Нина Молева - А. Г. Орлов-Чесменский

— Ну, поди, не одни богатства — сам не беден. Чай, сердце тоже словечко свое шепнуть успело.

— Ваше императорское величество, графу Михаилу пятьдесят пять лет — не мальчик. К тому же, подобно мне, охотником до прекрасного пола он никогда не был, хотя наследников иметь хотел.

— Тогда уж и впрямь отыскал себе суженую! Сколько лет Ягужинской-то — старуха уже.

— Вот в этом осмелюсь возразить вам, ваше величество. Госпоже Ягужинской всего-то сорок — самое распрекрасное для дамы время: и в разум бы войти, коли он от Бога дан, и деток родить, коли охота придет, не поздно.

— Тебе бы, Алексей Петрович, Натальей Лопухиной любоваться, как все ее первой красавицей при дворе объявляли, на балах на нее дивились — глаз оторвать не могли. На танцах очередь цельная стояла — контраданса бы удостоиться, в лансе с ней пройтись.

— Слух такой, что похваливали, до меня в заграницах моих раз-другой доходил, а самому видеть не пришлось. Помнится, Лесток все о ней толковал, других, пожалуй, сейчас и не вспомню. И надо же вам, ваше величество, о такой непутевой бабе поминать. Но вы назвали фамилию Брауншвейгскую, ваше величество. Вот тут, хотя радости от того и мало, вынужден я обеспокоить ваше внимание, если соблаговолите выслушать.

— Только времени у меня не отнимай, вице-канцлер. Что, в крепости им плохо? Воздух в Динамюнде не тот аль провиант принцессе не по вкусу пришелся?

— Насчет воздуху и провианту не скажу, но оставаться далее в Динамюнде им бы не следовало.

— Что предлагаешь, граф? С какой помощью им спешишь?

— Ваше величество, мое предложение, надеюсь, рассеет ваши несправедливые и обидные для меня подозрения: фамилию, по моему разумению, следовало бы перевести в глубь России. Принцесса родила вторую дочь, может принести и сыновей, раз такое согласие у них с принцем настало.

— А чем еще в крепости ночи коротать прикажешь? Тут и с чертом самим в согласие войдешь, не то что с супругом ненавистным.

— Вот-вот, а из Динамюнде известия нежелательные слишком легко в Европу проникнуть могут, а там и до Марии Терезии дойти. Хлопот да объяснений тогда не оберешься.

— Насчет сына, это ты прав, Алексей Петрович. А что на примете имеешь — место какое? В Сибирь их гнать даже Лестоку не хочется — больно огласки много.

— Ни в коем случае, ваше величество! Такой переезд будет в глазах Европы жестокостью и приговором. Можно и без него обойтись. На первый случай, скажем, и Рязань наша хороша будет. Поди, доберись, разыщи. Да и розыск всякий на виду окажется.

— Ты что, место какое отыскал?

— Иначе и не осмелился бы тревожить ваше величество — Раненбург.

— Никак меншиковские владения?

— Оно и есть. Крепостцу там Александр Данилович покойный соорудил. Сказывают, со стенами, валами, со рвом, как фортификационными правилами положено. Ни тебе войти, ни выйти иначе как по подъемному мосту. А за стенами со стороны не видать.

— Не там ли Данилыч после ареста находился?

— Там. И со всем семейством.

ЛОНДОН

Министерство иностранных дел

Правительство вигов

— Вы давно ничего не сообщали о Брауншвейгской фамилии, Гарвей. Что с ними? Все еще в старом меншиковском владении?

— Нет, милорд, это была лишь недолгая остановка на их крестном пути.

— Прошу вас раз и навсегда избавить меня от неуместной патетики. Они чужды подлинной дипломатии и возможны только в устах стареющих и экзальтированных красавиц, вспоминающих о былых своих успехах. Принцесса Анна отреклась, наконец, от престола за своего сына?

— В том-то и дело, что в этом вопросе она проявила редкую силу духа. На нее не подействовали никакие посулы и угрозы. Результатом явился указ о ссылке фамилии в Архангельск.

— Ошибаетесь, Гарвей, если полагаете, что в случае отречения условия заключения могли бы для них измениться. Отречение — простая формальность, которую слишком легко в любую минуту опровергнуть. Оно способно лишь на очень короткий срок успокоить общественное мнение — не больше.

— Так или иначе, семейство было отдано под наблюдение барона Корфа с тем, чтобы в дальнейшем, как сообщал Бестужев, быть переведенным в Соловецкий монастырь на Белом море. Говорят, это ужасные, не знающие ни тепла, ни солнца места.

