Константин Седых - Отчий край
«Заработала! – порадовался Семен, знавший, что мельница долго бездействовала. – Гляди ты, сколько народу наехало! И помольщиков, и дров вон какую беду нагрудили. Житуха, похоже, налаживается».
Только он миновал мельницу, как там прогудел полуденный гудок. Звонкое эхо весело откликнулось в горах и глубоких распадках.
Проехав по Большой улице до базара, где шла оживленная торговля мукой и мясом, мороженой аргунской рыбой и дичью, Семен свернул к двухэтажному белому зданию, бывшему резиденцией атамана четвертого отдела. В этом здании теперь помещался ревком.
Когда Семен вошел в приемную Димова, сидевший за столом с телефоном секретарь, атлетического телосложения, русый, курносый парень, вскочил со стула. Кинув руки по швам, он улыбнулся и молодцевато, по-военному, поздоровался:
– Здравия желаю, товарищ Забережный!
– Что-то, товарищ, обличье у тебя шибко знакомое? Где мы с тобой встречались?
– Известно где, в партизанах! Разве вы меня не узнаете?
– Не узнаю, дружище, не узнаю.
– Фамилия моя Перевозчиков. Я к вам в Курунзулайскую тайгу вместе с Аверьянычем из Читы для связи приезжал. А потом я у Журавлева старшим штабным писарем был. Грамотнее меня никого под рукой не оказалось, вот и сделали меня писарем.
– Понятно, понятно!
Уловив в голосе Семена обидное пренебрежение, Перевозчиков вспыхнул и сказал:
– Но я и в боях бывал. Под Богдатью, под Сретенском. А под Купряковой меня даже ранили.
– Чего ты оправдываешься? Я же тебя ни в чем не обвиняю, товарищ Перевозчиков… Ты мне лучше скажи, зачем меня вызвали.
– Сейчас все узнаете. С самого утра дожидаются вас товарищ Димов и секретарь укома товарищ Горбицын.
Приоткрыв одну створку обитых черной клеенкой дверей, ведущих в кабинет Димова, Перевозчиков громко и чуть торжественно доложил:
– Прибыл товарищ Забережный! – и посторонился, пропуская Семена в кабинет.
Горбицын и Димов поднялись и с подчеркнутым уважением поздоровались с Семеном. Пригласив садиться, стали спрашивать его о здоровье, о домашних делах. Ему сразу бросилось в глаза, что разговаривали они с ним не как обычно.
В голосе Димова уже не было прежних покровительственных ноток, а в голосе Горбицына – подчеркнуто строгой официальности. Один старался держать себя попроще, другой – подружелюбней.
Покончив с расспросами и согнав с лица улыбку гостеприимства, Димов вдруг сказал:
– Сегодня ночью мы получили телеграмму из Читы. Подписана она Председателем Совета Министров и секретарем Дальбюро ЦК РКП(б). Сейчас я ее зачитаю.
Он взял из лежавшей на столе синей папки телеграфный бланк с красной полосой по верхнему краю.
В телеграмме было сказано:
«Ввиду возможного вторжения из сопредельной Маньчжурии белогвардейских банд объявляется военное положение в стоверстной пограничной полосе Восточного Забайкалья. Немедленно формируйте из преданных революции партизан иррегулярную добровольческую бригаду. Командиром бригады назначается Забережный Семен Евдокимович, политическим комиссаром Горбицын Тимофей Иванович. Срочно телеграфируйте ваши нужды. Положении на границе и ходе формирования бригады доносите ежедневно.
Председатель Совета Министров Н. Матвеев.
Секретарь Дальбюро ЦК РКП(б) П. Никифоров».
Прочитав телеграмму, Димов поздравил Семена с высоким доверием, а Горбицын спросил:
– Ну, что скажешь, товарищ Забережный?
– Что скажу? – задумался Семен, потирая ладонью лоб. – Неожиданное дело! Вот что скажу. Честь не малая, а мужик я не шибко грамотный. Хотел нынче за зиму на ликбезе подучиться, да не придется, как видно… Давайте уж все вместе сколачивать бригаду. А придется воевать, повоюем, куда денешься. С чего начинать будем?
Горбицын, все время недоверчиво и ревниво наблюдавший за Семеном, немедленно подсказал:
– Начинать, товарищ Забережный, как и во всяком большом деле, надо с самого главного – с народа. Нужно сейчас же обратиться с воззванием к партизанам. Напишем его здесь же, не выходя из кабинета, а к вечеру выедем сами и пошлем других коммунистов по тем станицам и селам, где у нас больше всего партизан. Пока будем сочинять воззвание, ты поговори с Нагорным. Я его вызову сюда. Он тебе кое-что расскажет о той стороне.
