Олег Фурсин - Барнаша
Возбуждение царило в народе в эти дни. В священном городе с любопытством и нетерпением ждали Пророка галилейского. Его называли Спасителем, и ждали небывалых чудес от Того, Кто воскресил мёртвого.
Три дороги ведут из Вифании в Иерусалим через гору Елеонскую. Одна из них проходит между её северной и средней вершиной. Другая поднимается через самую высокую часть горы. Третья, что считается главной, огибает южный отрог срединной массы горы. Первые две — суть горные тропинки. Иисус шёл по третьей, большой, широкой. Ибо с Ним шли люди — ученики, последователи, жаждущие исцелений, преданные Ему женщины.
Он появился из-за пальмовых дерев Вифании, «дома смоковниц»[312]. И было это так, как сказано было в пророчестве. «Ликуй от радости, дщерь Сиона; торжествуй, дщерь Иерусалима; се Царь Твой грядёт к тебе, праведный и спасающий, кроткий, сидящий на ослице и молодом осле, сыне подъярёмной»[313].
Мирное существо, символ вечного труда, вьючное животное — вот кто был под Ним, но не конь, благородный друг гордого римлянина. Не потому, что на коней не хватило бы денег. Денег и влияния уже доставало. И римляне были за Ним, и Он знал это. Но власть тяготила Его, лишь одну Он соглашался принять — Господню. То была власть любви, но не гордости и собственного тщеславия. Поэтому Иисус на молодом осле спокойной трусцой вступал в Иерусалим. Ослица везла Марию, осторожно переступая, словно понимая, что бесценный груз матери, будущий ребенок, на её ответственности. Рядом шли ученики. Радость была на их лицах. Прав ли тот, кто сказал, что Он «знал, которых избрал»[314]? Ведь в эту минуту, окружённые толпами людей, приветствующих их криками и радостными восклицаниями, ученики надеялись — вот оно, признание! Царство Израиля приблизилось, оно достижимо, и уже можно дотянуться рукой до власти, почестей, богатства! Залог всего этого — их Учитель — обожаем народом, и скоро воссядет на троне Израиля, а римляне исчезнут, сгинут, унесённые ветром Господним, бурей Его гнева… Немудрено было в это поверить, когда народ одеждами своими устилал Его путь, приветствовал Его срезанными ветвями смоковниц, оливковых и каштановых дерев. Живой лес рук и веток встречал Учителя на каждом участке пути, и голоса людские сливались в единый хор благословений… Кто из учеников и в какую минуту выкрикнул слова, ставшие пророчеством погибели Его? Те слова, после которых пути назад уже не стало, и начался обратный отсчёт времени к смерти, а потом и к бессмертию.
— Осанна Сыну Давидову! Благословен грядущий во имя Господне! Осанна в вышних!
Дидим резко повернул голову направо. Голос кричавшего звучал рядом, близко, и был знаком до боли. То был Иуда Искариот. Дидим рванулся было к нему — остановить, заглушить этот нелепый выкрик. Было ещё время спасти Учителя. Достаточно было прикрыть ладонью развёрстый рот предателя, не дать вырваться страшным словам.
— Приветствуйте Царя Израиля! Йэшуа — сын Давидов, лев Й’худы воссядет на престоле своих отцов! Осанна в вышних!
Руки Дидима легли на шею Иуды, сжались в кольцо. Поздно! Тысячи глоток уже кричали, повторяя нелепый вымысел Иуды, придававший грозный оттенок их шествию. Дидим в тумане злости и отчаяния не видел ничего, кроме огромных, тревожных глаз Марии, чей взгляд он успел перехватить перед броском к горлу негодяя. А руки его делали своё дело, сжимались всё плотнее… Их растащил Зилот. Великан легко разнял сведённые судорогой руки Дидима, отбросил его в сторону. Никто и не заметил короткой схватки. Быть может, Мария. Если только она смогла различить что-либо за завесой из слёз.
Из уст в уста, из уха в ухо лёгким, но назойливым ветерком проносилось в толпе:
— И взял Моше жену свою и сыновей своих, посадил их на осла.
И в ответ эхом отзывалось:
— Каков был первый спаситель, таков будет и последний.[315]
А впереди, за отрогом горы, вставал Иерусалим. Море ослепительного блеска на мраморных башнях и золочёных кровлях в глубокой долине… Царственная мантия гордых башен. Прозрачный воздух. Голубое с редкими облачками небо. Благословение Господа тебе, вечный город!
Но печален тот, кого отныне будут звать Спасителем в веках. Весь позор издевательств, вся боль страданий, что предстоят Ему, быть может, встали перед его внутренним взором. Иначе почему омрачился Его дух? Странный триумф для признанного Мессии! Когда он плачет. Еле произнося слова от сдерживаемых рыданий, не слыша приветственных криков толпы, не внимая глупостям о царственном своём происхождении и будущем.
— О, если б и ты хотя в сей твой день узнал, что служит к миру твоему, Й’ру-ш’лем!
