Борис Васильев - Вещий Олег
– Кажется, ей не по душе это занятие.
– Рюрик убил ее отца Вадима Храброго мечом твоего отца Трувора Белоголового. Ты знаешь об их поединке?
– Князь Рюрик не любит вспоминать. Но то был честный поединок.
– Неждана уговорит свою душу, – заверил Олег. – Смотри, сейчас будет добрая сеча. – Он встал, поднял кубок. – Один против двоих до первого удара мечом, воины! Победитель будет сидеть ошую меня!
Воин, в одиночку вышедший против двоих, был в глухом шлеме, на шишаке которого веяли такие же синие перья, как и на шлеме Нежданы. Схватка была стремительной и настолько захватывающей, что зрители на сенях повскакали с мест, а воины на площади взрывались ревом при каждом удачном выпаде. Воин с перьями был высок и широкоплеч, но легок и проворен. Он довольно быстро выбил меч у одного из противников, применив тот же прием, что и Неждана, но со вторым – приземистым, кряжистым и, видимо, очень сильным и опытным – ему пришлось повозиться. В конце концов он поймал его на выпаде, с неожиданным проворством нырнув под меч соперника. Восторженно закричали воины, оглушительно звеня мечами по щитам. Победитель вежливо помог противнику подняться, обнял его и с неторопливым достоинством направился к Олегу.
– Твое место – ошую меня, – торжественно сказал Олег, встав и лично наполнив кубок вином. – Выпей во здравие нашего гостя, Перемысл!
Перемысл снял шлем. Волосы его были подстрижены по-славянски, в кружок, да и поздоровался он по-славянски:
– Будь здрав, высокий гость! – Неторопливо выпил кубок, поклонился. – Дозволь снять доспех, конунг.
– Сними и приходи. Вот твое место. – Олег указал на кресло левее себя.
Перемысл еще раз поклонился и вышел.
– Он новгородец? – с неприязнью спросил Сигурд.
– Он – мой воевода. Пятнадцати лет от роду он спас свою сестру, мать Нежданы, и привез ее к моему отцу. Ему я поручу княжича Игоря.
– Славянину доверить наследника Рюрика? Это невозможно, конунг.
– Самый надежный страж – враг твоего врага. Он воспитает змееныша воином.
– Здесь повелеваешь ты, конунг Олег, но все же…
– Ты подчинишь ему своих варягов.
– Конунг, я дал высокую клятву охранять княжича Игоря.
– И собираешься торчать в том месте, где я спрячу змееныша? Да тебя знает в лицо каждый житель Новгорода! Надо не только уметь убивать медведя одним ударом, но и уметь думать, Сигурд.
– Конунг, я чту твою волю, но согласиться…
– Здесь повелеваю я! – властно оборвал Олег. – Завтра мы вместе проводим княжича на мой тайный стан. Будешь везти его сам, сани туда не пройдут. Вместе расставим охрану и вместе вернемся. Пей, Сигурд, мы кончили этот разговор.
На другой день они выехали большим обозом. Сигурд, помня слова Олега, что сани не пройдут к тайному стану, удивился, но промолчал. Общительный и веселый Олег умел повелевать, не тратя слов, и Сигурд ощущал на себе его суровую волю. В санях ехала многочисленная женская челядь во главе с мамкой-кормилицей, их окружали варяги Сигурда, а дружинники воеводы Перемысла располагались впереди и сзади и вели дозорную службу по сторонам. Обоз долго петлял по глухим лесным дорогам, порою каким-то чудом пробираясь вообще без дорог, пока не достиг укромной поляны, где стояла приземистая изба, окруженная полудюжиной землянок, засыпанных снегом выше крыш. Из землянок вылезли воины, а из избы – их начальник в шубе поверх кольчужного доспеха. Он низко поклонился Олегу.
– Никого не заметили? Ни кривичей, ни новгородцев?
– Никого, конунг. Воины следят днем и ночью, как ты повелел.
– Однако нас никто не окликнул.
– Я знал о твоем появлении, как только разъезды Перемысла свернули в землю кривичей, конунг. Воинам приказано следить тайно.
– Спрячешь сани. Дальше мы поедем верхами.
– Будет исполнено, конунг.
Дальнейший и очень тяжелый путь Сигурд сделал, взяв младенца в свое седло. Это был путь через нескончаемые болота, не замерзающие даже в лютые морозы, а лишь подернутые тонким обманчивым льдом. Не доверяя никому, Олег сам вел их через трясины, руководствуясь лишь ему одному ведомыми знаками. Шли безостановочно от вечерних до утренних сумерек, белесых от слабого света полной луны. А пришли на сухой высокий остров, заросший ядреными красными соснами, за которыми скрывался поселок. Женщинам во главе с мамкой-кормилицей отвели крепкий просторный дом, обнесенный высоким сплошным частоколом с узкими воротами и опускающейся железной решеткой.
