Константин Седых - Отчий край
Есть в Нерчинском Заводе на каменистой площадке, в полугоре между собором и средней школой, обнесенная деревянной решеткой братская могила. В голы боевой нашей молодости становилась она все длинней и больше. Удлиняли ее по нескольку раз в году. Много смелых и мужественных людей, молодых, не успевших оставить после себя ни детей, ни вдов, лежат там вперемежку с пожилыми красногвардейцами и партизанами, с подпольщиками, замученными в семеновской контрразведке.
В трескучий декабрьский мороз опустили в еще раз удлиненную могилу семь обитых красным кумачом гробов. И двадцативосьмклетний казачина Замешаев, холостяк, на которого заглядывались все станичные девушки, улегся там рядом с болезненным и нескладным, бывшим часто злым и несправедливым к людям, но до конца оставшимся преданным солдатом революции Гавриилом Мурзиным, который успел жениться и наплодить детей.
Когда отгремел прощальный ружейный салют и стали забрасывать могилу землей, работающий неутомимо лопатой Лука Ивачев сказал стоявшему рядом с ним Ганьке:
– Растет, брат, могила и растет! А места все еще много… Пройдет лет десять или двадцать, так она вплоть до обрыва вытянется. Как бы и нам с тобой не пришлось угодить в нее.
– От этого не зарекайся! – отозвался настроенный строго и задумчиво Ганька. – Никто не знает, что ему на роду написано. Только, Лука, чтобы в такую могилу лечь, надо кое-что сделать в жизни Не с водки, скажем, сгореть, а от работы, в бою погибнуть, а не дома на печке.
31
По полуденному обогреву Ганька возвращался с дровами из Услонского леса. Дорога шла под гору. Легко скользили по зеркальному накату тяжело нагруженные сани, подталкивая в разбеге коня круто загнутыми головками. Подбирая под себя задние ноги и зажатый меж ними хвост, конь натужно сдерживал скрипучие сани. Большой не по шее хомут наползал ему на голову, оглобли задирались кверху, трещали гужи и березовые завертки.
Свесив ноги в серых, обшитых кожей валенках, Ганька сидел на возу лицом к югу. Он жмурился от солнца, от снежного блеска и напевал какую-то песню, состоящую из одних бесконечно и разнообразно чередующихся слогов «ла» и «ли».
От только что срубленных лиственничных кряжей пахло смолой, стылым древесным соком, кислой глинью сердцевины. В этот погожий февральский полдень Ганьку сильно и радостно томило предчучствие скорой весны.
На крутом, широко разъезженном спуске к Драгоценке сани быстро раскатились, напирая на коня. Он не удержал их и вынужден был пуститься вскачь, а затем свернуть с дороги к кустам на обочине. Сани ударило о камень, занесло в сторону и развернуло поперек с такой силой, что конь упал на колени и забился в оглоблях. Ганька не удержался на возу и, совершив головокружительный полет, оказался вверх тормашками в сугробе у кустов.
Еще беспомощно барахтаясь в снегу, он услыхал чей-то обидно веселый, безудержный смех. Вскочив на ноги, он увидел на обочине по пояс в сугробе синеглазого курносого парня в черном, изрядно потрепанном полушубке и в ветхой шапке со спущенными ушами.
– Чего зубы скалишь? – обжег его гневным взглядом Ганька. – Тут завертка лопнула, а тебе смешно.
– Больно уж здорово все получилось! – крикнул, покатываясь от смеха, парень. – Я едва с дороги отскочить успел. Такого крушения и нарочно не выдумаешь. Слетел с рельсов паровоз марки Игого, лежит вверх копытами, а у машиниста на лбу шишка вскочила, под глазом фонарь светит. Расскажи про такой случай, так не поверят… Пока твой декапод колеса об оглобли те поломал, давай выручать его.
Они дружно бросились к коню, распрягли его и поставили на ноги.
Конь сразу же начал отряхиваться, фыркать, а затем расставил ноги и пустил воду.
– Здорово перепугался бедняга, – пожалел его парень. – Как бы он теперь у тебя водой не изошел.
– Брось трепаться! Подержи лучше его, пока я оглоблю привязывать буду.
Парень принял у Ганьки коня и тут же спросил:
– А он у тебя не кусается?
– Если будешь дураком прикидываться, обязательно укусит, – оборвал его Ганька.
Парень смущенно умолк, но ненадолго. Скоро Ганька, занятый привязыванием оглобли, услыхал его голос:
– Ты не в работниках случаем живешь?
– В работниках.
– А кто у тебя хозяин?
– Председатель нашего ревкома.
– Председатель? – изумился парень. – Постой, постой!.. Как же это так? У вас же председателем Семен Забережный, знаменитый партизан. Неужели ты на него горб гнешь? Заливаешь скорее всего…
– Ничего не заливаю. Так на него работаю, что руки от чернил отмывать не успеваю. Я при нем писарем состою.
