Владимир Короткевич - Колосья под серпом твоим
– Что вы, князь, – покраснел Выбицкий, – и так бардзо задоволёны! Что мне надо? Я один.
– Ну вот и хорошо… Пойдем, Алесь… Что вначале – сады или дом?
Алесь уже был сыт домом. И потому сказал:
– Сады.
Они спустились с террасы на круг почета и углубились в одну из радиальных аллей. Только здесь Алесь почувствовал себя лучше, потому что все вокруг было знакомым – деревья, трава, гравий под ногами.
Какое-то время шли молча. Потом отец как-то даже виновато сказал:
– Ты ее люби, Алесь… Люби, как я… Она твоя мать… Ты не смотри, что она строгая… Она, брат, добрая.
И его простоватое красивое лицо стало таким необычным, что Алесь опустил глаза.
– Буду ее любить… Что ж поделаешь, если уж так получилось.
Отец повеселел.
– Ну вот и хорошо… Ты не думай. Придет день постижения в юноши. К этому дню будут тебя, брат, шлифовать… с песком, чтоб не плевался… А потом, если только захочешь, будешь ездить и к Когутам, и в соседние дома. Я тебя ограничивать не хочу, не буду. Расти, как богу угодно. Это лучше… Коня тебе подарю – так до Озерища совсем близко будет, каких-то десять верст. И помни: ты здесь хозяин, как и я. Приказывай. Приучайся. Я думаю, будем друзьями… А за Когутов не бойся, им будет хорошо.
– Я и тебя буду любить… отец.
– Ну вот и хорошо, брат. Пошли.
Аллея вывела их через парк и плодовый сад к длинным серым строениям под черепицей. Строения окружал глубокий ров, заросший лопухами и крапивой. На самом дне струилась вода. Подъемный мостик лежал над рвом.
– Здесь псарня и конюшни, – сказал отец.
На манежной площадке гоняли на корде коней. Англичанин-жокей, длиннозубый и спокойный, как статуя, стоял на обочине, пощелкивая хлыстом по лаковому сапогу. Невозмутимо поздоровался с отцом за руку.
– Что нового, пан Кребс?
– Этот народ… – англичанин отвел в сторону сигару, зажатую между прямыми, как карандаш, пальцами, – ему б ездить по-цыгански, безо всякий закон… Сегодня засеклась Бианка.
– Может, оно и лучше, – сказал отец. – Я всегда говорил вам, что надо готовить к скачкам Змея.
– О, но! – запротестовал англичанин. – Сложение Змея не есть соответствующее сложение. Посмотрите на его бабки. Посмотрите – Мери его мать, посмотрите на ее калмыцкую грудастость и, пожалуй, вислозадость. Но, но!
Из манежа собирались к ним конюхи. Старший конюх Змитер, обожженный солнцем до того, что кожа шелушилась на носу, как на молодой картошке, снял шапку.
– Накройся, – сказал отец. – Знаешь, не люблю.
Змитер притворно вздохнул, надел шапку.
– И не вздыхай, – сказал отец, – не подлизывайся. Чует кошка. Было тебе приказано бинтовать Бианку или нет?
– О, Змитер, бестия Змитер, – сказал англичанин, – хитрый азиат Змитер. Они все в заговоре, они не хотели Бианки, они хотели выпустить местного дрыкганта [19]… совсем как сам господин князь Загорский.
Отцовы глаза искрились смехом.
– Что ж поделаешь, мистер Кребс. Тут уж ничего не исправишь. Видимо, будем выпускать на скачки трехлеток – Змея, Черкеса и Мамелюка.
И рявкнул на Змитера:
– Еще раз допустишь такое – не пошлю покупать коней, кукуй себе в Загорщине! – Вздохнул. – Подбери для панича кобылку из более смирных и жеребца.
– Глорию разве? – спросил Змитер.
– Чтоб голову свернул?
– Что вы, пан, не знаете, как ездят мужицкие дети? Они с хвоста на коня взлетают, черти, чтоб лягнуть не успел.
– А мне этого не надо, – сказал пан Юрий. – Мне надо, чтоб он за какой-то месяц научился ездить красиво, а не по-холопски. Потом дадим и настоящего жеребца.
– Хорошо. – Змитер пошел в конюшни.
Алесь взглянул на англичанина и неожиданно заметил, что глаза его смеются.
– Так это молодой князь? – спросил англичанин. – Будущий хозяин?
– Да, – ответил отец.
– Новый метла будет мести по-новому, – сказал Кребс. – Кребс пойдет отсюда вместе со знанием лошадей и строптивостью. А?
– Можно мне сказать, отец? – спросил Алесь.
– Говори.
– Вам не надо будет уходить отсюда, пан Кребс. Вы хороший. Вы останетесь здесь, и я вам буду больше платить.
Отец улыбнулся. Холодные глаза Кребса потеплели.
