядом, говорил, что траэль есть никто, отброс, с траэлем можно содеять что угодно, отрезать нос, а не только пнуть или побить, или превратить в наложницу. Спиридон это уже и сам ведал. Клочкобородый лобастый Вили Вак уже и приставал к нему, будто тот мужик с раздутыми ноздрями на верху Днепра. Но Сньольв, узрев то, почему-то воспретил Вили. И тот подчинился.
А над Дюной синело глубокое небо ранней осени, солнце с утра зажигало изумрудные кроны сосен, стволы переливались янтарем, в листве дубов проступала желтизна, оттого кроны казались свеже-весенними. Благоухал этот край Оковского леса заморским вином. А вино то было свойское. Рядом с ладьей плыли желтые и багряные листья. И Спиридону припоминался кораблице Ефрема Дымко.
И то и дело над лесными этими просторами необъятными летели треугольники журавлей, лебединые стаи, гуси и утки.
Как дивен бысть сей мир!
Истинная олафа…
И сколь же грязна и убога ладья с копошащимися в ней человеками, яко мерзостные сколии. И эти люди тоже были сотворены по образу и подобию…
У Хава рана на месте отрубленного уха гноилась, вспухала, и по шее стекала кровь с гноем. Он скрежетал зубами, свирепо косился на Спиридона, будто тот и был виновен в его страданиях. Он уже и спать не мог и по ночам ворочался и скрипел зубами. Загноились и отрубленные пальцы у Скари. И он однажды остругал бревно сверху, положил эти пальцы, взмахнул топором и отсек гноящиеся куски. Раны зажал теперь мхом и завязал тряпкой. Хав это видел. Но что он мог отсечь? Всю голову?..
Последнюю овцу зарезали и зажарили.
Высматривали новую весь.
И когда выплыли на широкий простор из сосновых и дубовых теснин, на заливные луга, то