— И что же произошло?

— Корф довез семейство до Холмогор, где вынужден был остановиться из-за нездоровья принцессы.

— Что-нибудь серьезное?

— Один из слухов — очередная беременность и роды.

— Девочка или мальчик?

— Скорее, мальчик, потому что ходатайство Корфа оставить фамилию именно в Холмогорах, в архиерейском доме, было незамедлительно принято, но сам Корф спешно отозван в Петербург. Наш резидент уверен, что по характеру рассказов болтливого барона даже в очень интимном кругу Корфом дана подписка о неразглашении.

— Второй мальчик! Это осложняет ситуацию. В каких условиях находится фамилия? Как их содержат?

— Наши сведения очень обстоятельны. Это небольшой, обнесенный частоколом участок шагов четыреста в длину и в ширину. На нем три небольших дома, некое подобие двора и совершенно запущенного сада. Кругом солдаты Измайловского полка, состязающиеся в грубости обращения с заключенными. Таков приказ императрицы.

— Значит, мать, отец, две дочери и два сына, если принять последнюю версию о родах.

— Нет, милорд, даже при этой версии только один сын.

— Вы хотите сказать, что императора Иоанна с ними нет?

— Жители Холмогор убеждены, что он буквально замурован в одном из трех домов, без возможности видеться с родными и вообще с кем бы то ни было, в том числе даже со священником.

— Кто за ним ухаживает?

— Некий майор Миллер. Но самому Миллеру запрещен выход за пределы двора, по двору же он проходит обязательно в сопровождении дежурного солдата. Это может быть выдумкой местных жителей, но те из них, кому приходится подвозить ко двору дрова и провиант, уверяют, что в доме императора есть единственное окно — в комнате Миллера. В него же ведет и единственная дверь.

— В Петербурге продолжают интересоваться фамилией?

— Разве только при дворе и то для того, чтобы возбуждать опасения императрицы. Народ к фамилии совершенно безразличен.

— Меня мало интересует народ — он везде и в отношении всех правителей одинаков. Какова позиция Бестужева?

— Все разговоры о фамилии немедленно оборачиваются против него — Лесток не отличается богатой фантазией.

— Маркиз де ла Шетарди также. Да и что реально могли бы они придумать в противовес Бестужеву?

ЛОНДОН

Министерство иностранных дел

Правительство вигов

— Милорд, императрица Елизавета решилась на выбор невесты для наследника и проявила большую независимость суждений. По-видимому, они принадлежат ей самой, без подсказки окружения.

— И что же? Кем оказалась избранница? Это очень важно.

— Дочерью принца Ангальт-Цербстского, Христианной Августой.

— Только и всего? Но в чем же здесь расчет для России, надо подумать. У него нет никаких связей и никакого существенного политического влияния.

— Зато, по сведениям Бестужева, много воспоминаний юности.

— О чем вы говорите, Гарвей?

— Об обручении в свое время цесаревны Елизаветы с принцем Любекским. Мать невесты — родная сестра принца, Иоанна Елизавета Голштинская.

— Но это же просто нелепо! Елизавета была так привязана к своему жениху. И это при ее-то легкомыслии и склонности к амурным похождениям?

— Трудно говорить о привязанности, милорд, но во времена полного владычества Меншикова для цесаревны это была единственная возможность избавиться от гнетущей и далеко не безопасной атмосферы русского двора. К тому же неожиданная кончина жениха, последовавшая сразу за смертью матери-императрицы, несомненно, была для Елизаветы сильным ударом. Но свой выбор на племяннице покойного принца Любекского она остановила после — это не ушло от внимания придворных — длительного разговора с господином Бецким.

— Бецкой? Новая фигура при дворе?

— Лишь в какой-то степени новая. Это побочный сын князя Ивана Трубецкого, появившийся на свет в Швеции от одной из шведских аристократок.

— Трубецкой находился там в плену?

— Да, и довольно долгое время, так что устроил себе семейный очаг. Освобожденный благодаря хлопотам ценившего его императора Петра Первого, он вывез из плена своего сына, которого затем долгое время держал и воспитывал на Западе. Положение бастарда в России было бы слишком щекотливым — у русских нет привычки к подобным двусмысленным ситуациям.

— И чего же бастард добился в Европе?

— Практически ничего. Бецкой служил некоторое время в немецкой армии, повесничал, занимался любовными интрижками, пока не упал с лошади и вынужден был обратиться к гражданской службе. Падение явно пошло ему на пользу. Он стал читать, интересоваться науками и долгое время жил в Париже, где вращался в придворных кругах, главным образом, из-за связей своей матери, шведской графини.