Владислав Бахревский - Смута

Взмолился:

– Господи! Ради мучеников и ради всего святого, что есть на Руси, верни утерянное! Яви икону, обретенную на пожарище! Да погаснет огонь страстей, и да будет свет жизни.

Ясно подумал: «Обретут, когда увидят и похвалят правдивого».

У Гонсевского выдался радостный день: с обозом из дюжины телег, груженных мешками овса, гороха, муки из репы, с возом сушеной рыбы пробился пан Грабов.

Ополчение окружало Китай-город и Кремль не сплошь, а рассыпанной на звенья цепью. Ляпунов стоял у Яузских ворот, Трубецкой – против Воронцова поля, Заруцкий – в монастыре Николы на Угреше, князь Масальский – у Тверских ворот, Измайлов – у Сретенских, Прасовецкий – в Андрониковом монастыре, на Покровке – воеводы Волконский с костромичами, Волынский с ярославцами, остальные полки разных земель раскинули станы от Покровских ворот до Трубы, в Симоновом монастыре, в Замоскворечье.

Пан Грабов обманул русских. Прикинулся своим, а потом ударил и проскочил мимо разинь в Китай-город.

Гонсевский тотчас пожаловал смельчака и храбреца поместьем.

«Пане Иван Тарасьевич! – писал наместник Москвы канцлеру Грамотину. – Прошу Вашей милости, чтобы Ваша милость, поговоря с князем Федором Ивановичем и с иными бояры, по их приговору отправил пана Грабова, а мой совет таков, что пригоже его пожаловать. Вашей милости слуга и приятель Александр Корвин-Гонсевский челом бьет».

И, посмеиваясь, написал свой совет на прошение самого Грамотина, который домогался пожалования за многие службы и усердие к его величеству Сигизмунду земелькой:

«Царского величества боярам, князю Федору Ивановичу Мстиславскому с товарищи! Мой совет в том таков, что пригоже Ивана Тарасьевича за его к государю верную службу тем поместьем пожаловать. И Вашим бы милостям, поговоря с собою, то и делать велим».

Земелька ты, земелька русская! Снова шла в дележ, кроилась и перекраивалась, обретая хозяев, награжденных за убийство русских людей. Но ту же самую землю делили, кроили и по другую сторону кремлевской стены.

К Ляпунову пришли рассерженные вологодские дворяне: их имения Иван Мартынович Заруцкий своею волей даровал казачьим атаманам, а для себя приглядел богатейшую Важскую волость, Чаронду, Решму, Тотьму.

Важская волость указом Сизигмунда была за сыном Михаила Глебыча Салтыкова Иваном, прежде волость принадлежала Борису Годунову, потом Дмитрию Шуйскому. Чарондой, Решмой и Тотьмой ныне владел сам Михаил Глебыч, прежними хозяевами при Годунове были Годуновы, при Шуйском – Шуйские.

Ляпунов выслушал вологодских дворян, суровый и бесстрастный, как Господь Бог, спросил:

– Вы люди вологодские?

– Вологодские.

– Важские?

– Важские.

– Так пусть ваше будет вашим.

И выдал грамоты на владение землей, деревнями, реками, озерами, лесами, лугами.

В двадцатых числах мая под Москвой объявился Ян Сапега. В росписи его войска значилось 4734 человека воинов, но обозных людей и всяческих слуг было еще тысяч восемь-девять.

Свой стан Сапега разместил на Поклонной горе и начал торги.

Ляпунов прислал к нему своего сына Владимира спросить, за кого ныне пан воевода.

– За истину, – был ответ.

Сапегина истина стоила дорого: желал быть гетманом ополчения, а это означало – выбить из Кремля одних поляков ради других поляков.

Ляпунов не поторопился сунуть голову в ярмо, но и Сапега, закинув удочку в реку, сеть ставил в озере. К нему на Поклонную гору тайно приезжал Гонсевский.

– Ясновельможный пан наместник, – сказал Сапега с наигранной прямотой солдата. – Мои рыцари так долго воюют, что забыли о цели войны. Они желают за свой кровавый труд не меди – медь на себе носить тяжело, – но золота. Заплатите нам, ваша милость, и употребляйте нас по своему усмотрению.

– Откуда взяться деньгам, когда мы окружены?

– Но окружены в русской сокровищнице! Пожалуйте нам пару Мономаховых шапок. Каждый русский царь ковал золотой колпак по своей голове.

– Сокровища у бояр.

– Так возьмите!.. Я ведь могу, сговорясь в цене с Ляпуновым, ударить по тылам вашей милости.

– У нас нет тыла, пан Сапега, но у нас есть король. Нам обещана помощь.

– Его величество слово сдержит. Вот только как скоро… Две короны, две горсти серебра в руки – и мы в полном распоряжении вашей милости. Или в полном распоряжении господина Ляпунова.

Гонсевский недаром был послом, стерпел. Удивляя Сапегу, просил принять в свое войско большую часть кремлевского гарнизона.