– Тьфу ты, черт!.. Я думал ты серьезный парень, а ты первостатейный трепач.
– Это я, глядя на тебя.
– Ладно! Пошутили и хватит… Скажи лучше, как тебя зовут, товарищ секретарь?
– Гавриил Улыбин. А тебя?
– Вениамин Рогожин. Фамилия для такого красивого парня, как я, явно непригодная. Собираюсь переменить на Кумачова или на Бархатова.
Ганька невольно расхохотался и спросил:
– Откуда и куда тебя черти несут?
– Топаю из Завода к вам в поселок, а туда из Читы приехал.
– У нас-то что собираешься делать?
– Комсомольскую ячейку хочу организовать. Такое у меня задание от губкома комсомола. А ты что-нибудь слыхал о комсомоле?
– Слыхать слыхал, а толком ничего не знаю.
– Это Российский коммунистический союз молодежи, если сокращенно, РКСМ.
– А что в этом РКСМ делают?
– Если коротко сказать, учимся новую жизнь строить, готовим смену борцам за советскую власть, за социализм.
Ганька с уважением посмотрел на своего нового знакомого «Видно, не дурак, раз приехал из Читы с таким серьезным поручением. А сам скорее всего из рабочих», – решил он, выводя на дорогу запряженного в сани коня.
Пока ехали до поселка, Ганька рассказал Веньке про свою жизнь. А так как жизнь эта была короткой, то пришлось поведать и о Романе, и о покойном отце.
– Погоди-ка, погоди-ка! – перебил его вдруг Рогожин. – В Чите есть Василий Андреевич Улыбин. Работает он в Дальбюро ЦК РКП(б). Он тебе не родня случайно?
– Это мой родной дядя, – с гордостью признался Ганька. – Я вместе с ним ходил в партизанах.
Рогожин, внимательно разглядывая Ганькино лицо, сказал:
– Ты и вправду похож на него. Ничего тут не скажешь.
– Это все говорят, – самодовольно заулыбался Ганька. – А ты откуда дядю знаешь?
– Бывал он у нас в железнодорожных мастерских на митингах и собраниях. А перед поездкой я с ним даже личную беседу имел, – похвастался Рогожин, но тут же поправился, – вернее, он беседовал с нами со всеми, когда мы из Читы на места выезжали.
– А почему он разговаривал с вами? Что у него за касательство к комсомольцам?
– Вот тебе раз! Да ведь он же заведующий агитпропом в Дальбюро ЦК РКП(б). Пришлось ему и нам инструктаж давать. Часа два с нами проговорил. Толковый у тебя дядька! – закончил Рогожин с такой ноткой зависти в голосе, что Ганька рассмеялся и почувствовал глубокую симпатию к этому рабочему пареньку.
Коню предстояло одолеть крутой бугор. Видя, что он с трудом тянет воз, Рогожин крикнул Ганьке:
– Брось ты к черту вожжи! Давай лучше воз подталкивать.
Ганька закинул вожжи на спину коня и бросился на помощь к Рогожину, налегавшему на сани сзади.
Когда выбрались на бугор и отдышались, Рогожин сказал:
– Как я погляжу, Ганька, ты по всем статьям в комсомол подходишь. Первое, бывший красный партизан, второе, в ревкоме работаешь, а в-третьих, вся твоя семья революционная. Раньше я, грешным делом, и не думал, что среди казаков есть такие семьи. Ко всему к этому у тебя и грамота хорошая. Это тоже много значит. Из тебя со временем может настоящий комсомольский вожак получиться. Как думаешь, сумеешь за новый быт бороться?
– Бороться? А с кем бороться?
– С кулаками, с попами, с пьянством, темнотой и невежеством.
– Легко сказать, бороться! – задумался Ганька. – Это уметь надо.
– Научим, – уверенно сказал Рогожин и хлопнул Ганьку по плечу. – Доедем до твоей хаты, похлебаем чайку с устатку и начнем вместе действовать. Месяц у вас проживу, а сколочу крепкую ячейку, если ты помогать мне будешь. Деревня ваша вон какая большая. Сколько в ней дворов?
– Больше трехсот.
– Значит, молодых парней и девок достаточно. Есть кого в комсомол вовлекать.
– Беда, что грамотных у нас мало. В нашем краю я самый грамотный. Я все-таки пять лет учился, а другие всего по два да по три года в школу ходили. Это я о парнях говорю, девки почти сплошь неграмотные.
– Возьмемся пока за грамотных ребят. Сговорим таких человека три-четыре, а потом станем к другим подход искать.
Когда приехали в улыбинскую ограду и стали сбрасывать с саней кряжи, Рогожин спросил:
