Теодор Парницкий - Аэций, последний римлянин

— Вот там твои дети. Констанций из Наисса… Спят, здоровые, счастливые и сами даже не знают, какие сильные… А мой первенец… сын Атаульфа и моей единственной одержимой любви… младенец Феодосий, наследник великой империи и великих чаяний, тлеет в серебряном гробике в церковке под Барциноной…

Большая слеза медленно катится по увядающей щеке.

— Больше я ничем не обязана твоей памяти, Констанций Август… Разве я не отстояла пурпур и диадему для твоего сына?.. Разве я не билась с упорством, яростью и мужеством, равным твоему мужеству и твоей ярости, наиссец?.. А ведь я была одна, почти одинока, когда не стало у нас тебя…

Когда не стало Констанция, для Плацидии и ее детей наступили тяжелые времена. Она поссорилась с братом Гонорием, начала против него борьбу, проиграла ее и вынуждена была бежать из Италии, спасая свободу, а может быть, и жизнь — свою и детей: дочери Гонории и четырехлетнего Валентиниана. Но и тогда еще мера ее несчастий не наполнилась до краев: ждало ее новое унижение. Единственным местом, где она могла укрыться, был императорский двор в Константинополе: тот двор, который отказывался признать императорский титул ее мужа, а детям ее отказывал в правах на пурпур! Сколько раз, мечась в гневе и отчаянье на палубе корабля, которым она бежала из Италии и который наняла на взятые в долг деньги, хотела она уже отверзнуть уста и попросить бога, чтобы тот положил предел ее бедствиям… чтобы наслал бурю и утопил в морской пучине корабль вместе с нею и детьми ее… Но всегда до боли стискивала зубы, убежденная, что еще не время для милостиво дарованного покоя на лоне господнем… что у нее еще долг перед детьми и памятью мужа и что она должна его выполнить, не жалея ничего, не отступая ни перед чем… Последнее, впрочем, далось бы ей без особого труда; одержимость, суровость и жестокость были у нее в крови, а несчастья, через которые она прошла, и кровь, которую вокруг себя так часто видела, сделали ее сердце нечувствительным не только ко всяким проявлениям женской мягкости, но и к голосу милосердия и великодушия, которые не чужды были императору Констанцию. С гневными, до боли стиснутыми губами она готова была снести все, что должно было встретить ее при дворе в Константинополе, — но неожиданно была приятно разочарована. В ее споре с братом император Восточной империи решительно занял сторону Плацидии, а когда Гонорий преждевременно умер от водянки, никем не оплаканный и многими проклинаемый как император, в правление которого Рим познал величайшее унижение, ее племянник Феодосий Второй, император Восточной империи, противопоставил узурпатору западного трона, Иоанну, своего малолетнего двоюродного брата Валентиниана как полноправного наследника великого Феодосия и Гонория; Констанцию же был пожалован титул Августа. Поскольку Иоанн не имел ни малейшего желания отдавать императорскую диадему без борьбы, Константинополь отправил против него войско под водительством алана Ардабура, победителя персов, и сына его Аспара. Плацидия с детьми следовала за войском, готовая даже рискнуть жизнью в этой последней битве за пурпур для сына и за подлинную власть для себя.

В салонском порту на Адриатическом побережье войско было разделено на две части: пехота под началом Ардабура должна была плыть морем к Равенне, где заперся Иоанн; Аспар же во главе конницы, имея под своей опекой Плацидию, императора Валентиниана и Гонорию, отправился сушей через Иллирию и Юлийские Альпы. Хотя Адриатика в это время года была неспокойной, но, поскольку поступило известие, что Иоанн послал гонцов с просьбой о помощи к королю поселившихся над Данубом диких гуннов, следовало спешить: вскоре обе половины войска потеряли друг друга из виду. Плацидия и Аспар благополучно достигли Юлийских Альп и собирались как раз обойти горы с юга, когда пришла страшная весть: буря разметала корабли, Ардабур с горстью солдат сумел высадиться и после краткой неравной схватки без труда был взят в плен. Значит, отступать?.. Вожди были склонны считать, что да, но Плацидия с упорством требовала обрушиться на Италию. Наконец воля ее взяла верх: конница Аспара вторглась в италийскую землю и, оставив Плацидию с детьми в укрепленной Аквилее, изо всех сил устремилась к Равенне. Несколько дней Плацидия не имела никаких известий: это ужасное время, полное неопределенности, она проводила в лихорадочном ожидании, не спала, почти не ела, вызывая смятение в своем окружении неслыхано усилившейся гордой строгостью и болезненным блеском больше обычного выпуклых глаз, что делало ее почти уродливой. Но вот перед домом епископа Августина, где она поселилась, застучали копыта: задыхающийся гонец, хорошо известный Плацидии по нарбонским временам гот Сигизвульт, вбежал в атриум с радостной вестью:

— Иоанна схватили… Аспар и Ардабур ведут его сюда, завтра явятся…

Неописуемая радость воцарилась в Аквилее: из Равенны и даже из далекого Рима, запыхавшиеся, насмерть загнав лучших коней, начали прибывать высшие сановники, чтобы заверить Плацидию в своей преданности и верности, напомнить, что они никогда не хотели признавать Иоанна либо молить о прощении и публично покаяться в бездумном грехе отступничества от законного императорского рода. Закишел людьми обычно сонный город. Приведенного на веревке Иоанна толпа осыпала оскорблениями и каменьями — во всем городе, даже в самых дальних и бедных кварталах с жаром передавали друг другу подробности победы: как Иоанн почему-то не казнил схваченного Ардабура, а даровал ему жизнь, что умно использовал пронырливый варвар, войдя в сговор с комесами и трибунами войск узурпатора, он склонил их перейти на сторону Плацидии. Так что когда конница Аспара неожиданно появилась перед Равенной, приведенная к городу единственной дорогой, которая не была перекрыта войсками Иоанна и которую показал Аспару какой-то пастух («Не пастух это был… ангел господний!» — в восторге восклицали аквилейцы), — после краткого сражения войско покинуло Иоанна, громко приветствуя Плацидию и Валентиниана. Узурпатора, правление которого длилось восемнадцать месяцев, Плацидия приговорила к обычному в таких случаях обезглавливанию, но казни должно было предшествовать публичное посрамление и пытки. Италийские сановники, между ними и верный Плацидии с самого начала префект Рима Глабрион Фауст и comes rerum privatarum[22] Басе, были возмущены этим приговором. Они восклицали, что римское право не позволяет измывательств над приговоренным к смерти, и называли решение Плацидии прискорбным подражанием варварским обычаям, коими истинный римлянин должен гнушаться. Но Плацидия была неумолима: в Нарбоне и Барциноне первый ее муж не единожды выносил такой приговор; она считала его справедливым в случае величайшего оскорбления трона узурпацией и более устрашающим, нежели безболезненное обезглавливание, — и настояла на своем. После страшных мучений Иоанн был обезглавлен на арене переполненного амфитеатра огромным готом, который, отбросив окровавленный меч, показал воющей от восторга толпе истекающую кровью голову и воскликнул:

— Все это изведает и так, как вы видели, кончит любой, кто не только святотатственной рукой, но и мыслью кощунственной посягнет на диадему и пурпур императоров, законное наследие Феодосиева рода!

Она победила. За пурпурной завесой, громко посапывая, спит ее и Констанция из Наисса сын, которому через два-три месяца наденут на головку императорскую диадему, накинут на слабые плечики пышный пурпур. И никто их у него уже не отнимет, потому что величие, воплощенное в ребенке, так же как и независимость своей власти, опекать будет ревниво и защищать их будет с одержимостью, мощью и жестокостью, достойными супруги короля варваров, она — Галла Плацидия!

В предрассветной тиши громко застучали шаги. Где-то за стеной взлетают громкие голоса. Раскрывается дверь. Остро выгнутые дуги черных бровей гневно сходятся над выпуклыми глазами. Кто смеет входить в ее комнаты без зова?.. Наглецы… Она им покажет…

Запыхавшийся патриций империи Феликс и управляющий кабинетом императора Геркулан Басс преклоняют колени.

— Великая Августа… Аэций!

Голоса их взволнованы, дыхание бурное. Но что значит Аэций?.. Аэций, префект претория Восточной империи, остался в Константинополе… Спокойный, безвредный мужлан… Неожиданно она соображает: говорят наверняка не о том Аэции, а о другом… о сыне Гауденция… о том, кого узурпатор послал за помощью к гуннам… Она уже понимает: «Сомнений нет — Аэций вернулся и…» Она смеется.

— Sero venientibus ossa…[23] — начинает она. И вдруг при свете восходящего дня замечает смертельную бледность на лице патриция империи и тревогу в мудрых глазах Басса.

— Что?.. Что случилось?.. — спрашивает она трясущимися губами, охваченная вдруг судорожным страхом.

За день до этого, или спустя три дня после казни Иоанна, немногочисленный поезд двигался в сумерках труднопроходимой дорогой через южные склоны Юлийских Альп вблизи того места, где между Белой скалой и истоками Савы сходятся пограничные столбы Италии, Норика и Паннонии и где сильный сторожевой пост следит за безопасностью большой проезжей дороги, тянущейся через Сантий к Вирунуму. Тяжелая трона, которой двигался поезд, состоящий из десятка с лишним всадников и трех плотно закрытых шторами повозок, временами так близко подходила к большой дороге, что чуткое ухо могло уловить стук колес, цокот копыт и оклики воинов. Если приложить усилия, спустя какое-то время можно было пробраться с этой горной троны, почти тропинки, на широкий и удобный тракт, однако всадник в темном плаще с капюшоном на голове, возглавляющий всю процессию, не изъявлял никакого желания выбраться на большую дорогу, несмотря на то, что едущий сразу же за ним подросток неоднократно заводил о том разговор. Несколько поодаль за ними в молчании двигались вооруженные с ног до головы всадники — с мощными мускулами и грубо вытесанными лицами варваров; на одной из повозок чья-то рука время от времени приподнимала штору, и тогда можно было увидеть лица женщин, испуганные, заплаканные, или тупые, обрюзглые лица евнухов.