Мортеза Каземи - Страшный Тегеран
В этот самый день, после обеда, я пошла на базар купить ниток и крючков. На базаре была масса народу, мужчины приглядывались к женщинам. Я стояла в стороне и смотрела. В это время около меня остановился какой-то молодой человек лет двадцати, в маленькой шапочке, в черном сюртуке с зеленым галстуком, на котором был выткан портрет Ахмед-шаха.
Он мне сказал:
— Ханум, не желаете ли провести со мной часок?
Я не привыкла слышать подобные слова, но так как лицо его мне понравилось, в особенности в сравнении с красной бородой и бритым затылком Хаджи-ага, то я сказала, жеманясь и кокетничая:
— Ага! Что вы изволите говорить! И разве ваш дом отсюда так близко?
Тут мимо нас проходил ажан. Молодой человек быстро отошел шагов на двадцать в сторону, а когда ажан прошел, вернулся и сказал:
— Здесь, совсем поблизости, есть место, где нам с вами можно посидеть и выкурить папироску.
Я не знала тогда, что про папироску он нарочно ввернул и что «выкурить папироску» значит совсем другое.
Я согласилась и пошла за ним. Прошли начало Базара Портных, повернули в узкую улицу направо и, пройдя пять-шесть переулков, подошли к дверям маленького дома. Молодой человек постучал. Из дверей выглянула какая-то старушка. Она нисколько не удивилась моему приходу, сказала: «Пожалуйте».
Молодой человек пропустил меня вперед. И, хотя сердце у меня трепетало от волнения, я вошла. Говорю сама себе:
«Пусть там даже целая тысяча мужчин, наверное, ни один из них не будет так безобразен, как Хаджи-ага».
Мы вошли во двор. Молодой человек приказал:
— Матушка, поставь-ка самовар.
И мы пошли в комнату. Комната была маленькая и грязная, с закоптелыми стенами, со множеством ниш с полками для посуды. Молодой человек открыл мое лицо и предложил мне папиросу; я закурила. Потом спросил меня, кто я такая.
— Жена Хаджи-ага, табачника, — сказала я.
Скоро подали самовар, и мы напились чаю, а потом он подсел ко мне и принялся меня целовать. Мне было очень стыдно, но что уж от вас скрывать, одним словом, я вижу, что он гладко выбрит, и это не так неприятно, как с Хаджи-ага.
Потом вижу, что он от меня требует большего. А я про себя думаю: «Пусть будет, что будет, хуже, чем с Хаджи-ага, не будет...»
Действительно, это было бы лучше, чем с Хаджи-ага, если бы только знать, что тебя любят, что это страсть ради тебя самой, а не для того, чтобы удовлетворить минутную похоть, если бы не чувствовать, что ему от тебя больше ничего не нужно, что это только бесстыдный соблазнитель, который топчет твою честь и ставит на твоем лбу позорное клеймо... Нет, это было в тысячу раз хуже, чем с Хаджи-ага.
Простившись с молодым человеком, я ушла. При прощании он что-то положил мне в руку, а когда я вышла, то увидела, что это был золотой пятикранник.
Мы условились с ним, что два раза в неделю я буду приходить в этот дом.
И я аккуратно ходила. И, как мне казалось, наслаждалась. Но однажды я узнала, что заразилась. Через три дня заразился и Хаджи-ага. Но так как у него было несколько жен, то он бедняга, не знал, которая из них является изменницей.
Я чувствовала, что как только Хаджи-ага узнает, что он получил болезнь от меня, он выгонит меня из дому. Поэтому я потребовала развода. А он, рассуждая, должно быть, так, что после развода со мной он может взять себе новую жену, согласился при условии, что я не буду требовать возмещения приданого. На это я тоже согласилась, и он отправил меня к отцу.
Я прожила у родителей два месяца и все время аккуратно ходила к тому молодому человеку и еще к другому, с которым тот меня познакомил, сказав, что он его сослуживец по министерству.
К сожалению, деньги, которые я от них получала, мне приходилось отдавать за лечение доктору на Хиабане Насерие, на которого мне указала подруга.
Доктор этот, которому я с первого же раза пришлась по вкусу, начал за мной ухаживать, а болезнь мою определил, как пустяк.
Он сказал мне примерно так, как говорят гадальщики: «Через шесть дней или через шесть недель, или через шесть месяцев я вас вылечу».
Но после того, как я целый год ходила в его кабинет и потом как-то пришла и заплатила ему только половину гонорара, потому что у меня не было денег (а он видно понял, что с его знаниями ему меня не вылечить), он сказал:
— Ханум, ваша болезнь ухудшилась. Она неизлечима. Услышав эту фразу, я страшно рассердилась и сказала:
— Что вы говорите? Зачем же вы мучаете и терзаете людей? После всех этих расходов да хождений, теперь, изволите ли видеть, неизлечима!
