Неля Гульчук - Терновый венец Екатерины Медичи
Окружающие хвалили его ум и блестящую память, поэтому учеба была ему в радость. Екатерина, исполненная гордости и нежности к сыну, возводила для него тысячи воздушных замков. Окружающие воспринимали принца, как некую силу. Испанский посол Шантоне с удовлетворением пересказывал королю Филиппу II истинно католические речи девятилетнего принца.
11 мая 1561 года Генрих с радостью облачился в платье из золотой парчи и багряно-лиловую бархатную мантию, чтобы присутствовать на коронации своего брата Карла IX. Когда во главе пэров Франции он вступил в Реймский собор, дамы не удержались от возгласов восторга перед его красотой. Такие грандиозные праздники становились для наследника престола лучшими мгновениями в жизни.
После коронации Генрих услышал, как кардинал Лотарингский предупредил короля:
– Ваше Величество, как только вы согласитесь переменить религию, с вашей головы в тот же миг сорвут корону.
«Неужели возможно обращение короля в другую веру?» – впервые серьезно задумался Генрих. Он был наблюдателен и склонен к углубленным размышлениям. Во дворце действительно происходили большие изменения… Теперь у его любимой матери на первых ролях пребывали дворяне-кальвинисты. Им – все милости, им – улыбки очаровательных красавиц «летучего эскадрона», которые любили наряжать его в свои изысканные наряды. Принц Конде, едва выйдя из тюрьмы, попал в объятия амазонки из окружения матери – демуазель де Лимей. Мать так благоволила к протестантам, что сам министр протестантской церкви Теодор де Без, беседуя о ней с Кальвином, называл ее «наша королева». Генрих в какой-то момент почувствовал, что его убеждения, как и убеждения его брата Карла, от бесед с Колиньи поколебались. Но влияние его друга Жуанвиля быстро вернуло его на путь правоверия. Старший сын Франциска де Гиза – Генрих де Жуанвиль раньше всех отыскал дорогу к сердцу наследного принца и был его самым близким другом.
Царственный мальчик предпочитал любимого товарища всем прочим и очень огорчился, узнав о скором отъезде Гизов.
Этот отъезд должен был прикрыть интригу.
Герцог Франциск де Гиз видел в своем старшем сыне Генрихе де Гизе, принце Жуанвиле, точную копию того мальчика-подростка, которым он был когда-то сам.
Юный Генрих готов был отдать жизнь за своего отца, и герцог так же безгранично любил сына. В нем он видел лидера, верного своего союзника и продолжателя всех своих неосуществленных замыслов.
Франциск де Гиз поделился с сыном планом похищения сына королевы.
Генрих де Гиз не любил принца Генриха, хотя и считал его другом. Он просто презирал его, считая изнеженным женственным созданием, полной противоположностью своим идеалам героя, а героем для него был отец, и он во всем стремился быть похожим на Меченого, даже мечтал о таком же шраме, как у отца.
В конце разговора отец предупредил сына:
– Об этом никто не должен знать… За принцем наблюдают десятки глаз… Даже твоя подружка Марго ни о чем не должна догадаться…
Первым по плану Меченого к принцу подошел герцог Немурский, обаятельный молодой авантюрист. Однажды он поклялся, что спустится на лошади по ступеням лестницы церкви Сент-Шапель, и сдержал слово. Его отвага и дуэли принесли ему популярность. В политике герцог искал прежде всего приключений. А можно ли найти более захватывающее приключение, чем похищение наследного принца, притом любимого сына королевы?..
Он наудачу спросил у принца:
– Какую религию вы исповедуете, месье? Вы случайно не стали гугенотом?
Принц Генрих был очень сообразительным мальчиком. Хитрые глаза Медичи внимательно посмотрели на герцога.
– Я исповедую религию моей матери, – с истинно королевским достоинством произнес принц.
Герцог Немурский отвел принца в дальний угол комнаты, подальше от посторонних глаз, и продолжил разговор:
– Не замечаете ли вы осложнений в королевстве, которые могут стать причиной его гибели? Король Наваррский и принц Конде хотят стать королями Франции. Было бы хорошо, если бы вы находились в безопасности. Если пожелаете, я отвезу вас в Лотарингию к вашей сестре Клод. Она так любит вас и так скучает!..»
Поддержать герцога подошел Генрих де Гиз.
– Я должен скоро уехать с отцом в один из наших замков. Мне будет так не хватать тебя! Подумай, не поехать ли тебе с нами?
Генрих Валуа нерешительно ответил:
– Мама не разрешает мне покидать надолго моих братьев.
Но Генрих де Гиз, как и отец, не привык сдаваться.
– У моей мамы великолепные драгоценности. Тебе понравятся ее сапфиры. Она обязательно тебе что-нибудь подарит. Ты так любишь серьги!..
Принц мгновенно преобразился.