Так запомнил Иуда Дидим, Близнец, ученик Иисуса, потрясшее его откровение Наставника. Иисус говорил:
— Но это сокрыто ныне от глаз твоих; ибо придут на тебя дни, когда враги обложат тебя окопами, и окружат тебя, и стеснят тебя отовсюду и разорят тебя, и побьют детей твоих в тебе, и не оставят в тебе камня на камне за то, что ты не узнал времени посещения твоего…
Это не было проклятием чудному городу, который Наставник любил. Дидим понимал: это предвидение, озарение. Всё то, что несёт Спаситель человечеству, слишком большое и непонятное. Даже самым близким Его людям. Даже они хотят видеть в нём лишь будущего царя освобождённого от римского гнёта Израиля. А в этом — залог гибели Иисуса, ибо не дремлет Рим. Быть может, когда-нибудь римляне и выпустят из одряхлевших рук империю, но не сегодня, не сейчас. Время римских законов и власти продолжается. И значит — не быть свободным Израилю, и снова возопит к небесам пролитая кровь потомков Авраама. Обрушатся небеса на священный город, рухнут стены мраморных башен, поблёкнут без золота, ободранные и разорённые…
Дидим плакал вместе с Иисусом. Молчаливые слёзы текли по лицу всё слышавшей Марии. Насупился Зилот, в удивлении и даже в негодовании взирал на Учителя Кифа, не понимающий, как всегда, что происходит. Он вёл под уздцы осла Иисуса, и был несказанно счастлив. Слова Учителя проникли в душу его, и возмутили до глубины души. Всё это настолько не соответствовало его мечтам, начинающим как будто сбываться, что Кифа закипал, раздувался.
В удивлении взирали на них немногие разглядевшие всё это в шумящей, ликующей толпе. Но уже бежали навстречу к Нему из Иерусалима люди, завидя приближавшегося Пророка. Две людские толпы, как волны, столкнулись, слились друг с другом. И до самых ворот Иерусалима Он ехал в народной толпе, приветствуемый криками «осанна» и взмахами пальмовых ветвей…
69. Сон
Сны, что это?.. Абстрактная мозаика реальных событий. Да, в основном это так. И в этом своём проявлении они не часто вызывают у нас тревогу. Проснувшись утром, протирая глаза, мы уже больше чем наполовину забываем их. К вечеру от них не остаётся и воспоминаний.
Есть, правда, особые сны — те, что принято называть дурными. От которых становится страшно, спешишь проснуться. И просыпаешься мокрым от липкого, холодного пота. Долго стучит сердце в груди, и ноет, и тебе всё не по себе, и хочешь забыть… да не можешь.
А двадцать веков назад… Там, во снах, проживал человек свою вторую и третью жизни. Там общался с богами и демонами. Встречался с прошлым. С душами ушедших. Получал от них предупреждения.
В век авгуров[316] и толкований снов, во времена существования пантеона божеств, прокуратор Иудеи Понтий Пилат, проснувшись от ночного кошмара, долго потирал рукой область сердца. Холодный пот покрывал его лицо, руки дрожали. Он, прокуратор, точно знал — этот сон не приходит к нему просто так. Это знак свыше, и настал час, когда придётся выбирать. Каждый раз, когда вставал перед ним выбор, когда обстоятельства пытались подавить Пилата, и разум убеждал — цель важнее, нежели пути её достижения, ему снился один и тот же сон. Сон-предупреждение, сон-воспоминание, сон-быль из прошлого, о котором так хочется забыть…
Он тогда был значительно моложе, и не задавался таким количеством вопросов о сущности жизни. Он служил Риму, а Рим воевал. Рим воевал с тех самых пор, как Ромул убил Рема[317]. Правда, с тех времен стены города значительно раздвинулись, охватив половину мира. Во всяком случае, Понтий Пилат защищал тогда Рим у самых берегов Рейна, а ведь это довольно далеко от Тибра.
Начало правления Тиберия ознаменовалось мятежом в войсках, размещённых в Германии и Паннонии. Положение было отчаянным. Веллей Патеркул[318], единственный из очевидцев происходившего, чьи труды сохранились до наших дней, начинает своё повествование об этих событиях словами: «мы подошли ко времени наивысшего ужаса». В среде римской знати действительно царил ужас. Часть сенаторов умоляла императора лично отправиться к войскам. Тиберий же медлил, делая вид, что скоро обрушится на бунтовщиков с огромной армией. Он готовил обозы, оснащал корабли, избирал себе спутников для похода. Но столицу покидать не собирался. Не хотел подвергать случайностям себя и свою державу. Его тревожили опасения: в Германии — более сильное войско, в Паннонии — оно ближе. Одно опирается на силы Галлии, второе угрожает Италии. И какое же из них посетить первым? Вдруг сочтёт себя оскорблённой та сторона, которую посетит он во вторую очередь? Где искать помощи, когда легионы откажут в повиновении самому императору?