– Good boy, – сказал он. – Тогда и я буду любить молодой господин. Хорошо. Я научу господин ездить, как молодой лорд из лучших фамилий. – И, взглянув на пана Юрия, добавил: – И он никогда не будет заставлять старенького уже тогда Кребса поступаться совестью… и обманывать его. А Кребс сделает, чтоб трехлетки господина были лучшими даже в Петербурге.
Пристыженный отец отвел глаза:
– Вам не придется ожидать, господин Кребс. Я увеличиваю вам жалованье вдвое.
– Зачем мне это? – сказал Кребс. – Лучше не надо было настаивать на своем. Настоящий лорд не входит в сговор с конюхами против своего же знатока, который хочет сделать конный завод лорда лучше всех.
– Ну, хорошо, хорошо, Кребс, извини, – сказал отец. – Больше не буду. Делай себе, что хочешь.
Конюхи начали проводить перед ними лошадей.
– Ну, какую кобылку берешь? – спросил отец.
Среди всех Алесь заметил одну, маленькую и ладную, как игрушка, всю на удивление подобранную, чистенькую, будто атласную. Кобылка была мышастой масти, ушки аккуратненькие, копытца как стопочки.
– Эту, – показал на нее Алесь.
Англичанин оживился:
– У молодого есть глаз… стоит учить… Красавица кобылка… Как молодая леди… Головка маленькая, но не злая, шея – чудо-шея. – Он повернулся к отцу: – Но ваши имена… Бог мой, что за имя… Для такой леди – и вдруг: Ко-сюнь-ка.
– Косюнька! – крикнул обрадованный Алесь и бросился к кобылке.
– Сахар возьми, – сказал отец.
Алесь давал Косюньке кусок сахара, и та деликатно хлопала по его ладони теплыми твердыми губами.
– Косюнька моя, Косюнька!
– Уведите ее, – приказал отец. – Выбирай второго, Алесь.
Снова пошли кони, и каждый был хорош, но среди них не было того, с поводком, который ведет к человеческому сердцу.
– Привередливый, как Мнишкова Анеля, – улыбнулся отец.
Однако он напрасно говорил так, потому что в этот самый миг из ворот конюшни появился он, тот, без которого жизнь не имела смысла. Его вел под уздцы худой и подтянутый парень, и конь, дурачась, делал вид, что хочет ухватить парня зубами за плечо.
Этот был красивее всех коней на земле, красивее всех зверей и людей. Он шел, пританцовывая на каждом шагу, безмерно гордый от здоровья, силы и своей красоты.
Белый, как снег, даже белее снега, с маленькой нервной головой и длинной шеей, весь само совершенство, без единого изъяна. Он косил золотым оком, а его хвост и грива, длинные и золотистые, переливались мягкими волнами. "Вы, маленькие людишки, – казалось, говорил взгляд коня, – что мне до вас? Я позволяю вам осквернять ногами мои бока лишь потому, что делаю вам одолжение. И так будет, пока я не найду себе хозяина, которого полюблю. И над ним буду я господином, потому что я бог, а он всего лишь человек…"
Отец взглянул на Алеся и вздохнул: все было понятно.
– Логвин, – приказал отец конюху, – веди Ургу сюда.
Молодой парень подвел араба к ним.
– Будешь конюшим молодого князя, Логвин, – сказал пан Юрий. – Будешь знать только его. Ургу подготовь. Через месяц он понадобится. И ты, Змитер, знай: Логвину принадлежат только Косюнька и Урга. Ничего больше.
Логвин улыбнулся.
– Панича намуштровать, – сказал Загорский. – Научить скрести, чистить, мыть, ухаживать за копытами. Научить распознавать лечебные травы для лошадей.
– Сделаем, – ответил Логвин.
– Ну, тогда будьте здоровы… Всего хорошего, мистер Кребс.
Они прошли конские дворы и подошли к старинной кирпичной псарне. Человек средних лет, с заметной уже сединой в длинных усах, бурых, словно обкуренная пенковая трубка, медленно шел к ним. На поясе, который ладно перехватывал его зеленую венгерку, висел длинный медный рог.
– Карп, – сказал отец, – старший доезжачий. С этим, брат, держи ухо востро. Сур-ровый.
Карп подошел к ним и не здороваясь начал докладывать звонким и немного хрипловатым голосом доезжачего:
– Юнка отошла, пан Загорский.
– Знаю, – сказал отец, – старость. А хорошая была.
– Знайд, помните, со сворки отбился. Так подхватил, видимо, от какой-то деревенской суки коросту. Мазали прозрачным березовым дегтем и окуривали. Через две недели будет как стеклышко… Стинай пошел на поправку… И еще Алма принесла щенят.
– Вот это хорошо. Идем, Карп.
Псарня была полутемной, с узкими окошечками. Около полусотни собак разных пород и мастей лежали и ходили в загородках. Здесь были выжлецы, гончие, норные, датские пиявки для охоты на медведя. Брудастые, щипцовые, комколапые. Но мальчик еще не мог отличать их, и потому его особенно заинтересовал пестрый ньюфаундленд ростом с хорошего теленка и уголок борзых.
