Фриц Маутнер - Ксантиппа
В домике Ксантиппы появлялись: то огородница с просьбою о том, чтоб знаменитый Сократ вызвал для нее обильный дождь, то приходили скотоводы за чудодейственной мазью для заболевших телят; старые девы приносили собак, прося приготовить им лекарство от глазной боли. Каждый из них знал наперед, что неисправимый чудак отошлет их с насмешками прочь, и потому обращался к хозяйке дома. И чем больше росла его слава, и чем меньше Сократ оказывал помощи суеверному простонародью, тем сильнее возрастали всеобщее удивление и недовольство.
Как старинные приятельницы, так и новые знакомые Ксантиппы, даже те, которые до сих пор смотрели на нее свысока, мешали ей теперь заниматься делом, осаждая несчастную женщину расспросами и зловещими предсказаниями. По их словам, Сократ то оскорбил парод публичной похвалой образованию, то задел весь город, превознося чужеземные порядки, наконец, — и это предостережение повторялось чаще всего — он богохульствовал, насмехаясь над жрецами. Хотя Ксантиппа значительно утратила свою набожность со времени замужества, однако резкие выходки мужа против религии пугали ее.
Даже сама великолепная Аспазия однажды посетила ее лавку и, без церемонии усевшись на полуоконченную мраморную ступень, рядом с хозяйкой, завела с ней такой разговор, будто бы Ксантиппа была по меньшей мере женою архонта и могла карать или миловать кого ей угодно.
Супруга Лизикла заговорила о том, что Сократ сделался теперь героем дня, и поэтому должен примкнуть к какой-нибудь политической партии, если не хочет в конце концов сесть между двух стульев. Муж Аспазии и красавец Алкивиад — при этом имени куртизанка так дерзко заглянула в глаза Ксантиппы, что та покраснела и принялась торопливо обтирать перепачканную пылью ладонь о мраморную ступеньку; — итак Лизикл с Алкивиадом, предводители благонамеренных патриотов, были бы не прочь помочь Сократу занять высокое положение в государстве, если бы он захотел вступить на политическое поприще. Она — Аспазия — слишком мало разбирается в подобных вещах, но завтра к Ксантиппе зайдет сам Алкивиад и научит, как взяться за дело.
Когда Ксантиппа с тяжелым сердцем вернулась в тот вечер домой, Сократ был вовсе не расположен беседовать с нею. Чем больше людей ежедневно встречал он теперь, тем больше нерешенных вопросов вставало перед ним; поэтому он стал уходить в дальнюю комнату, чтобы предаваться там без помехи своим думам. Нередко случалось, что ни запах кушанья, приготовленного на ужин, ни зов жены не могли вызвать его оттуда. На следующее утро Ксантиппа, которой было неприятно посредничество Алкивиада, опять-таки напрасно пыталась исполнить поручение Аспазии. Сократ позвал к себе служанку и расспрашивал ее о том, как курица высиживает цыплят. Этот вопрос до того поглотил философа, что он, по обыкновению, сделался глух ко всему остальному. Наконец жена сердито крикнула ему:
— Заработай прежде столько, чтобы купить себе хоть одно яйцо, а потом уже раздумывай, что из него может выйти.
И она в самом дурном расположении духа отправилась в предместье, где находилась ее лавочка.
Алкивиад был уже тут и болтал о чем-то с одним из рабочих; сосед-каменотес с любопытством посматривал через забор на знаменитого человека. Увидав Ксантиппу, он развязно пошел к ней навстречу. Она в замешательстве провела его в сарайчик, где обыкновенно заключались сделки с покупателями и заказчиками, и предложила посетителю единственный табурет. Но Алкивиад с почтительным поклоном уступил его хозяйке, а сам, весело смеясь, сел на кусок мрамора. Болтая ногами и счищая ладонью приставшую к его платью пыль, он сказал ей, что она стала еще прекраснее и пленительнее.
Покраснев до ушей, Ксантиппа попросила его говорить о деле. Алкивиад, точно избалованный актер, слегка прикрыл ладонью рот, как будто подавляя зевоту, и произнес:
— Ах, да, дела! Они мне надоели до смерти!
Потом, не спуская своих сиявших счастьем, глаз с лица молодой женщины, он принялся развивать перед ней программу своей политики. Бедная Ксантиппа с трудом понимала его. Продолжительное перемирие, по словам Алкивиада, обещало скоро подойти к концу. На этот раз афинское ’войско под его предводительством станет сражаться за преобладание Афин во всей Элладе. Славная столица Аттики должна вернуть свое прежнее господство. Но было бы глупо рисковать жизнью ради выгод среднего сословия и афинского плебса. Нет, блестящая победа должна привести совсем к иному результату: афинскую демократию нужно укротить при помощи религии, а аристократии вернуть ее прежнее привилегированное положение.
— Отправляясь в поход, моя дорогая Ксантиппа, — заключил Алкивиад, — я не оставлю здесь ни единого человека, на которого могу положиться; несколько влюбленных женщин, конечно, не идут в счет. Кроме того, независимо от предстоящего отъезда, мне необходимо посоветоваться с моим мудрым наставником и попросить его поддержки. Ему, право, следует перейти на мою сторону! Теперь он сделался силой и мог бы даже быть нам опасен, если бы сознавал свое могущество. Мне никак не обойтись без него! Пускай почтенный Сократ смеется над моим честолюбием сколько ему угодно, только бы он не отказался способствовать моим планам. Без поддержки Сократа, я буду зависим от малейшей прихоти черни. Нет, он должен ко мне примкнуть.
Алкивиад в пылу разговора давно уже спрыгнул с куска мрамора и прохаживался по тесному сарайчику. Ксантиппа в замешательстве следила за каждым движением гостя, не спуская с него пристальных, широко раскрытых глаз. Когда он умолк, молодая женщина нерешительно заметила:
— Но каким образом эти важные дела могут касаться нас, простых людей, меня и моего Сократа? Что нам до государства! Муж не в состоянии заплатить в казну даже государственных налогов. Как же ему вмешиваться в дела, касающиеся, насколько я понимаю, самого правительства?
Бедно одетая, с неприглаженной головой и загрубелыми руками, опущенными на колени, Ксантиппа не всякому показалась бы привлекательной. Между тем кровь ударила в лицо Алкивиаду при мысли о том, что перед ним единственная женщина, не поддающаяся его неодолимым чарам. Он снова заговорил с ней вкрадчивым дрожащим голосом, которым так умел завоевывать женские сердца, к немалому ужасу старых ревнивцев. Алкивиад проклинал судьбу, горько сожалея, что он не может довольствоваться обыкновенными радостями жизни и по роковому влечению ищет счастья в славе и могуществе. Там же, где его сердце могло бы найти успокоение, он наталкивается на неумолимую, холодную добродетель, а, между тем, вот уже десять лет, как он не знает более серьезного чувства. Все остальное в его жизни не было любовью, а только угаром страстей, мимолетными вспышками.
Ксантиппа медленно встала, стараясь смотреть на говорившего суровым взглядом.
— Говорите о делах! — воскликнула она с угрозой.
— Как прикажете! — ответил он с порывом неподдельной страсти. — Если вы устроите так, что Сократ пообещает мне свое безусловное содействие, то моя победа несомненна и я могу обойтись без поддержки мошенника Лизикла и старухи Аспазии. Тогда, год спустя, я буду властелином Афин, и вы, Ксантиппа, заживете на этом самом месте в мраморном дворце, вместо того чтобы работать из-за жалкого обола, как простая торговка. Сократ станет моим первым помощником. Когда я буду нуждаться в нелицемерном совете, то обращусь к нему, а когда захочу отдохнуть душою от борьбы за обладание троном… Ну, да я выскажусь без обиняков! Я хочу стать государем Афин. И стану им, потому что таково мое решение.
Ксантиппа дрожала от радости, растроганная и счастливая, когда Алкивиад при этих словах, медленно и твердо опустив сжатые кулаки, гордо выпрямился и задумчиво смотрел куда-то вдаль. Он заговорил опять вкрадчивым, шутливым тоном:
— Согласится ли тогда Ксантиппа быть моей царицей, возле которой я стану отдыхать от тяжких трудов правления? Моей маленькой тайной царицей? Доброй подругой царя Алкивиада, которая не станет кричать, едва только до нее дотронутся?
Ксантиппа закрыла глаза. Ей пришлось схватиться за стену, чтобы не упасть от головокружения. Прекрасные, неведомые до сих пор картины проносились перед нею, вызванные точно волшебством. Она, хромая Ксантиппа, рядом с Алкивиадом! Тут он прикоснулся к ее руке. Она вздрогнула, и открыла глаза. Но ей опять пришлось опустить веки: стоявший перед нею человек ослеплял ее своей красотою. И ей показалось, что все должны склониться перед ним и непременно, признать его своим властелином. Она уже хотела первая сделать это, но вдруг в ней проснулся гнев; она снова открыла глаза и заговорила:
— Я передам своему мужу то, что предназначалось для него… Мой же ответ вы должны получить немедленно, будущий царь и повелитель! Я, во-первых, за демократию, а кроме того, женщина низшего класса. Кто покушается на нашу свободу, тот не может дорожить какой-нибудь Ксантиппой. Но пусть он также и не называет меня своей подругой!
