Михаил Волконский - Гамлет XVIII века
Он произнес эти слова с таким выражением, как будто хотел сказать: «Я уже знаю обо всем, но, право, все это не важно и беспокоиться тут нечего».
– Да ты, верно, не знаешь всего, – стала возражать Лидия Алексеевна, – ведь он со мной так говорил вчера, как никогда не осмеливался; вчера на балу за Лопухиной Екатериной увивался, а сегодня поехал к ней и сидел два часа...
– Все это я знаю, – по-прежнему спокойно протянул Зиновий Яковлевич.
– Я думаю, тут начались чьи-то шашни против меня. Сам он едва ли осмелился бы, – сказала Лидия Алексеевна. – Теперь опять этот билет на бал. Через кого Денис получил его? Я просила Марью Львовну Курослепову разузнать...
– Хорошо, – одобрил Корницкий.
– Ведь он тих, тих, а вдруг прорвется и погонит меня из дома... Каково это будет мне, матери?
– Все может случиться, – согласился Зиновий Яковлевич. – Что ж, по закону он имеет полное право! Все состояние принадлежит ему.
Вместо того чтобы утешить, Корницкий, словно нарочно, еще больше раззадоривал Лидию Алексеевну.
– Право, право! – раздраженно заговорила она. – Главный закон тот, что сын должен слушаться матери; это – божеский закон, а все остальные – люди выдумали...
– Они же и применяют их!.. И если Денис Иванович захочет...
– Так и вправду выгонит меня?! – подхватила, сверкнув глазами, Лидия Алексеевна.
– И вас, и меня, и всех, кого захочет, – подтвердил Зиновий Яковлевич. – Мне уж он объявил три месяца тому назад открытую войну... Вы не обратили на это внимания?
Действительно, три месяца тому назад Денис Иванович перестал вдруг разговаривать с Корницким и начал избегать его.
– Я думала, что это просто обыкновенная его блажь, что это он так, сам от себя, – стала оправдываться Радович, – а теперь вижу, что кто-то занялся им. Надо принять меры, и я их приму...
– Что же вы сделаете?
– Найду, не знаю!.. Нельзя же допустить, чтобы дети шли против родителей! В крайнем случае, я сама к государю поеду.
– Государь, разумеется, все может, – вставил Зиновий Яковлевич.
– И поеду, – повторила Лидия Алексеевна, все больше и больше раздражаясь. – Государь сам был, говорят, примерным сыном, он должен понять и образумить мальчишку... Если это штуки Екатерины Лопухиной, посмотрим еще, кто кого... Посмотрим!..
Лидия Алексеевна встала и заходила по комнате. Мысль обратиться к самому государю и просить у него управы на строптивого, каким теперь представляла себе Радович сына, пришла ей в голову еще сегодня с утра, и с утра она носилась с нею.
– Вот еще что, – обратилась она к Корницкому, – приготовь к послезавтрашнему дню двести рублей. Марья Львовна взаймы просит.
– Слушаю! – сказал он.
– Да еще убери ты от меня эту глупую рожу – Степку; видеть его не могу! Препоганый! Какой он лакей? Отошли его в деревню, пусть там огороды копает...
Зиновий Яковлевич и на это сказал только:
– Слушаю!..
ГЛАВА IX
Денис Иванович, вчера еще на балу решивший, что ехать к Лопухиной ему сегодня незачем, отправился, как обыкновенно, в сенат и занялся там делами. Однако около часа, в обед, сенатор Дрейер призвал его к себе и, довольно вскользь упомянув о пряниках, так, больше для порядка, очень серьезно спросил, не забыл ли коллежский секретарь Радович, что Екатерина Николаевна Лопухина приказала ему явиться сегодня к себе! Вышло так, что Дрейер призывал к себе Дениса Ивановича не столько по делу о пряниках, сколько для того, чтобы напомнить ему о визите к Лопухиной. Это равнялось уже почти приказанию по службе, и Денис Иванович увидел, что – хочешь, не хочешь – ехать нужно.
Екатерина Николаевна с падчерицей вернулась с парада, произведенного Павлом Петровичем московским войскам, и только что пообедали, когда приехал к ним Денис Иванович. Он застал у Лопухиных Оплаксину с племянницей. Сам Лопухин был в сенате.
Радович, в сущности, так и не понял, зачем призвала его к себе Екатерина Николаевна, хотя провел у нее два часа. Она была очень рассеяна и как будто даже взволнована, но встретила Дениса Ивановича очень любезно, однако в разговоры с ним не вступала, а сказала, чтобы он шел с барышнями в сад.
Радович решил, что ей, вероятно, теперь некогда, а потом она призовет его и поговорит, по-видимому, по какому-то делу, потому что с какой стати ей было иначе звать его так к себе? Он пошел с барышнями, то есть с красавицей Анной и Валерией, племянницей Оплаксиной, в сад, и там они стали играть в бильбоке, потом в серсо.