Горбицын позвонил по телефону и попросил Нагорного немедленно прибыть в ревком. А Димов позвал в кабинет Перевозчикова, спросил у него:
– Товарищ Перевозчиков, ты у нас, кажется, поэт? Стихи потихоньку кропаешь?
Здоровяк Перевозчиков покраснел, как девушка:
– Какой из меня поэт, товарищ Димов. Так, одно недоразумение…
– Не скромничай! Я своими глазами видел в укоме комсомола плакат с твоими стихами. Довольно складно у тебя выходит, хотя и не совсем выдержанно. Но нам от тебя нужны не стихи, а проза. Только не канцелярская, а такая, чтобы зажигала, звала. Надо написать воззвание к нашим красным партизанам. Может, попробуешь?
– Попробовать можно. Только не знаю – получится ли?
– Где не получится, сообща обстругаем… Товарищ Горбицын! Так мы на часок удалимся с Перевозчиковым.
– Идите, идите! Только не пытайтесь много мудрить. Обрисуйте толково и коротко обстановку и зовите народ на защиту наших революционных завоеваний.
Димов и Перевозчиков ушли в другую комнату. Когда за ними захлопнулась дверь, Горбицын сказал Семену:
– Ну, товарищ Забережный, давай на все прежние недоразумения поставим вот такой крест, – и он изобразил своими сжатыми в кулаки руками подобие креста: – Для полной ясности скажу, что на твой счет я искренне заблуждался.
– Не стоит говорить об этом! – отмахнулся Семен. – Все мы ошибаемся. Только вот признаваться в своих ошибках не каждый умеет. Ты, кажется, не такой, а больше мне ничего и не надо. Где ошибусь, поправляй, а где самого возьмет сомнение – с другими советуйся.
В кабинет без стука вошел начальник госполитохраны Нагорный. Он был в оранжевом полушубке, затянутом в желтые кожаные ремни. На правом боку висел маузер в деревянной, хорошо отполированной кобуре.
– Здравия желаю, товарищи! – с чувством собственного достоинства приветствовал он Горбицына и Семена, небрежно вскинув руку к серой мерлушковой папахе.
– Раздевайся, Алексей Николаевич! – сказал Горбицын. – Тут довольно жарковато. Дровами себя Димов не обижает, не то что мы, грешные.
Нагорный разделся, причесал свои поредевшие волосы, одернул суконную гимнастерку. Едва он присел к столу, Горбицын попросил:
– Информируйте нас, что делается на сопредельной стороне.
Нагорный заговорил негромким размеренным голосом:
– На сегодняшнее число мы располагаем следующими данными. От Усть-Урова до Аргунска на той стороне все спокойно. Среди живущих в бакалейках эмигрантов никаких военных приготовлений не замечено. Новые люди на границе не появлялись. В Шивейсяне напротив Олочинской проведено несколько тайных эмигрантских сходок. Проводили их приезжавшие из Хайлара офицеры. Казаки на сходки приглашались по выбору. Возможно, что сформирован отряд, максимальная численность которого сто – сто пятьдесят человек. В Чалбутинской после известных вам событий среди эмигрантов поднялась большая паника. Многие постарались убраться от границы подальше. Остальные живут тихо. Семь человек явились оттуда недавно с повинной.
– А ты скажи Забережному, что это за люди, – потребовал Горбицын.
– Четверо из них оказались из охраны Кайгородова и Рысакова. Они находились в землянке во дворе. И видели, когда вы подпирали дверь землянки бревном, но стрелять не рискнули. После этого им пришлось там довольно туго. Вот они и надумали уйти на свою сторону… Теперь о районе Трехречья. Там сформировано за последние три месяца несколько казачьих отрядов. Формировали их по поручению генералов Бакшеева и Власьевского есаулы Башуров и Гордеев, сотник Лоншаков и хорунжий-Темников. Их призывы и широковещательные обещания мало кого соблазнили. Семейные и хозяйственные казаки решили остаться в стороне. Записывались в отряды молодые и бессемейные, служившие у Семенова и Унгерна. Таких там даже в самом крайнем случае набралось едва ли больше тысячи человек. Разумеется, речь идет только о Трехречье. То, что делается в Хайларе и дальше, нам, к сожалению, неизвестно. Еще я должен сообщить, что в тылу у нас, на территории Сретенского уезда, появилась банда есаула Шадрина. Пришла она, несомненно, из Маньчжурии. Но где и когда переходила границу – установить не удалось. По последним данным, отчаявшись в попытках поднять на восстание шилкинских казаков, Шадрин пустился в обратный путь. Вчера вечером его банда замечена в долине Урова. Она идет по направлению к Газимуру. Ее преследуют партизаны Копунской, Ломовской и Ботовской станиц. В ней не больше шестидесяти человек.