Но доктор спокойно говорит:
— Сударыня, вы не волнуйтесь и голоса не повышайте, а то я вынужден буду позвать пишхедмета, и он вас препроводит.
Я начала кричать и плакать, а он позвал слугу и меня вывели...
Я решила переменить врача. Но оказалось, что и второй доктор, который жил на Хиабане Чераг-Газ, был как по знаниям, так и по характеру не лучше первого.
В это время отец с матерью задумали ехать в Кербела и оставили меня дома одну.
И я продолжала заниматься любовью с молодыми людьми с базара Хиабана Лалезар.
Однажды наша соседка, которую я считала чуть ли не святой (до того много она постилась и читала намазы), сказала мне:
— Шевкет-ханум, а я знаю, какими ты делами занимаешься. Я покраснела. А она продолжала;
— Послушай меня, брось ты это, так у тебя ничего хорошего не выйдет. А если хочешь, чтобы дела твои были хороши, пойдем со мной. Я тебя провожу в такое место, где ты будешь, как сыр в масле кататься и заниматься с молодыми людьми.
Я поняла, что ей все решительно обо мне известно и запираться не имеет смысла. И я согласилась на ее предложение, а она привела меня сюда, переменив мое имя и назвав меня Экдес. И вот уже скоро два года, как я здесь и должна Нахид-ханум больше сорока туманов.
Об отце с матерью с тех пор я ничего не слыхала и не знаю, что с ними сталось, может быть, попали дорогой в руки разбойников, а может быть, в Кербела что-нибудь с ними произошло, не знаю...
На этом Экдес закончила свою историю.
Чтобы подкрепиться, она взяла с подноса огурец, очистила, разрезала его на четыре дольки и, съев свою, разделила остальные между подругами.
Глава девятая
ДЕВУШКА ИЗ БОГАТОГО ДОМА
Очередь рассказывать дошла до Эфет. Как мы уже сказали, ей очень не хотелось рассказывать свою историю, но пришлось подчиниться.
— Я не дочь мясника и не дочь торговца. Я была единственной любимой дочерью одной из лучших семей Тегерана, — сказала она.
Услышав такое начало, все три женщины стали внимательно слушать.
— Жила я в северо-западной части Тегерана. Отец мой уже стар и очень богат. Моя мать безупречная женщина. И отец и мать меня очень любили и баловали.
Чтобы мне было весело, они из всех соседних домов приглашали мальчиков и девочек играть со мной. Даже тогда, когда мне было четырнадцать лет, я все еще не бросала игр. Вместо того, чтобы послать меня в школу учиться, они все поощряли мои игры.
Само собой разумеется, что девушка, которая вместо учения по целым дням только и делает, что играет, должна оказаться совершенной дурочкой, и слепой и глухой.
Единственно, что я умела, — это повиноваться во всем отцу и матери. Этому научила меня моя няня. При этом я не понимала, что повиноваться нужно тоже с умом и тогда, когда это нужно, а не то, что быть всегда и во всем слепо покорной.
Кроме этого, нянька много говорила мне о чудотворных свойствах Жемчужной пушки и научила меня верить этим россказням.
Так как в городе, в высшем обществе, было известно, что отец с матерью, которые меня так любят, дадут за мной огромное приданое, от свах не было отбоя.
Но не знаю почему, несмотря на то, что среди женихов были приличные молодые люди, с хорошим образованием, отец и мать все придирались к каждым пустяковым недостаткам и отклоняли эти предложения.
Наконец однажды к нам явились две женщины. Я тотчас почувствовала, что это, должно быть, свахи, и спряталась. Так и оказалось. Через четверть часа нянька сказала мне:
— Ханум, извольте пожаловать в ту комнату.
Я поднялась, немножко приоделась и вышла к этим дамам.
Через четверть часа дамы уехали. Сердце у меня сильно билось, и какой-то внутренний голос мне говорил, что вступать в родственные отношения с этими людьми не следует.
Но, должно быть, внутренний голос моей матери говорил совсем другое, потому что она тотчас же одобрила этот брак, по ее мнению, «начертанный на моем лбу», и уговорила отца дать свое согласие.
Через неделю состоялось заключение брачного договора. В этот день к нам было приглашено более двухсот тегеранских дам, и агд мой вышел роскошным. На агд[3] приехал и жених, и я увидела, что это очень высокий молодой человек, очень почтительный и тихий, ходит крадучись, кажется, землю боится обидеть.