Сначала Денис Иванович играл, только чтобы доставить барышням удовольствие, и все ждал, что его позовет сейчас Екатерина Николаевна, но вскоре увлекся игрой и забыл об этом.
Анна играла довольно невнимательно, Валерия же, напротив, с большим удовольствием и такой горячностью, какую трудно было ожидать от нее, обыкновенно безучастно вперявшей взор в небо. А здесь появились у нее непринужденность, грация и даже смех.
Она, по-видимому, так искренне принимала к сердцу удачу и неудачу, что Денису Ивановичу было приятно подавать именно ей кольца серсо, а не Анне. Последняя к тому же смущала его своей величественной, холодной красотой. Да и знал он ее гораздо меньше Валерии, которая с теткой бывала у них. Только никогда Денис Иванович не замечал у Валерии живости, какая явилась у нее вдруг теперь. Правда, до сих пор он видал ее исключительно в обществе тетки и старших.
Из сада перешли в большой прохладный зал и тут стали играть на китайском бильярде. Денис Иванович и этим делом занялся с воодушевлением, почти ребяческим. Играл он очень плохо, но так весело смеялся своим неудачам, что увлек своей веселостью даже неприступную Анну.
Наконец в дверях зала показалась с Лопухиной Оплаксина, собиравшаяся уезжать.
– Да, да, далеко Петру до Куликова поля! – рассудительно говорила Анна Петровна, заканчивая разговор и прощаясь.
У ее племянницы сейчас же потухло оживление, и она, тоже прощаясь, низко присела перед Екатериной Николаевной.
Лопухина, простившись с Оплаксиными, простилась и с Денисом Ивановичем, сказав ему, чтобы он завтра тоже приезжал. Значит, оставаться дольше ему было нечего, и он ушел в полном недоумении. Выходило, что он был у Лопухиных лишь для того, чтобы играть с барышнями в бильбоке, серсо и на китайском бильярде.
Однако, хотя это могло показаться очень глупо, но Денис Иванович не жалел потерянного времени. Он провел его очень недурно и был доволен, и вместе с тем удивлялся, как он не замечал прежде, какова на самом деле племянница Оплаксиной.
«Вот тебе и „старое диво”!» – думал он, вспоминая, как ловила она кольца и как смеялась, когда его шарик не попадал на большую цифру в бильярде.
Вернувшись домой, он переоделся, сам вычистил свой мундир, повесил его в шкаф и сел с книгой в руках у растворенной двери на своей вышке. И чем дольше сидел он, тем сильнее охватывало его чувство никогда не испытанного им до сих пор довольства и наслаждения жизнью. Он читал, не вдумываясь в текст, и сейчас же забывал прочитанное, и был далеко от дома, от отношений к матери, к Зиновию Яковлевичу и ко всему, что обыкновенно не давало ему покоя и точило его постоянно и неотступно. И вместе с тем он не грезил, не думал ни о чем, не заставлял насильно работать свое воображение, чтобы забыться и отрешиться от окружавшей его действительности.
На лестнице послышались шаги, чьи-то чужие. Это шел не Васька. Денис Иванович очнулся, встал и обернулся к двери.
В дверях показался лакей Степка и повалился ему в ноги.
– Что ты, что с тобой? – испугался Денис Иванович.
– Барин, батюшка, заступитесь вы за меня – завопил Степка громким голосом.
– Да полно, встань, встань ты! Встань и расскажи толком! – повторил Денис Иванович, салясь поднять с пола лакея.
Степка поднялся, но, не вставая с колен, сложил руки и, смотря на Дениса Ивановича снизу вверх, в молитвенной позе продолжал исступленно просить его:
– Заступитесь, батюшка! За что же с человеком поступать так, ежели он ни душой, ни телом не виноват?
– Да ты встань, – настаивал Денис Иванович, но так как Степка не вставал, то он сам опустился на одно колено перед ним и проговорил: – Ну, вот так и будем стоять, коли хочешь, друг перед другом.
Степка, никак не ожидавший этого, оторопел и вскочил как ужаленный.
– Барин, да что же это? – задрожал он всем телом.
– Ты успокойся, – внушительно приказал ему Денис Иванович и положил ему руку на плечо. – Ну, говори толком, что случилось?
У Степки судорога сжимала горло и рыдания душили его, но он силился выговорить сквозь них:
– Меня в деревню ссылают... огороды копать... А ни за что... Я ни душой, ни телом... ни даже выговора не получил, а Зиновий Яклич велит вдруг...
– Тебя в деревню ссылают?
– Да, огороды копать, а у меня тут жена и дочь... Пропадут они без меня тут, да и там, в деревне, дворовому житья нет... Что ж, коли бы за дело... а тут, как перед Богом, ни в чем не виноват...
