Георгий Егоров - Солона ты, земля!
Надрывая душу, стеганул по селу истошный детский вопль. Кричал крутившийся на дороге мальчишка лет шести. Он не мог подняться. Лужа в которую он упал, все больше и больше бурела от крови. Из двора напротив выскочила растрепанная кричащая женщина. Бросилась к ребенку. Ее мелькнувшая фигура привлекла затуманенный взгляд поручика. Он выстрелил по ней. А в это время в доме Ширпака трясущаяся Маргарита Марковна вцепилась в рукав Виктора Михайловича, умоляла его:
— Витенька, пойди. Пойди отними у него наган. Он нас всех застрелит. Ой, какой изверг! Он убьет нас.
Ширпак, бледный, напуганный, с капельками пота на носу, озирался по сторонам. Он с силой оторвал от себя учительницу и полез на печь. В эту минуту он боялся своего озверевшего друга не меньше, чем недавно у Ларисы Федоровны своего врага Данилова.
Лариса стояла молча в углу и повторяла про себя:
«Ушел… ушел… Значит, ушел…»
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
В шестидесяти верстах от города Камня — старое волостное село Тюменцево. Разбросалось оно в степи на добрый десяток верст по обоим берегам мелководной речушки Черемшанки. С восточной стороны к середине села примыкает огромное озеро. За озером небольшой в две версты длиной и версту шириной — сосновый лесок. Красивый лесок — место постоянных летних игр и развлечений молодежи.
Предание говорит, что давно, во времена последней турецкой войны, старый купец и коннозаводчик Андриан Ильич Винокуров привез откуда-то диковинных рыбок и пустил их на развод в озеро. Потом мужики любопытства ради тайком ловили эту чужеземную рыбу и рассматривали ее. Завезенная гостья внешне слегка походила на молодого соменка, но была шире и мясистее его. Странный вела она и образ жизни: была малоподвижна и большую часть времени проводила зарывшись в ил; ленивая была рыба. Так ее и звали — линь, а в народе — лень. Отсюда будто однажды в половодье линь попал в Черемшанку, а по ней — в другие реки и озера. Так, по рассказам стариков, в водоемах Кулундинской степи появилась эта жирная, мясистая рыба.
Перед германской войной старый купец умер, и все его дела перешли к сыну Александру Андриановичу, который в молодости служил в армии, долго не женился, кутил и прожигал жизнь. К тридцати годам нажил сифилис, ездил за границу лечиться. Сифилис заглушили, но жить с проваленным носом он не хотел. Там же за границей, сделали ему пластическую операцию.
Следом за Винокуровым по богатству в селе шел Андрей Матвеевич Большаков. Он имел ветряную мельницу, выстроенную на песчаном бугре по трезвоновской дороге, засевал до сотни десятин зерновых, но самой большой гордостью старого Большакова был сын Василий, который первым из тюменцевских жителей выслужился в офицеры.
В дни отпуска проходил он по селу твердым шагом, поблескивая на солнце золотом погон. Офицер в глухом селе — редкое явление. Поэтому и лелеял первого офицера старый Андрей Большаков. Несмотря на то, что у него было еще два сына — Иван и Яков, светом в окошке для Андрея Матвеевича был старший, Василий.
Средний сын, Иван, с детства не был привержен к крестьянскому труду. Еще мальцом часами заглядывался на винокуровских приказчиков: как бойко они орудовали аршином, как галантно подавали покупателям кульки и свертки, как проворно бегали вдоль прилавка с товарами. Упросил-таки отца отпустить его в город учиться по торговой части.
Младший сын, Яков, хоть и любил работу в поле, но был плохим хозяином — якшался с батраками и совсем безразлично относился к отцовским планам. Он мог спокойно пройти мимо покосившегося столба, перешагнуть, не подняв с земли, валявшуюся доску. И все-таки, несмотря на все это, отец прочил в свои прямые наследники именно его. («Василий уже штабс-капитан, где ему возиться с таким большим хозяйством! Он в люди вышел!») Поэтому-то отец и не отделил Якова, а оставил жить вместе с собой в большом крестовом доме на Каменской улице.
Весной девятнадцатого года Андрей Матвеевич заложил вторую мельницу, а на прошлой неделе получил от Василия письмо: сулился сын на пасху в отпуск. Это было большой радостью для старика. Уже год не виделись. А пуще всего хотелось узнать: когда мужик будет жить спокойно, чтобы мог он без опаски заниматься хозяйством? А то ведь, того и гляди, нагрянут опять большевики и начнут таскать тебя за твое же добро. Хотя и затеял старик строить вторую мельницу, а все-таки без совета старшего сына опасался. Вот и ждал его.