– Особенно я люблю сапфиры!..
– А какие у нее наряды! – продолжал наступать друг, зная о страсти дофина к переодеваниям. – Мы откроем все сундуки и шкафы, перемеряем все платья, шляпы, украшения, обязательно устроим маскарад!..
– Я мог бы поехать разве что на неделю, не больше, – в раздумье произнес Генрих Валуа и снова недоверчиво спросил. – Но почему мы должны ехать без разрешения моей мамы?
– Зачем беспокоить королеву? У нее и так забот хватает. Это же совсем короткий визит, – решив придать приключению более романтичный характер, он прошептал: – Мы выберемся через окно, на дворе будет ждать карета, которая ночью отвезет нас в замок. Здесь ты должен каждый день учиться, а у нас будешь только охотиться и развлекаться.
Любимый сын Екатерины не любил грубые мальчишеские игры и рискованные приключения, как его приятель Жуанвиль.
Загадочно улыбнувшись, Генрих Валуа сказал:
– Хорошо, я подумаю…
– Только никому ничего не рассказывай. Пусть это будет нашей тайной, – предупредил сын Меченого.
Расставшись с другом, любимец матери, естественно, побежал к ней и все рассказал.
Королева была ошеломлена этим признанием. Ее чуть не хватил удар. Стража и дежурные дворяне были подняты по тревоге, караулы удвоены, на все выходы в замке Сен-Жермен была поставлена охрана. Даже замуровали одно окно, выходящее в парк.
С этого дня Екатерина не выпускала сына из своего поля зрения. Гизы напугали ее. Они хотели похитить Генриха, ее любимого сына, наследника французского престола. Что она могла сделать против лотарингцев с их вооруженными бандами? Атаковать их значило развязать гражданскую войну. Затаив ненависть, Екатерина смирилась перед необходимостью до поры до времени скрывать свои чувства перед кланом, силу и коварство которого ей пришлось осознать вновь.
При встрече с королевой Франциск де Гиз резким тоном произнес:
– Мадам, вам позволили стать первым лицом в государстве, чтобы вы могли защищать католическую веру. Если ваши намерения изменились, мудрые государственные мужи возьмут на себя ответственность, лежащую сейчас на вас.
С не свойственной ей прямотой Екатерина спросила:
– А если я и мой сын изменим веру, вы останетесь верны мне или нет?
– Никогда! – резко и искренне ответил герцог и посмотрел на Екатерину с былой заносчивостью и ненавистью. – Запомните, и в этом вы еще убедитесь, если не перестанете упорствовать: лучшее место для головы Конде – на плахе, а не на его плечах.
– Это несправедливо. Каждый человек имеет право на высказывание своих убеждений и на свою точку зрения, поэтому было решено освободить его.
– Я этого решения не принимал и не поддерживал.
– Монсеньор, народ любит Бурбонов, – миролюбиво произнесла Екатерина. – Думаю, казнь Конде привела бы к новым волнениям.
– Мадам, рано или поздно религиозную проблему придется решать. Ваше отношение к гугенотам делает их более наглыми и агрессивными.
– Я за мирное разрешение религиозной проблемы.
– Это невозможно.
Герцог с презрением посмотрел на королеву, и ее охватил страх. Франциск де Гиз обладал огромной внутренней силой. Только смерть могла остановить этого фанатика от совершения убийств и насилия.
За последние годы Екатерина близко познакомилась с оголтелым фанатизмом. Могущественный герцог, великий полководец был также фанатично религиозен, как и люди, которых пытали и сжигали на кострах. Это было очень важное для нее открытие: она много размышляла о фанатиках, беззаветно преданных своей вере, и пришла к выводу, что они намного слабее ее, потому что у нее была одна вера – сохранить сильную власть Валуа, которая позволяла менять курс политики в зависимости от ситуации и руководить поступками людей. Глядя на герцога, она пожалела, что не может сразу, одним ударом, устранить всех мешавших ей людей. В данный момент она имела в виду Гизов.
Гизы не приняли политического компромисса, заключенного между королем Наварры и королевой-матерью. Объявив, что покидают двор, они исполнили свое обещание. Но никто даже пальцем не пошевелил, чтобы им помешать. Вскоре они вернулись сами, опасаясь оставить двор надолго. Их одолевало обоснованное беспокойство: Генеральные штаты потребовали, чтобы все, кто обогатился в ущерб государству во времена правления Генриха II, вернули награбленное. Монморанси, Гизы, Диана де Пуатье и маршал де Сент-Андре, занимавшие во времена Генриха II самые высокие посты, понимали, что все внимание устремлено на них, и боялись, что Екатерина Медичи своей властью решит исполнить это требование именно по отношению к ним. Сент-Андре, сумевший со всеми остаться в дружеских отношениях, попытался сблизить два враждующих клана – Гизов и Монморанси.