– Голодные рты, – объяснил наместник Москвы. – Для обороны нам достаточно трех тысяч. Пройдите по хлебным уездам. Добытый вами хлеб спасет не только защитников Кремля, но великое будущее Речи Посполитой.

– Ваша милость верует в великое будущее?

– Наша Москва – наша Россия, – сказал Гонсевский. – Боюсь, королю достаточно Смоленска, но, получив Смоленск, он один Смоленск и получит. Однако, если король слеп, зачем же нам завязывать себе глаза?

– Две Мономаховы шапки! – повторил свое условие Сапега.

– Придете в Кремль, там и возьмете. – Гонсевский устало закрыл глаза. – Я охотно уступлю вашей милости наместничество.

Соединясь с оголодавшим кремлевским воинством, Сапега с ходу взял Братошино, ограбил, прошел мимо Троице-Сергиева монастыря, захватил Александровскую слободу, где некогда, схватясь со Скопиным-Шуйским, чуть не потерял все свое войско, передохнул и осадил Переславль-Залесский.

Как только Сапега отошел от Москвы, ополченцы напали на башню у Москвы-реки. Напали дружно, поляков выбили, пушки развернули, ударили по наступающим жолнерам, да порох скоро кончился.

– Мы теряем реку! – испугался Гонсевский.

В бой устремились не только поляки, но и холопы Салтыкова. Башню отбили.

Командиры явились к Гонсевскому с упреками:

– Зачем ваша милость отпустил войско?! Русские знают, что нас мало.

– Нас мало, но мы перестали голодать. Распустите слух, будто к нам идет литовский гетман Ходкевич с большим войском. Придумайте что-либо! Где ваша воинская хитрость? Напугайте! Москали – трусы.

Пан Трусковский вместе с юными сыновьями обороняли башню у Никитских ворот. Младшему, Иосифу, тринадцати не исполнилось, старший, Адам, ждал четырнадцатилетия.

Пана Трусковского занесла в Москву крайняя нищета. Свой хутор, слуг и даже пани Трусковскую он проиграл в карты. Без крыши над головой, без клочка земли, без денег, он взял с собой единственное достояние свое – сыновей – и явился в Москву незадолго перед Вербным воскресеньем. Успел к бойне 19 марта. Резал и грабил усердно, разбогател. Ранцы его детей были набиты русским жемчугом, драгоценными камнями, а его собственный – золотом. Из Кремля приказали: в полдень по звонку стрелять в москалей, или даже в сторону москалей, и сделать не менее десяти залпов.

– Можно стрелять куда угодно? В дома, в птиц? – спросил отца Иосиф.

– Выходит, что так, – ответил пан Трусковский, – но лучше все-таки в москалей.

– Отец! – позвал к бойнице Адам. – Три москаля. Стрелять?

– Упаси боже! Приказано в полдень, по звонку.

– Но они уйдут.

– Солдат делает то, что приказано! Тебе, будущему маршалу, не стыдно ли задавать такие вопросы? – с нарочитой строгостью укорил Адама пан Трусковский.

– Ослушников под расстрел! – крикнул брату Иосиф. Адам, пылая щеками, чтобы не видеть насмешливых взглядов жолнеров, лег грудью на бойницу, приложился к ружью.

– Адам! – закричал на неслуха пан Трусковский.

– Но я только целюсь! – ответил сын.

Москали стояли возле колодца, заглядывали в него, о чем-то спорили. Адам сначала выбрал старика: мудрый враг опаснее десяти молодых. Потом перевел ружье на человека в розовом кафтане. Этот наверняка дворянин, к тому же соглядатай. Не столько в колодец смотрит, сколько на башню, прикидывает, как безопасней подступиться к твердыне. Третий был совсем молодой, но огромный, кудрявый, настоящий русский мужик.

Адам прицелился богатырю в голову, но парень то наклонялся над срубом, то показывал в глубину улицы, то поворачивался к башне.

– Наши набили этот колодец бабами, – сказал кто-то из жолнеров.

– Но зачем он им? Колодец под обстрелом.

– Водные жилы соединяются. Отрава одного может испортить воду других колодцев.

Адам подумал: «Надо бы так стрельнуть, чтобы русский упал в сруб». Перевел ружье, целясь в грудь, в живот. Уж такой широкий этот русский, что только стрельни по нему – и не промахнешься. Адам насыпал на полку пороха и отвернулся от ружья.

– А когда дадут звонок? – спросил отца. – Сколько еще ждать?

– Сказано – в полдень, а когда быть полдню, то командиры решают, – ответил Адаму седоусый жолнер.

Мальчик снова приложился к ружью. Повел стволом на старца, на дворянина и остановился на богатыре. Русские, видимо, закончили осмотр колодца, собирались уходить.

Ружье выстрелило… само. Звоном забило уши, ударило… Бросило прочь от бойницы… Бледный от боли и страха Адам сел на пол.