Василий Андреевич приехал за три дня до пасхи. Его жена Пелагея, красивая тридцатилетняя женщина, наварила самогона, браги, запасла дюжину бутылок казенной водки — свекор сказал: «Свои-то мужики и самогон вылакают, а Вася, чай, отвык от него!»
После обеда начали собираться хозяева села: приехал местный богач Напалков, пешком пришел владелец двухсот лошадей и коров, «скупой рыцарь», скотовод Ягуп Тюменцев, торговец Ядрышников, священник отец Виссарион, владелец мельницы Казанцев и кое-кто еще из местной знати.
Когда уже расселись за столом, неожиданно подкатил на дрожках сам Винокуров. Такой чести не ожидал даже Андрей Матвеевич. Все засуетились, повскакивали с мест. Хозяин усадил дорогого гостя в передний угол. Здороваясь со штабс-капитаном, Винокуров чуть улыбался.
— Приехал, Андреич, послушать новости. Зарылись мы здесь в навозе, не знаем, что творится в большом мире.
После первого стакана водки стеснение, которое внес приезд Винокурова, прошло. Василий, сидевший рядом с коннозаводчиком, порозовел. Он выпячивал грудь, на которой поблескивал офицерский Георгий.
Первым заговорил отец Виссарион.
— Скажи, Василий, скоро ли вы разобьете супостатов?
— Скоро, батюшка, разобьем.
— Что-то не видно, что скоро, — поворачиваясь к штабс-капитану, заметил вдруг Винокуров. — Хорошо вы в прошлом году прижали большевиков под Пермью, а сейчас опять они наседают на вас.
Большаков загорелся.
— Нет, Александр Андрианыч, еще неизвестно, кто кого жмет. Правда, пытались потеснить они нас под Пермью. Но мы все-таки отстояли этот рубеж. А сейчас… — он обвел всех взглядом, — скажу вам по секрету: Верховный, перегруппировав силы, решил дать решительный бой большевикам. И это генеральное наступление навсегда решит их судьбу. Я не имею права разглашать планы нашего командования, но смею заявить, что в ближайшие дни вы узнаете еще об одной блестящей победе наших войск. — Он задержал взгляд на спокойном лице коннозаводчика, скользнул по раскрытым ртам Напалкова, скотовода Тгоменцева и посмотрел на отца, кивнув на дверь — никого нет? — отец метнулся к двери.
— Скажу вам, — навалившись грудью на стол, продолжал он полушепотом, — скоро будет взят Саратов. — Он опять помолчал, следя за произведенным эффектом. — Три дня назад армия генерала Ханжина прорвала фронт этой ихней красной армии и заняла Стерлитамак и Белебей. Следующими падут Казань, Самара и Саратов. В Саратове наши войска соединятся с армиями генерала Деникина, и тогда считай, что Москва уже наша.
— О, зачем уж нам Москва? — вздохнул Напалков. — Жить бы нам Сибирью отдельно. Свой правитель, свои законы. А Москва — для расейских. Пускай они там свои порядки и устанавливают, нам до них дела нет.
— Правильно, — подтвердил Казанцев. — Расейских к себе не пускать, и самим к ним не лезть. Сибирь без Расеи проживет, пусть они без нас поживут!
Винокуров возразил:
— Не устоим мы против России. Там — сила.
— А мы — что? Против сибиряка ни одна сила не выдержит.
— Выпьем за Сибирь-матушку! — поднял стакан старик Большаков.
Выпили. Разом заговорили все. Винокуров сделал два глотка и поставил стакан. Лицо его начало краснеть, только по-прежнему мертвенно-сизым оставался нос.
Подождав, пока немного стихнет, Винокуров спросил:
— Скажи, пожалуйста, Василий Андреевич, — мы здесь только слухами пользуемся, может, болтают! — сколь серьезны масштабы дезертирства из армии?
— Дезертирство? — Большаков пожевал губами. Ему не хотелось говорить об этом слишком больном для армии вопросе. — Дезертиры есть. Но основной костяк армии надежный. А дезертиров мы будем расстреливать. Беспощадно и публично расстреливать, чтобы об этом знали все и никому не повадно было.
Голос подал и молчавший до сих пор Ягуп Тюменцев.
— Ко мне вчерась приходил покупать лошадь старшина и говорил, что в управу пришла бумага и в ней пишут, будто в Камню поймали двух дезертиров наших, тюменцевских.
— Кого? — спросил старик Большаков.
— Ваську Егорова и Пашку Малогина.
— Расстреляем, — безапелляционно бросил штабс-капитан, — чтобы не позорили село. Через три дня поеду в Барнаул, так в Камне договорюсь, чтобы их привезли сюда и здесь, на глазах у односельчан, расстреляли…