– Сюда ведет единственная тропа, которую, кроме меня и Перемысла, знают три человека. Они доставляют еду и мои повеления в полнолуния, потому что повороты в трясине можно угадать, только сообразуясь с луной. Сюда никто не может прорваться, ты в этом убедился. Кроме того, здесь будут Перемысл со своей дружиной и твои варяги, которым придется остаться здесь навсегда.
Все это Олег сказал Сигурду, когда женщины и княжич были размещены, остров обследован, а стража расставлена. Больше в низкой и душной землянке никого не было: Перемысл сторожил у входа.
– Это – люди князя Рюрика, конунг, – запротестовал Сигурд. – Они преданы ему…
– Вот поэтому они никогда и не покинут остров. – Олег вдруг добродушно улыбнулся. – И ты тоже разделил бы их участь, если бы я не нуждался в тебе.
В широкой улыбке конунга русов было столько уверенной беспощадности, что Сигурд угнетенно замолчал. Молчал и Олег, и они некоторое время ели молча, хотя Сигурду кусок не лез в горло. Потом Олег сказал:
– Власть – это разумная жестокость, от нее сейчас зависит безопасность змееныша. Учись властвовать, Сигурд. И доверься Неждане, она спасет твою десницу.
– Неждана, – тихо повторил Сигурд, вслушиваясь в нежное имя. – Почему ее так странно назвали, конунг?
– Ее мать не знала, что зачала ребенка, провожая Вадима Храброго в последний бой. Девочка родилась нежданно-негаданно, и я уверен, что в нее вселился великий дух ее отца.
– А ее мать? Где она?
– Ее мать? – Конунг вздохнул, горестно покачав головой, и русый чуб вздрогнул на бритом черепе. – Пять лет назад… Да, пять, Неждане тогда было десять, и я впервые стал приучать ее к мечу. Ее мать Забава отпросилась в Новгород, уж очень ей хотелось повидать родню. Мы переодели ее в русинку, она знала наш язык, но люди Рюрика все же выследили ее. Но она не призналась, что у нее есть дочь, даже под пытками.
– Конунг, ты хочешь сказать…
– Я хочу сказать, что Рюрик жесток неразумно. Потому-то новгородцы и швырнули к его ногам ржавый обломок его собственного меча.
– Прости, конунг, если обижу, но у меня такое чувство, что ты никому не доверяешь.
– Тут ты спутал меня с Рюриком, – буркнул Олег.
– Но ты воюешь даже с рогами, со своими же братьями – русами, говорящими на том же языке, почитающими тех же богов.
– А новгородцы воюют с кривичами, хотя тоже говорят на одном языке. Роги убили моего деда, отца Ольбарда Синеуса, и попытались захватить наши земли. У нас – родовые конунги, ты знаешь, но конунги рогов добавляют к своему имени «Рог», а мы – «Ол». Ольбард, Олег… Если у меня будет сын, я назову его Ольгардом, а если дочь – Ольгой: таков родовой обычай. А кровная месть смывается только кровью, почему я куда больше доверяю славянам, в отличие от Рюрика. – Олег встал. – Однако пора почивать, Сигурд. Мы выедем перед рассветом, пока еще с топей видна луна.
Глава третья
1
И опять Рюрик спускался по осклизлым ступеням в пыточную подклеть навстречу смраду факелов, раскаленного железа, человеческой плоти и нечеловеческим воплям. И, едва ощутив под ногами скользкий загаженный пол, увидел полураздетое женское тело, распятое на засаленных канатах, очаг, в котором калилось пыточное железо, и кривоногого, неправдоподобно широкоплечего, приземистого Клеста, прозванного так за непомерно длинную нижнюю челюсть и отвратительный неправильный прикус. Он возбуждался до неистовства, до исступления во время палаческой своей работы, особенно если случалось пытать женщин.
– Ты – Забава? Забава? Забава? Знаю, знаю! Забава, вдова Вадима Храброго! Чего вопишь? Ты говори мне, говори, а то еще прижгу!
– Молчит?
– Воет, а ни одного слова, княже. Уж чем только не пытал! И батогами, и плетью, и железом. Семеро признали в ней Забавушку, вдову Вадима Храброго, а я бьюсь, бьюсь. Может, язык откусила?
– Если откусит, тебе на канатах висеть.
– Не греться тебе у костров Вальхаллы, конунг Рюрик, – вдруг страшно прохрипела женщина. – Вечно бродить тебе в холоде и мраке. Устами моими говорит твой бог Один.
Забава говорила на древнегерманском, на языке русов, и Рюрик понял каждое ее слово. А Клест не понял и торжествующе засмеялся:
– Заговорила, заговорила!
– Она должна говорить по-славянски! – не выдержав, закричал Рюрик. – По-славянски, ты слышишь, палач?
– У-ууу! – зарычал Клест.
Рванулся к распятой женщине, схватил обнаженную грудь, рванул сосок зубами, замычал, затряс головой. Дико кричала женщина, билась на канатной растяжке, кровь текла по телу, а Клест, рыча, яростно грыз ее сосцы…
